Вячеслав Малежик - Снег идет 100 лет…
Псевдонаучности
Как часто мы наблюдаем картину, когда маленький ребенок, упав и ударившись коленкой или локтем о землю, встает и молча бежит к своей матери, бабушке или прочим сопровождающим лицам и, лишь добежав до них, взрывается мощными рыданиями, получая в ответ слова успокоения, жалости, а также ругани на «противную дорожку», которая «обидела нашего мальчика (девочку)». Постепенно боль и обида проходят, и к ребенку возвращается хорошее состояние духа.
Мы, став взрослыми, тоже недалеко ушли от детей и также нуждаемся в дружеском плече, в жилетке или в возможности кому-то выговориться. И если тебя могут выслушать внимательно, принимая боль на себя, то на уровне инстинкта мы ищем случай, чтобы поделиться своей бедой, а впрочем, и радостью. Мои изыскания нельзя назвать научными, и метод математической и прочей индукции я не применял. Наверное, когда ты переполнен радостью (положительными эмоциями), то ты по-дружески ими делишься, а когда у тебя этих эмоций не хватает, то ты их дефицит пытаешься восполнить, либо жалуясь, плачась своим близким, либо загружая своего собеседника, случайно оказавшегося под рукой. В русской традиции – распахивать душу, и тебя выслушивают.
В других странах душу застегивают на все пуговицы и еще открывают зонтик, чтобы «не дай бог…». Каково собеседнику, распахивающему себя? Думаю, что если душа большая, то ей поделиться не составит труда, ну а если с эмоциями проблема, то надо самому искать, кому бы выплакаться. Похоже на закон сохранения энергии, материи… Короче, где сколько убудет, столько в другом месте прибавится. Разговоры об энергетических вампирах стали модными, и поэтому повторяться не буду.
Однажды я имел на эту тему беседу со своим знакомым батюшкой.
– Отец Олег, – спросил я, – скажи, когда прихожане исповедуются тебе, ты же принимаешь их боль, их беду, их проблемы на себя?
– Естественно… Моя задача состоит в том, чтобы облегчить душу каждого человека, который кается мне в своих грехах. Если бы я от этой боли прятался, то тайна причастия и исповеди была бы пустым звуком…
– А сколько человек тебе исповедуется после службы?
– Обычно от двенадцати до пятнадцати, – ответил отец Олег.
– И как ты себя после этого чувствуешь? – не отставал я.
– Иногда плохо, физически плохо… Ломит суставы, болит голова.
– И где же ты берешь спасение? Скажем так… Куда ты выливаешь, говоря мирским языком, отрицательную энергию? Как ты врачуешь сам себя?
– Спасаюсь молитвой…
– Помогает?
– Как видишь… А еще природа – солнце, лес, вода, просто погулять, просто подышать. Наверное, и у тебя после концерта бывает дефицит, как ты говоришь, положительной энергии?
– В моем деле все происходит с меньшими потерями. Надеюсь, что большинство людей приходят порадоваться со мной, получить положительный заряд. Хотя часто я вижу слезы у зрителей во время концерта.
– Я думаю, это слезы очищения, – сказал отец Олег.
Эта беседа застряла в моей голове, но я до сих пор не научился молиться Богу, чтобы попросить у Него сил. Слава Господу, пока колодец, где я черпаю свою радость, не пересох, и мне кажется, я еще участвую в «круговороте энергии в природе».
А недавно я обратил внимание, что мне не всегда нужен собеседник, держащий наготове полотенце, чтобы вытереть слезы и сопли моего плохого настроения. Я подметил, что во время хандры, а для ее появления иногда хватает «хмурого утра», меня тянет к ручке и бумаге. Я выговариваюсь, рифмуя слова в строчки и складывая из этих строчек стихотворение. И наверное, моя тоска улетает куда-то в информационный слой и ждет случая, чтобы кому-то испортить настроение. Я выговариваюсь, и мне становится легче. По моему закону о сохранении энергии (правда, его еще никто не доказал, да и не доказывал), этот сплин выпущен на волю. Стоит ли его, я имею в виду стихотворение (и заключенную в нем хандру), публиковать, чтобы кто-то прочитал?.. Не знаю. Написать, наверное, стоит, так как в этом информационном слое радости тоже в достатке, и она «замочит» мою грусть-печаль. А если не пишется, может, вспомнить о молитве?..
Колдунья
I
Конец 80-х – начало 90-х… Вся страна прилипает к телевизору, внимая, как молчащий Алан Чумак заряжает воду и как проводит операцию, находясь за тысячи километров от пациента, Анатолий Кашпировский. Стадионы ломятся, когда на «гастроли» в город приезжает кто-то из новоявленных «мессий» двадцатого века. Люди жаждут чуда. И они его получают: по телевизору зачитываются письма благодарных больных, у которых излечился тот или иной недуг; на стадионе под воздействием мага зрители начинают размахивать руками, как ветряные мельницы, короче, чудо в полный рост.
И вот уже по стране ездят и показывают свои чудеса исцеления продолжатели дела первопроходцев Алана Владимировича и Анатолия Михайловича. Особенно это культивировалось на Украине, тогда еще советской. Украина всегда славилась большим количеством художественных талантов и всякой чертовщины. Заговорить, приворожить, навести порчу там было обычным делом. И когда правительство молчаливо дало согласие на весь этот шабаш, все засияло, засверкало в лучшем виде.
И однажды… Я прилетел в Запорожье, чтобы спеть концерт в одном из залов города. Концерт должен был начаться в 19:30, и с утра у меня было свободное время. В холле гостиницы я встретил своего очень хорошего товарища, репортера одной из центральных газет Киева Дмитрия Гордона. Дима – молодой статный парень, лет двадцати пяти от роду, удивительно похожий на будущую французскую футбольную звезду Зенедина Зидана. Я знал его уже несколько лет, он обладал недюжинный журналистской хваткой, всегда генерил новые идеи, а самое главное, обладал удивительной памятью, которая позволяла ему, с одной стороны, цитировать стихи русской и советской классики, а с другой – воспроизвести по минутам перипетии какого-либо центрального футбольного матча. Он подавал большие надежды. И, что очень приятно отметить, в дальнейшем оправдал их. Но что мне, наверное, особенно льстило – ко мне он относился с подчеркнутым пиететом.
– Привет, Дима, – сказал я, увидев его выходящим из лифта. – Ты чего в Запорожье?
– Я… я приехал сделать материал об одной целительнице для нашей газеты.
– Ты… ты работаешь в ее команде?
– Нет, – ответил Гордон, – просто это задание газеты.
– А кто это? – спросил я. – Их сейчас, особенно здесь, у вас, столько развелось…
– Ее имя – Герасимова Людмила Николаевна. Знаешь, я поражен ее способностями. Она такие вещи делает.
– И ты, Брут, с ними?
– Да нет, я серьезно; я пока своими глазами не увидел, думал, что это все подстава.
– Любопытно…
– А что ты здесь делаешь? – спросил Дима.
– Да вечером концерт.
– А сейчас у тебя есть время? У нее в 14:00 во Дворце спорта представление. Хочешь, поехали, посмотрим.
– Хорошо, что не сказал «концерт»… Слушай, а что, если я перед ее выходом спою несколько песен. Для меня это экстрим, для тебя – неожиданная информация.
– Это будет любопытно… Хорошо, я сейчас попробую ей позвонить и договориться.
Дима отошел к рецепции и через пару минут вернулся ко мне.
– Она не против, – проговорил Гордон, – а скажи, что тебе нужно для выступления? У тебя на каком носителе фонограмма?
– Да не нужна никакая фонограмма! Достаточно двух микрофонов – один мне в рот и один под гитару. Стойки желательно «журавль».
– Это там есть… Ну что, через полчаса выезд?
– По коням!
Мы выехали во Дворец спорта, в котором я многократно пел в предыдущие свои приезды в Запорожье. Подъезжая к Дворцу, я обратил внимание на странную картину: мало того, что зрители отличались от публики, приходившей на наши концерты, возрастом – это были люди за… Думаю за сорок… Но еще удивляло, что у всех в руках были трехлитровые баллоны с водой. Мы прошли за кулисы. Дима Гордон провел меня в раздевалку Дворца. Он постучался в комнату, на дверях которой была табличка «Герасимова Л. Н.».
– Войдите, – раздался молодой женский голос.
Мы вошли. Оторвавшись от зеркала, к нам повернулась женщина лет сорока, в длинном платье, перетянутом широким поясом. Ткань, из которой был сшит ее костюм, явно театральная, то есть хорошо смотрящаяся издалека, но вблизи не производящая такого же богатого впечатления. Людмила Николаевна встала навстречу нам и протянула руку для приветствия. Она оказалась высокой, статной женщиной. Длинные высветленные волосы, распущенные по плечам, делали ее похожей одновременно на метрдотеля дорогого ресторана и на Снежную королеву из старого советского мультфильма.
– Здравствуйте, проходите, пожалуйста. Вы Вячеслав?
– Здравствуйте, это я, – ответил я, не зная, то ли пожимать, то ли целовать руку.
– Ну рассказывайте, – сказала Герасимова, приглашая нас сесть.
