Елена Модель - Благодетельница (сборник)
Дослушав до конца очередную фразу, Катя, так звали женщину, извинилась, сказала, что ей нужно выйти, что провожать ее не надо. Голос у нее оказался низким и тоже с какими-то странными, как будто выдуманными интонациями. Она пошла по коридору между столиками. Петро обернулся, чтобы разглядеть ее фигуру, и вместе с ним обернулись большинство мужчин, сидящих в зале. Она шла, как бы балансируя меж столиками и плавно покачиваясь, высокая и очень стройная.
– Ты где такую взял, Андрюша? – спросил Петро друга.
– На Горького, месяц назад познакомился.
– Хороша, ничего не скажешь. Поделись?
– Нет. Этой не поделюсь.
– Ну, не сейчас, потом, когда надоест.
– А она мне не надоест. Я вот женюсь на ней.
– Ну, женись, женись. Ты хоть видел, как она на меня смотрит?
– Да, – задумчиво произнес Андрей. – На этот ее взгляд все ловятся. Но ты особо не обольщайся. В принципе он ничего не значит. Она иногда даже женщин с толку сбивает, так что они черт-те чего начинают думать.
– Точно, глаза у нее какие-то сумасшедшие, как будто сейчас колдовать начнет.
В этот момент Катя подошла к столу, а следом за ней официантка. Тарелки с горячим дымились на ее руке.
Все принялись за еду. Ела Катя так же сосредоточенно, как слушала, как будто решала какую-то важную задачу.
Петро аккуратно разрезал все, что было на тарелке, и больше ни разу ни до чего не дотронулся. Выражение лица его ни на минуту не менялось. Казалось, он был очень доволен.
– Трудно, конечно, поверить, – продолжал Петро свой рассказ, – но я из очень хорошей семьи. Мои родители были видными людьми в городе. Отец – адвокат, и мать, очень хорошая женщина. Но я их плохо помню, потому что уже в пятнадцать лет я убежал из дому. Любовь, ничего не попишешь. Ух, и хороша же она была, Любочка! Такая стройная, белокожая и безудержная. Ей всего хотелось сразу. Как чувствовала, что жить ей недолго. Она, бедняжка, уже в двадцать лет от голода умерла, в Херсоне. Так вот, она из меня буквально душу вынимала. То ей то подай, то это, то в ресторан своди. А я ну просто голову потерял, мечусь, как сумасшедший, кровь кипит, кругом одни долги. Я вообще очень горячий. Вот однажды, вижу, идет моя любовь через улицу, а с ней какой-то фраер. Видно, при деньгах. Уж больно вид у него довольный. Любочку мою под ручку держит и что-то ей заливает с таким наглым видом, просто убил бы. Но убить у меня тогда духу не хватило. Я вечером к Любочке с претензиями: «Мол, так? У нас с тобой любовь, а ты в открытую черт-те с кем улицы переходишь?» А она только губку оттопырила. Фыркнула и говорит: «Может быть, это ты черт-те кто, а он настоящий кавалер. Смотри, что подарил!» И руку показывает, а на пальце колечко, новое. Это я сейчас понимаю, что перстенек-то дрянь был, доброго слова не стоил. А тогда у меня в глазах от ревности потемнело и я поклялся любыми средствами Любочку мою обратно заполучить. Чего бы мне это ни стоило. Вот тогда-то я впервые и украл.
Любочка подношений моих не взяла и ко мне не вернулась. А стоило это мне пятидесяти лет жизни. Ну, точно. Мне сейчас семьдесят пять, и из них я почти пятьдесят лет отсидел. Я тогда очень быстро попался. Уж кто заложил, не знаю. Может, и Любочка, царство ей небесное. Но только из этого круга выбраться мне уже не удалось. Да я, по правде говоря, и не очень старался. Человек – он как бильярдный шар, катается по зеленому сукну, пока в нужную лузу не попадет. А попал, так сиди и не рыпайся. Правда, бывает так, что всю жизнь прокататься можно. Я таких субъектов за версту вижу. От них добра не жди, потому что они в любую минуту в другую сторону метнуться могут. Дрянной народ. Хуже ментов, ей-богу. Я считаю, что мне подфартило. Ведь человек по жизни что-то уметь должен. А я в этом мире абсолютный профи. Авторитет. И потом. В лагере ведь день за два идет, а я скажу, что день за пять считать можно, так что я в пять раз больше вашего живу…
Андрей с любопытством наблюдал за Катей, за ее реакцией на этот необычный рассказ. Ему, видно, нравилось, что личность старого вора вызывает у нее такой живой интерес. Вообще ему нравилось все в этой женщине: ее походка, фигура, а главное, редкое для существ ее пола чувство юмора. Поэтому сейчас его удивляла серьезность, с которой она вслушивалась в каждое слово. Он даже почувствовал себя брошенным – так сильно была увлечена его спутница личностью собеседника.
– Что, нравится? – спросил Андрей, просто чтобы привлечь к себе внимание.
Катя вздрогнула, как будто ее выдернули из глубокого сна, повернула голову и как бы удивилась, что здесь еще кто-то есть. Андрея это неприятно задело, и он повторил свой вопрос еще раз.
– Бабель, – коротко ответила Катя. – Это все записывать надо. – И опять повернулась к Петро.
Тот спокойно докуривал очередную сигарету. По выражению его лица было ясно, что этот процесс доставляет ему огромное наслаждение. Вообще он все делал с аппетитом. Выпивал очередную рюмочку холодной густой водки, затягивался дымом безобразно вонючей «Примы», вспоминал подробности своей чудовищной жизни. Вообще у него был вид человека, абсолютно довольного собой.
– Слушай, Петро, а ты историю рассказывал про татарку, помнишь?
– Как же не помнить – Раиса. Хорошая женщина была. Красивая, добрая. Такой человек и мухи обидеть не может. А вот ведь жизнь как вывернула… – Петро продолжал улыбаться. – Молодые мы тогда были. Любить очень хотелось. Пока молодой, всюду быстро приживаешься. И на зоне тоже весна свой запах имеет, и кровь по жилам гоняет, и петь соловьем хочется. Увидел я Раису, как она по зоне идет. У них, у татарок, знаешь, походка бывает такая кошачья, как будто крадется. Гордая она была очень. И голову так назад откидывала, как будто ей ни до кого дела нет. А лицо… Ну чистый Чингиз-хан. Глаза узкие, брови черные, и губы такие большие, плотные. В общем, глаз оторвать невозможно, до чего хороша! Даже телогрейка ее не портила. Я с тех пор, как ее увидел, ни о чем другом думать не мог. Скоро у нас любовь закипела. Но на зоне встречаться трудно, редко получается, урывками. А нам друг без друга хоть помирай. И решили мы с ней в бега удариться. Там убежать легко было. Я сам частенько отлучался. Так, – заработать, с людьми всякими повстречаться, продуктов раздобыть. Я тогда политических подкармливал – жалко их было. Они народ в такой ситуации никчемный. Редко кто приспособиться мог. Ну, выйти с зоны не очень трудно, и недалеко от зоны передвигаться можно. А дальше бежать некуда: кругом вечная мерзлота. Но мы так порешили: выживем. И правда, выжили. Год почти целый в бегах были, и живы остались. Чудо! Мы с ней то ли хижину, то ли шалаш построили. Из чего уж тогда его соорудили, не помню. Но стены кое-какие были. Правда, там за такой перегородкой от холода не укроешься, но мы с собой кое-что из теплых вещей прихватили, костер жгли. Короче, почему-то не умирали. Я даже сейчас диву даюсь. Не верю, что все это со мной было. Ну, и есть же что-нибудь надо, а что есть, если вокруг кроме снега – ничего. Но и здесь господь выручил. Там высоковольтные провода проходили, птицы за них задевали и на землю падали. Идешь утром вдоль этой высоковольтки и подбираешь тех, которые посъедобнее. Мороженая дичь, одним словом.
Ну, живем мы с ней так месяц-другой, не поймешь, то ли живы, то ли это просто сон какой. И жить вроде дальше не за чем, и помереть лень. Все в нас промерзло насквозь. Ничего не чувствуем, даже подумать, зачем все это, и то тяжело. Мы и времени счет потеряли – ни месяцев не помним, ни дней. Стал я только замечать, что Рая какая-то не такая стала. Но опять – толком приглядеться не могу, потому и сам как под наркозом. Я так ничего и не понял, пока она однажды не легла в нашем шалаше и не объявила, что сейчас родит, а роды должен принимать я. И родила, представьте себе, живого ребеночка – девочку. И тут мы оба как бы проснулись. Я понял: надо возвращаться, с ребенком так долго не протянем, и стал Раю уговаривать. Пошли, говорю, обратно в зону. Все равно пропадем здесь. Она долго не хотела, потом как-то внезапно согласилась. Как будто приговор себе вынесла. И стала меня торопить. Мы и день назначили, когда сдаваться пойдем, потому что так сразу-то страшно решиться. Оставалось у нас еще немного времени. Утром вышли мы на очередную «охоту», птиц подбирать. А девочку в хижине оставили. Долго проходили, ничего не нашли, а когда вернулись – Рая девочку тронула, а она вместе с тряпкой, которая у нас была вместо одеяльца, к полу примерзла. Смотрю я на Раю и вижу – ничего в ней не шелохнулось. Показалось даже, что она вздохнула как-то с облегчением. Тогда ведь думали, что другой жизни уже никогда не будет. А я, помню, заплакал, так мне эту девочку жалко стало. Рая на меня через плечо посмотрела, и такая ненависть у нее во взгляде была, что я сразу замолчал. А она спокойно повернулась и пошла. И я за ней тронулся – назад, в зону. Вот так, – как бы подвел черту Петро.
Теперь он откинулся на спинку стула и внимательно разглядывал своих слушателей.
