Елена Модель - Благодетельница (сборник)
Он встал, подошел к официантке. Было видно, как он роется в карманах, передает ей деньги, потом что-то шепчет ей на ухо и поворачивается к выходу. Официантка, смущенно пожав плечами, двинулась следом за ним.
К столу Петро не вернулся, и больше в тот вечер они его не видели.
Прошел месяц. Катя с Андреем сидели в ресторане за тем же столиком – это была идея Андрея: занять столик у зеркала.
– Что-то случилось? – спросила Катя. – У тебя вид какой-то слишком торжественный.
– Ничего особенного. Петро в Бутырке под следствием. Его в тот же вечер взяли. Он хотел через кухню уйти, но его раскусили – тоже не дураки, знают, с кем имеют дело.
– Откуда ты это знаешь? – спросила Катя.
– От него человек приходил, велел тебе передать. – Андрей запустил руку в карман. – Вот. – Он положил на стол перстень старинной работы. Буква К была усыпана настоящими бриллиантами.
Алик и Женька
Свою первую жену Алик очень любил. Он скучал по ней каждую минуту, где бы ни находился: и на работе, и в отпуске. И даже лежа в объятиях какой-нибудь посторонней женщины, бывало, иногда остановится и подумает: «Зачем мне это все нужно?» – и уже доведет любовный акт до конца без всякого удовольствия, чтобы потом, вернувшись среди ночи домой, растормошить сонную Женьку и в подробностях рассказать, как плохо ему было с той, другой.
Женька смотрела на него сонными глазами, из которых сыпались маленькие, как бисер, слезинки. У нее было все маленькое, у его Женьки – ручки, ножки и личико, такое жалкое, как у школьницы, получившей двойку.
– Зачем ты мне все это рассказываешь, Алик? – всхлипывала она. – Ты же меня так мучаешь!
– Как! – Алик садился в кровати. – А кому же мне это рассказывать? Ты моя жена, у меня ближе тебя никого нет. – При этом на его лице отображалось такое неподдельное изумление, что Женьке становилось стыдно за свою несообразительность. Она виновато моргала, и в ее огромных голубых глазах появлялось сострадание.
В такие минуты Алик был счастлив. Он целовал Женьку в дрожащие губы и тихо шептал:
– Глупенькая моя девочка, мне же, кроме тебя, никто не нужен, неужели ты не понимаешь?
Женькино тело от его шепота становилось податливым и мягким, как воск. Она вся устремлялась навстречу его ласкам, и только ее глупая, наивная душа отказывалась понимать – как это так, если он любит ее? Зачем тогда все остальные? В поисках ответа на этот вопрос Женька провела половину своей жизни. Однажды она попыталась добиться объяснения у Алика. Но он ответил что-то совсем несуразное:
– Да если бы я тебя так не любил, то не было бы всех этих Танечек и Любаш, неужели непонятно?
Нет, Женьке было ничего не понятно, но спросить еще раз она не решалась, боялась показаться несообразительной.
Женька стала утешаться самогонкой, которую варила сама по рецепту матери. Повсюду: в ванной, в коридоре, на кухне стояли, прикрытые крышками, ведра с брагой, в доме постоянно пахло дрожжами.
Алику самогонка нравилась: есть чем принять гостей, да и самому хлопнуть после работы рюмашку не мешает. Женька гнала с удовольствием и вообще все, что было для Алика, она делала с удовольствием. Когда в плавающей по поверхности большого бака миске скапливался первач, Женька сначала протяжно нюхала прозрачную жидкость, а потом, зачерпнув маленьким серебряным половничком, наливала себе рюмочку. «Только одну, – думала она, – надо же попробовать, что получилось». За первой рюмочкой следовала вторая, затем третья, после четвертой Женька неизменно начинала рыдать.
Когда до Алика наконец дошло, что жена спилась, было уже поздно. Он все чаще заставал Женьку в состоянии, не пригодном для тихих признаний и бурных любовных примирений. Он повыкидывал из дома все кастрюли и ведра. Пробовал говорить, пробовал прибегать и к более жестким воспитательным мерам, но Женька, проснувшись под утро с синяком под глазом, с удивлением рассматривала свое лицо в зеркале и спрашивала:
– Алик, ты не знаешь, где я могла так стукнуться?
Так что воспитания никакого не получалось. Алик был в отчаянии. И чем несчастливее становилась его семейная жизнь, тем большим чувством он проникался к своей непутевой жене и тем сильнее сжималось его сердце при виде ее распростертого в беспамятстве тела. Женька таяла день ото дня. Алик мучился и не знал, как удержать в этом крохотном существе жизнь. Он водил ее от врача к врачу, устраивал в наркологические центры, до тех пор, пока однажды ему не сообщили, что все его усилия тщетны, жить ей осталось совсем недолго – рак.
Алик взвыл. Впервые в жизни он почувствовал, что такое беда, большая, неотвратимая, которой не с кем поделиться, потому что чужое сочувствие кажется таким лживым, ничтожным по сравнению с его горем. Другие женщины больше не интересовали его, даже сама мысль о них была ему отвратительна. Зачем все это, когда от него уходит Женька, единственное существо на свете, для которого стоило жить? Все последние месяцы он носил ее на руках – на кухню, в туалет, в ванную. Мыл под душем. Женька стеснялась своего худого, обвисшего тела, она все еще реагировала на его прикосновения как женщина и прикрывала ладошками почти исчезнувшую вялую грудь. Для нее это были месяцы полной гармонии и счастья. Всем тем, что было недоступно при жизни, вдруг неожиданно и так щедро ее одарила смерть.
Однажды вечером Алик пришел домой и застал у Женьки незнакомую женщину. Женькина голова – маленькая, высохшая – лежала на подушке. На висках и под глазами залегли зеленоватые тени.
– Подойди ко мне, – прошептала Женька мерцающим шепотом.
Алик кинулся к постели. В его душе что-то оборвалось, он почувствовал приближение того ужасного, неотвратимого, что так страшно произнести вслух…
– Это Люся. – Женя указала глазами на стоящую в изголовье женщину.
«Зачем она мне это говорит? – подумал Алик. – Какая Люся, разве это сейчас важно?»
– Это моя подруга, – продолжала Женя, – она очень порядочный и добрый человек.
– О чем ты, Женечка? – Алик плакал.
– Не перебивай меня, а то я не успею сказать. Ты не сможешь жить один. И порядочную женщину найти не сможешь, они все будут хотеть от тебя только денег. А она будет тебя любить, как я, и терпеть все будет. Люся…
Женщина наклонилась над кроватью.
– Береги его… – Женя еще успела соединить их руки и умерла. А Алик остался стоять, до боли сжимая в своей руке ладонь совершенно незнакомой женщины.
Люся оказалась именно такой, какой ее описала Женька. Алика она любила послушно и преданно. Она действительно терпела все: и его крутой нрав, и измены. Но не было в ее покорности того страстного отчаяния, которое Алик каждый раз находил в Женьке. Не вызывала в нем Люся той блаженной жалости, от которой по всему телу разливается нежность и сердце млеет от любви и желания. Люсины страдания были какими-то безвкусными, тупыми. Покорный коровий взгляд, невыразительная сутулая спина с провисшими плечами.
О своих любовных похождениях Алик Люсе никогда не рассказывал, с ней это было неинтересно. Она обо всем догадывалась сама. Он частенько не приходил ночевать, в дом звонили посторонние женщины. Люся подзывала мужа к телефону и молча пряталась у себя в комнате. Она была очень одинокой, эта Люся. Всю жизнь одна, ни семьи, ни детей, и вот в сорок лет такая удача – замуж вышла. Спасибо покойной подруге. Конечно, радости в такой семейной жизни было мало, но все-таки, все-таки…
Какой она должна быть, настоящая семья, Люся имела весьма смутное понятие: она воспитывалась в детском доме, и все, что было потом, после этого кошмарного детства, уже казалось ничего, сносным. Алика Люся полюбила давно, по Женькиным рассказам, и хотя Женька поведала ей ужасные вещи, ощущение от этих откровений оставалось захватывающим, манящим, как на краю прекрасной бездны, в которую так и тянет сорваться, чтобы за несколько секунд до гибели ощутить полноту счастья в полете. У Женьки было такое лицо, когда она говорила о муже! Такой непонятный, одурманенный взгляд, что Люсе мерещилось, будто она видит саму любовь в голом, неприкрашенном виде. И ей так хотелось прикоснуться к этому обжигающему чувству – хоть немного, чтобы только почувствовать, как страшно и приятно гореть на этом выжигающем дотла огне.
Самой Люсе на долю выпала вялая, унылая судьба. И хотя бог не обделил ее скромной привлекательностью, в ее пугливой душе чего-то не хватало, чтобы привлечь к себе внимание мужчин. Люся увядала тихо и безропотно, и только мечты об Алике, которого она никогда не видела, будоражили ее не познавшую любви плоть.
Когда умирающая подруга попросила Люсю принять у нее эстафету, в Люсиной душе полыхнула неуместная радость. Она даже не сразу поняла, что условием для осуществления ее мечты является смерть единственного близкого человека. Потом Люся спохватилась, заплакала, замахала руками:
– Что ты, Женечка, о чем ты говоришь?! Это твой муж, и ты будешь с ним жить до глубокой старости.
