Аркадий Маргулис - Обращение Апостола Муравьёва
В который раз бой с тенью. Специально на гибкость.
– Всё, что ты выделывал на уроках физкультуры, или в армии, или на улице в драке – забудь! Всё в прошлом! Когда последний раз поднимал ногу выше пояса?
– Балет, что ли? – вопросом на вопрос возмущался Марат.
– Не спорь… Пацан… В единоборстве основное – ноги! Растяжки – конёк не только каратистов, боксёров – тоже. В быту задирать ноги выше крыши – блажь. На ринге – подспорье равновесию, даже гравитации…
Изо дня в день приходилось наращивать подвижность суставов, но тренер не желал останавливаться. Природа не терпит лишнего. Если не закреплять достигнутого, связки и мышцы, жалея себя, возвращаются к исходному, сжатому в гофр состоянию.
Войдя в подъезд с тусклым светильником, Марат наткнулся на «три звезды», пожилого полковника, уронившего на мундир задранную голову. На площадке над лестничным маршем, подоткнув подол халатика, мыла ступеньки Галима. Апостол едко кашлянул. Полковник обернулся, но вместо того, чтобы ретироваться, возбуждённо залепетал:
– Ну что? Какова? Покувыркался бы с ней? Лично я – разов с пять без передыху! Блин! Вызвали, спешу!
Вместо того, чтобы сыграть оскорблённого мужа, Марат посторонился, уступая проход к двери. Мужского разговора не получилось, одна никчёмная бутафория:
– Надо же, полковник, а ведь бабёнка чья-то жена, кто-то же её жарит… Или наоборот, опротивела так, что домой не хочется…
И, не дожидаясь ответа, пошёл вверх. На площадке хлопнув жену по ягодицам, устало побрёл дальше. От неожиданной ласки Галима охнула, засуетилась, оправила полы халатика и, наскоро выжав тряпку, заспешила домой. Уже на последней ступеньке, оглянулась, бросила понятливый взгляд на хлопнувшую в подъезде дверь и, подмигнув, двинулась за Маратом вслед.
С женой Апостол общался мало. Домой приходил поздно, валился без сил на промятый диван и, не поужинав, проваливался в спасительный, бедный сновидениями сон. Близняшки, как приблудные обезьянки, карабкались на неподвижного мужика. Ложились сверху, крепко цепляясь за одежду. Не дождавшись окрика, смелели, превращая отцовское тело в игровой пятачок, пока Галима не прогоняла спать – не добиться толку с одеревенелым.
Подробная схватка с тенью. Одна за вечер – на выносливость. Как-то тренер, не практиковавший публичной похвалы, во всеуслышанье назвал Апостола машиной для уличных драк и автоматом для профессионального бокса.
– Многие из вас замечательно научились повергать противника наземь с удара, – Апостол обратил внимание, как Колун покрывается бурой краской стыда, – Марат родился с этим умением, но большинству, чтобы не делать великодушных подарков противнику, нужно развивать в себе способность противостоять самому себе. Своему собственному утомлению. Усталости. Одышке…
И новые сшибки с тенью. И снова тяжёлая рука висла с дивана. Супружеская кровать холодная, чужая.
Или предсоревновательные сборы. Едва забрезжит рассвет – бег на дальние задворки зигзагами – левый поворот и глубокий правый, то на гору, то с горы, днём плавание в бассейне на дальность, на скорость, вечером бесконечный спарринг. Баста, предел! Апостол, измотанный, неживой, тащит зубами шнуровку перчаток… Нет, рано, тренер объявляет дополнительный раунд. Всё! То-то, не всё, теперь Габриэлян, страшный, как шатун, бежит по ночному городу, оставляя неясные пугающие следы. За ним шатунок помоложе, сжав зубы, выхаркивая слабость и страх.
Ночь на мгновение. Будто не было сна, тяжкий подъём, бег, бассейн, тренировка. Спарринг с «неудобным противником», утяжелённые перчатки, раунд за раундом. На бои с тенью приезжали знаменитости, пытаясь отыскать секрет. Разузнать лишь, как он работает с тенью, как её себе представляет. Апостол не представлял, он видел не свою тень, но мощного, быстрого и бесстрашного каннибала. Именно видел. Видел, и поэтому наносил удары со злой радостью, как в реальном поединке, но только по воздуху.
У Апостола получалось. Он мог всё. Надежда тренера, города, республики и всей необъятной родины. Ему позволялось во время тренировки, когда пот и кровь орошали многострадальный ринг, путешествовать вдоль стен, вчитываясь в красный трафарет на ватмане, в цепочку, набившую оскому: «Целеустремлённость», «Дисциплина», «Инициативность», «Самостоятельность», «Смелость», «Настойчивость», «Решительность», «Самообладание».
…Орцаев проиграл оба раунда. В третьем, вконец отчаявшись, чеченец решил вызвать Апостола на обмен ударами, а там – будь, что будет. Погорячился джигит, ошибка. Марат импровизировал, бил вполсилы, легко отводил удары. Великолепный красавец с телом Аполлона. Казалось, он хотел, чтобы бой запомнился зрителям надолго. Марат не снизошел до нокаута, великодушно дождавшись, когда обессиленный Эдем, посрамлённый сын гор, сам ляжет к его ногам, лизнёт на полу пыль.
Решением судей победу единогласно присудили Марату Муравьёву-Апостолу. Арсен Ашотович подсел под победителя, поднял на плечах, донёс до раздевалки под восторженные крики публики. И было непонятно, кто из них больше рад победе. Растроганный Габриелян в последний раз расцеловал ученика, собираясь уходить, чтобы позволить ему принять душ, когда Марат остановил его:
– Погоди, Ашотович…
Тренер остановился, влюблённо оглядывая ученика. Таким взглядом он не одаривал внука, недавно окончившего десятилетку с золотой медалью. Такого взгляда так и не дождалась жена Наира, ни сегодня, ни тогда, в период ухаживания.
Апостол смутился лишь на миг, отвёл глаза, но произнёс твёрдо:
– Арсен Ашотович, я ухожу из бокса, – затем глянул в светлые глаза учителя, до которого ещё не успел дойти бесценный смысл слов и, словно добивая, добавил, – не моё…
Они сидели в раздевалке. Пожилой мастер, маститый тренер, огромный, волосатый, как снежный человек с ранимым нежным сердцем и ученик, дотянувшийся до роскошного хвоста синей птицы, но добровольно избавившийся от него.
– Нет, Марат. Ещё раз нет. Как же… Я обязан понять, знать причину… Скажи… Не скажешь, ей-Богу, не смогу больше тренировать. Уйду на покой, уйду в Эчмиадзинский монастырь, приму сан и стану пасти барашков. Ты сможешь взять на душу такой грех?
Апостол понимал, что учитель прибит событием, будто нокаутирован, но сказать в самом деле нечего. Он сам не понимал подлинно, отчего надо бросить, отчего именно сегодня, отчего после блистательной победы.
– Семья голодает, – неуверенно объяснил, Марат, но тренер вздрогнул, словно крикнули в самое ухо, – драться надоело, – попробовал Марат добавить аргументацию, понимая, что прежней мало.
Спортом талантливому спортсмену можно кормиться покруче интеллигента с двухсотрублёвым потолком, и даже круче торгаша с ненормированным доходом.
– Драться? – опустился на кушетку Арсен Ашотович. – Разве я учил тебя драке? Разве бокс – подзаборная потасовка? Очнись, Марат Игоревич, – тренер впервые назвал ученика по отчеству, словно ставя вровень с собой, хотя от этого болезненного «Игоревич» у Апостола стало отвратительно на сердце, – жизнь не любит людей неприспособленных. Она послушна красивым, сильным и волевым. Всё это даёт наше дело, бокс. Не спорю, противоборство – суровая игра. Победит, кто поймёт… Всё, что ты делаешь мастерски, вознося бокс на заоблачный уровень, туда, где творили Енгибарян, Абрамов и даже Мохаммед Али. Туда, где говорят об эстетике боя, а не о энтузиазме.
– Эстетика? – возразил Марат, остро желая хоть как-нибудь завершить разговор. – Кажется, это из гимнастики…
– Прислушайся, что говорят мастера, или о них. «Он действовал в элегантной манере». Элегантной! Разве не похвала боксёру экстра-класса! Бокс, сынок… Пойми… Мастер обладает не только спартанской мощью, но не менее совершенным интеллектом. Разве не престижно? Дураку в боксе не место. Мысль впереди перчатки!
Они проговорили ещё долго. Люди входили и выходили, принимали душ, переодеваясь, бросали взгляды на застрявших в раздевалке, не смея мешать, и потихоньку исчезали.
– Знаете, Арсен Ашотович, с детства не могу избавиться от одиночества. Как в душный полдень глотаешь холодного квасу, стакан за стаканом, и не в силах напиться. Пустоту не смогли заполнить ни мать, ни друзья. На какое-то время, короткое, увлёкся профессией, поездами. Скорость и мощь… Затем жена, Галима, я вас даже не успел познакомить. Простите… Как-то не посчитал нужным… Она калмычка, смешнючая такая. Мои доченьки. Компании, драки, бокс, вот… Простите. И снова ощущение пустоты. Порой нестерпимо, Арсен Ашотович. Поверьте! Я должен заполнить его чем-то, иначе… Я не знаю, пустота может лопнуть… Лопнуть пустота… Когда она лопается? Как?
– Я не знаю, Марат. Думаю, что понял тебя. Не стану мучить и уговаривать, но знай, что для тебя двери всегда открыты. Всегда! «Конечно, если меня там застанешь» – подумал старый армянин, но вслух ничего не добавил.
