Эдуард Тополь - Московский полет
– Гениальная идея! – говорю я. – А что у тебя с зубами?
– Слуссай, вот один анекдот. Мусс приходит домой с бутылкой водки и пряссет ее в туалете…
– Заткнись, Толстяк, со своими анекдотами! – кричат сбоку. – Давайте выпьем! Вадим, а ты слыхал, что вся гласность началась с нас? Это мы на съезде кинематографистов устроили первый демократический переворот и разгромили все министерское кино! И кстати, твоего «друга» Павлаша просто выгнали!
– Лева, – говорю я Толстяку. – Сколько у вас стоит поставить зубы? Пару тысяч рублей? Но ведь это всего сто долларов! Я дам тебе сто долларов…
– Перестань! – отмахивается он. – У меня есть деньги – я завтра полуссаю аванс…
– Вадим, – перебивает Семен, – а ты знаешь, что первый в Москве вечер в честь дня рождения Солженицына был у нас, в Доме кино?!
– Петя, посситай ему письма сскольниц о твоем фильме! Ну, посситай, ссто тебе стоит! – Толстяк достает из кармана газетную страницу и читает сам: – «Поссему я буду проституткой. Письмо уссеницы восьмого класса. Дорогая редакция! Сегодня я в ссетвертый раз посмотрела фильм «Интердевосска» и хоссу сказать вот ссто. Хотя в этом фильме нас пугают, ссто если стать проституткой, то моссно разбиться на массине «вольва», то лиссно я такой смерти не боюсь. Луссе умереть в своей «вольве», ссвем в Ссернобыле или в Сумгаите. И вообссе, проститутка – это единственная в нассей стране профессия, которая не помогает коммунистиссеской мафии править страной. Конессно, и проститутки платят налоги – ссвейцарам в гостиницах, сутенерам и рэкетирам. Это оссень правильно показано в кино. Но на эти деньги никто не вторгается в Афганистан, не унисстоссает Байкал и не строит дасси для генералов. А налоги от всех других профессий идут прямо в Кремль, и на них ссивут все партийные нассальники. Но я не хоссу кормить их своим трудом. Поэтому я твердо рессила стать валютной проституткой. В нассем классе все девосски со мной согласны, только не у всех внессность подходяссая. С приветом, Галя Н.» Ну? – Толстяк аккуратно сложил газету. – Теперь ты видиссь, ссто ты был не прав? Твой фильм назывался «Зима бесконессна», а она не бесконессна, она была всего 72 года!
– Братцы, – говорю я, хмелея. – А может быть, где-нибудь в Госфильмофонде чудом уцелела копия моего фильма? А?
– Спроси у Эдуарда. Эд, ты же председатель комиссии по реабилитации фильмов. Скажи ему.
Эд действительно стал большим боссом в Союзе кинематографистов, особенно после того, как его комиссия вырвала из небытия несколько дюжин картин, запрещенных цензурой, в том числе широко известный теперь на Западе фильм «Комиссар».
– Вадим, – говорит Эд со вздохом. – Я знаю, что это больно, но… Мы нашли двенадцать фильмов, запрещенных при Хрущеве и Брежневе. И даже два фильма, запрещенных еще при Сталине. Твоего фильма нет, они его просто смыли. Вот, я взял, чтоб тебе показать… – И он достал из кармана какой-то конверт.
– Что это? – спросил я.
– Это о твоем фильме. Читай.
Я открыл конверт и вытащил сложенный вчетверо бланк рязанской фабрики по производству кинопленки. На бланке было напечатано крупным шрифтом советской пишущей машинки «Москва»:
АКТ № 12/457
Согласно приказу министра кинематографии тов. Павлаша Б.В., 9 января 1979 года весь видео– и звуковой материал фильма «Зима бесконечна» производства ленинградской киностудии «Ленфильм» был подвергнут обработке на регенерацию серебра. В результате этой обработки было получено 479 кг целлофана и 320,7 г серебра, которые оприходованы кинофабрикой.
Директор фабрики КОЛЯДНЫЙ Р. З.
Главный технолог ГОДУНОВ И. П.
Бухгалтер фабрики СИРОТИНА О. П.
Я читал этот документ, и последние капли надежды, которую я лелеял одиннадцать лет эмиграции, испарились в моей душе. Мне стало пусто и горько, как женщине после аборта.
– Н-да… – сказал я. – Где я был девятого января семьдесят девятого года? В Италии я был, вот где! В Рождество заработал на мойке машин семьсот тысяч лир и поехал смотреть Венецию и Капри. А в это время… Фильм стоил двух лет жизни, а осталось от него триста граммов серебра. Ладно, давайте выпьем! Но почему водка теплая? Пусть нам принесут лед.
– Ты с ума сошел! – сказала Мира, жена Пети. – Откуда они возьмут лед?
– Что значит «откуда»? – удивился я. – Из холодильника.
– Вадим, не выпендривайся! – сказал Семен. – Ты все забыл! Если у нас в ресторане попросить лед, можно запросто получить от официанта по морде.
– Действительно, брось эти буржуазные штучки, – добавил Петя. – Пей так.
Я пристально посмотрел на них – разыгрывают, что ли? Но Петя уже выпил водку теплой, и Толстяк – тоже, и даже Мира. А уж Мира у нас всегда была светской дамой, пить водку теплой не в ее стиле.
– Слушай, Петя, – сказал я. – Ты же сегодня самый знаменитый в России режиссер! Неужели ты боишься попросить у официантки лед?
– Я не боюсь, но лучше не связываться… – сказал он смущенно.
Я-то хорошо помнил, что Пете и раньше не хватало советской наглости, а потому сам повернулся к возникшей поодаль официантке:
– Девушка! Можно вас на минуту?
– Чего вам? – бросила она издали и через плечо. Ей было лет двадцать – хмурая брюнетка с высокой грудью и круглыми, как вишни, глазами. Поверх белой кофточки и короткой, выше колен, юбки на ней был кружевной передник с большим карманом.
Я жестом позвал ее к нашему столику. Она приблизилась с явной неохотой, глядя на меня настороженно, как на классового врага.
– Как вас звать? – спросил я.
– Катя. А что? – сказала она с вызовом, демонстрируя, что никаких вольностей не допустит.
– А вы можете подойти поближе?
– Ну, могу… – Она сделала еще два шага.
– А еще ближе? Пожалуйста!
– А в чем дело?
Тут я открыл свою заплечную сумку, в ней еще оставалось несколько сувениров из того барахла, которое я провез через таможню с помощью Роберта Макгроу. Не глядя, я вытащил из сумки две пачки колготок, коробочку женской косметики, набор фломастеров и пачку женских презервативов. И все это баснословное по советским стандартам богатство молча положил в большой карман ее передника.
– Ну зачем это? – покраснела официантка, не в силах отказаться от таких сокровищ.
– Дело в том, Катюша, – сказал я, – что я десять лет не был в России. Сегодня – мой первый день. А ты первая красивая девушка, которую я встретил. Но этот праздник души я не могу оскорбить теплой водкой, понимаешь?
– Но у нас нет холодной…
– А лед?
Она посмотрела мне в глаза, словно решая, что же я делаю – пытаюсь ее закадрить или действительно прошу только лед к водке?
– Пожалуйста! – сказал я. – Ради нашей встречи!
Она вздернула плечиком и пошла на кухню. Но было в ее походке уже что-то иное – не солдатский шаг советской официантки, а чисто женское покачивание бедрами.
– Ну, ты даешь! – сказала Мира. – Ты еще не забыл, как кадрить официанток?
– А в Америке ты себя тоссе так ведесс? – спросил Толстяк.
– Если бы в Америке я положил официантке в карман пачку презервативов, я бы точно схлопотал по морде, – сказал я.
– Старик, – сказал мне Семен. – Если тебе нужны в Москве колеса, я к твоим услугам. И кстати, тебя ждет сюрприз – я езжу на твоей машине.
– То есть как это? – не понял я. Пятнадцать лет назад у одного отбывающего в эмиграцию еврея я купил «Жигули». Машине уже тогда было три года. Уезжая, я продал ее кому-то, но не Семену.
– Помнишь, ты продал ее одному узбеку с «Научфильма»? – сказал Семен. – Так вот, он через год купил себе еврейскую жену и уехал по израильской визе. Машина осталась его дочке. Но еще через год и она вышла замуж за еврея-отказника, и, представь себе, они тоже уехали! А машина перешла еще к кому-то. Короче говоря, оказалось, что твоя машина приносит удачу, и теперь на нее очередь. Я ее шестнадцатый владелец, пятнадцать предыдущих уехали! Авось мне тоже повезет…
– Тебе – нет! – грубо сказал ему Толстяк.
– Почему? – спросил Семен, его большие голубые глаза потомственного раввина посмотрели на Толстяка с укоризной.
– Потому ссто те пятнадцать рессили уехать и уехали. А ты восемнадцать лет только говорисс, ссто ты завтра уезссаесс. Пари на коньяк, ссто ты будесс ездить на его массине до погромов!
– Неужели погромы все-таки будут? – спросил я, уводя разговор от больной для Семена темы. Действительно, восемнадцать лет назад он первый среди моих знакомых сообщил мне «по секрету», что через месяц подает документы на эмиграцию. С тех пор из СССР уехало полмиллиона евреев, а Семен все еще «через месяц» подает документы.
– Я нашел в своем почтовом ящике листовку-предупреждение: «Жиды, убирайтесь из России! В день крещения Руси мы устроим вам кровавую баню», – сказал Михаил. – Но праздник Крещения прошел, а погромов не было. Говорят, они перенесли погромы на 14 августа.
Тут из кухни появилась Катя с подносом на плече. На подносе стояла ваза со льдом, а рядом с вазой – запотевшая бутылка «Столичной». Вся наша компания дружно зааплодировала. А Катя поставила на наш столик вазу и бутылку «Столичной».
