Эдуард Тополь - Московский полет
Тут из кухни появилась Катя с подносом на плече. На подносе стояла ваза со льдом, а рядом с вазой – запотевшая бутылка «Столичной». Вся наша компания дружно зааплодировала. А Катя поставила на наш столик вазу и бутылку «Столичной».
– Это вам от хозяина ресторана, – сказала она мне. – Он спрашивает, можно ли ему с вами поговорить?
– Конечно, можно!
Через минуту коренастый черноволосый мужчина лет тридцати пяти, в джинсах, фартуке и при тяжелой золотой цепочке на шее, подсел к нам за столик. Я тут же взял у него интервью.
– Рэкет? Ну конечно, есть! Ко мне сюда два раза приходили с «пушками», забирали все деньги. Пришлось нанять охрану – вон, видишь, «шкафы»… – И показал на двух высоких широкоплечих парней, которые сидели за столиком возле двери на кухню.
– А если опять придут с «пушками», будет перестрелка?
– Нет, больше не придут.
– Почему ты так уверен? Я слышал, что Москва поделена между рэкетирами на районы, но дележка еще не кончена, мафия воюет друг с другом.
– Ко мне уже не придут. Мои ребята с ними договорились.
– То есть ты платишь налог?
– Ну конечно! Иначе меня бы уже не было в живых. А вообще, я скоро сваливаю на Запад. Вся семья давно там, а я десять лет сидел в отказе, потому что в армии служил в ракетных войсках поваром. Я им говорил в ОВИРе: ну какие я знаю военные секреты? Я ваших ракет в глаза не видел, я на кухне кашу варил! Рецепт солдатской каши – тайна? А теперь они мне говорят: «Извините, это была ошибка, ваша секретность снята». А десять лет жизни они у меня отняли.
– Смотрите, Рустам идет! – вдруг сказал Толстяк.
– Где? – резко повернулся я.
– Вон, за окном, выссел из Дома кино. Он ссе теперь народный депутат!
Я вскочил на подоконник, пачкая брюки в жуткой пыли, и заорал на всю Вторую Брестскую:
– Рустам! Руста-ам!
Рустам Ибрагимбеков – знаменитый советский драматург, автор трех дюжин популярных пьес и фильмов, секретарь Союза кинематографистов и член советского парламента – стоял перед Домом кино в толпе каких-то людей с плакатами «Долой советско-фашистскую судебную систему» и «Вся власть – народу!» Близоруко щурясь, он оглянулся на мой крик, но не увидел меня издали. Тридцать пять лет назад мы с ним учились в одной школе, в параллельных классах, и вместе удирали с уроков в кино на бельгийский фильм «Чайки умирают в гавани».
– Рустам! Это я, Плот! – крикнул я ему свою школьную кличку.
И вот он заходит в ресторан степенной походкой народного депутата, мужчины весом в сто восемьдесят килограммов.
– Старик, – говорит он мне, совершенно не удивляясь этой встрече, – нам надо потолковать. Я руковожу советско-американской киноинициативой. Мы уже запустили несколько совместных проектов, один фильм будет ставить в Голливуде Никита Михалков, после «Очи черные» у него там карт-бланш. А я читал в Америке твои книги, и мне кажется, что одна из них годится для совместной постановки.
– А у вас есть валюта? – сказал ему Толстяк.
– У нас есть рубли, а валюту… Будем искать иностранных партнеров, – ответил ему Рустам и повернулся ко мне: – Ну?
– Fine! – сказал я. – Если найдете валюту, я готов! А что происходит в Доме кино? Что за толпа с плакатами?
– А ты не знаешь? – удивился Рустам. – Сейчас в Москве идет сессия Верховного Совета СССР, но сегодня суббота, перерыв в заседаниях, и мы арендовали на два дня Дом кино для московской группы депутатов. Вы там, на Западе, называете нас «группой Ельцина», но это неправильно. Мы создаем сейчас межрегиональную группу депутатов – западные журналисты обозвали это оппозицией в советском парламенте…
Только тут я вспомнил, что вчера в венском аэропорту Дэнис Лорм, наш вундеркинд-обозреватель из Вашингтона, говорил мне о заседании «ельцинской группы». А теперь оказывается, что мой школьный приятель – член этой первой в истории СССР легальной парламентской оппозиции!
– И все это происходит в Доме кино? – сказал я. – Сейчас?!! И Ельцин там?
– Конечно, но сегодня заседание уже кончилось, а завтра продолжится с девяти утра.
– Рустам, я должен там побывать!
– Не думаю, что тебя пустят, старик…
– Я буду там завтра утром! – вдруг заявил я с хмельной уверенностью – не то мой успех у Кати-официантки придал мне самонадеянности, не то вторая бутылка водки, которой уже оставалось на донышке.
– Это будет анекдот, если ты туда попадесс! – сказал Толстяк, автор будущего фильма «60 анекдотов из эпохи Брежнева». – Пари на яссик коньяка, ссто тебя туда не пустят!
– Ну зачем пари? – струсил я в последний момент. – Я попробую. Рустам, а ты не сможешь меня провести?
– Я завтра приеду только после трех, у меня с утра встреча с бельгийским телевидением, – ответил он и добавил с проницательностью профессионального кинодраматурга: – По-моему, ты уже закадрил официантку.
– С чего ты взял?
– Я сюда заходил пару раз, и меня всегда заставляли ждать по часу и отвратительно кормили. А тут не успел я сесть, как она, не спрашивая, принесла мне прекрасный шашлык и даже гурийскую капусту! Чем ты ее охмурил?
– Родина, старик, знает своих героев, – произнес я скромно.
Через полчаса, расплачиваясь с официанткой, я сказал ей:
– Катюша, послезавтра я улетаю в Ленинград, а оттуда – в Таллинн и – гуд бай, Россия. Но если я приеду сюда еще раз, как мне тебя найти? – И прямо посмотрел в ее юные глазки-вишенки.
Она взяла у меня чек и написала на обратной стороне: «Катя Кулакова. 445-12-32. Только не надо больше подарков».
И она посмотрела мне прямо в глаза.
Я поцеловал ей руку. И подумал: «Господи, спасибо тебе! Пусть я никогда не трахну ее, и пусть я никогда больше не приеду в Россию. Но мне пятьдесят, а ей едва ли двадцать, и она – готова.
Спасибо тебе, Господи!»
Часть третья
16
Когда я вошел в гостиничный номер, Роберт Макгроу стоял спиной ко мне – лицом к открытому окну. Широко расставив ноги, он с хмельной сосредоточенностью держал на плече видеокамеру и говорил вполсилы своего громоподобного голоса:
– Это Москва, август 89-го. Видите этот монумент? Это памятник Гагарину и русской космонавтике. Выглядит впечатляюще, особенно ночью. Но остальная Москва очень темная…
Я догадался: он снимает из окна ночную Москву и одновременно наговаривает на кассету комментарии. Я замер у двери, чтобы ему не мешать, но тут его камера резко повернулась ко мне, и, не отрываясь от окуляра, Роберт воскликнул:
– О, Вадим! Привет! – И продолжил тоном теледиктора: – Это мой сосед по комнате Вадим Плоткин. Входи, Вадим! Познакомься с моими друзьями…
Я шагнул в номер и только тут увидел, кого Роберт имеет в виду: в глубине комнаты сидели две молодые женщины. «Ого! – подумал я. – Сразу две! Этот Роберт не теряет времени даром!»
Перед его гостями на столике стояли открытая коробка шоколадных конфет, початая бутылка бренди и несколько бутылок минеральной воды. А на тумбочке и на подоконнике лежали внаброс сувениры: брелоки, флажки, значки, крохотные индейские куклы, фломастеры и поясные пряжки с надписями «Colorado» и «USA». «Нашел чем соблазнять русских проституток», – усмехнулся я про себя. Но тут же заметил, что в манерах и одежде этих дам есть нечто, не свойственное валютным проституткам. Во-первых, эти простенькие платья и школьные, без каблуков, туфли – униформа провинциалок, которых я несколько часов назад видел на Арбате. Во-вторых, они не курят. А в-третьих…
– This is Maria and Shura [Это Мария и Шура], – сказал Роберт, продолжая снимать нас видеокамерой. – Они обе учительницы в московской школе номер 32. Дети из их классов переписываются с нашей колорадской школой уже три года! Но ты не можешь себе представить, чего мне стоило провести их в гостиницу!..
И, отложив наконец свою камеру, он рассказал мне, какую битву со швейцарами и администратором отеля ему пришлось выдержать, чтобы этих московских учительниц пропустили к нам в номер.
– Я сказал администратору: я приехал в Москву только для того, чтобы увидеть детей, которые пишут нашим детям такие замечательные письма. И пригласить их в Америку! За наш счет! Но о какой дружбе можно говорить, если вы даже школьным учительницам не разрешаете говорить с нами! Это же против политики вашего правительства, я напишу Горбачеву личное письмо! О’кей, после этого нас пропустили, и я повел их в ресторан. И что ты думаешь? В гостинице три ресторана, но ни в один нас не пропустили! Говорят: нет мест. Но я вижу, там полно свободных мест! И я не понимаю, Вадим, как они делают тут деньги, если в пустой ресторан не пускают клиентов? Я не понимаю! – Он залпом выпил остаток бренди и тут же расстегнул еще одну кнопку на ковбойской рубашке.
Я посмотрел на учительниц. Теперь я понял, что, кроме одежды и отсутствия сигарет, отличает их от проституток. Скованность. Любые гостиничные бляди уже давно сидели бы развалясь в этих креслах и выставив циркулем голые ноги. Они бы запросто выпили эту бутылку бренди и раскололи Роберта еще на пару таких же плюс блок «Мальборо». Но эти учительницы…
