Татьяна Булатова - Ох уж эта Люся
– У тебя щитовидка? – вскользь поинтересовался Павлик, пытаясь удержать в руках гладкий шелк немецкого чуда.
– Не знаю, – томно ответила Наташа, удобно устраиваясь на когда-то Светкином диване.
В общем, пеньюар никто со вздохом с нее не срывал – просто задрали подол. Ножку с перламутровыми ноготками, опять же, никто не покрывал поцелуями – небрежным жестом, как нечто лишнее, отодвинули в сторону. И самое главное, Наташа не услышала ни одного слова, смысл которого сводился бы к формуле: «Как ты красива! Как ты желанна! Я люблю тебя, Натали».
Домой любовница Павлика отправилась тотчас же, сославшись на ревность супруга, неожиданно вернувшегося из командировки.
Игорь Петрович Веденеев о похождениях жены был наслышан, но резких телодвижений не совершал. Он был старше Наташи лет на двадцать и смотрел на Павла Жебета глазами многоопытного мужчины, предвидя исход. Белый халат – раз, молодость – два, чужой муж – три, возможность вызвать зависть – четыре, романтические представления о жизни – пять. Все это инженер Веденеев просчитал на раз-два.
«Белый халат, – размышлял он, – скрывает короткие брюки и несвежие манжеты. Белый халат – мечта большинства женщин. Роман с врачом – знак качества, поставленный на бедре, и предмет безграничной зависти соперниц».
«Молодость, – продолжал он внутренний монолог, – это молниеносная готовность и забота только о собственном наслаждении, а также, судя по свирепому виду моего конкурента, полное незнание географии женского тела, скрывающего прихотливые желания».
«Возможность почувствовать себя растлительницей, роковой красавицей, злой феей – так же обязательна в процессе женского взросления, как маски Дон Жуана и Казановы для мужского. Ничего, скоро моя Наташа поймет, какова настоящая цена постоянства и терпимости».
Игорь Петрович как в воду смотрел. Ошибался он, пожалуй, только в одном – в наличии несвежих манжет. Не было их у Павла Николаевича Жебета и быть не могло! (Что-что, а бабушкины заветы молодой врач чтил и следовал им педантично.)
Веденеева неоднократно вызывали в партком и в профком, где перед ним выкладывали очередную анонимку, а иногда и имевшую адресата жалобу.
– Вы уж это… – смущаясь, говорил глава парткома-профкома. – На жену повлияйте, Игорь Петрович. Нехорошо. Не первую жалобу разбираем.
– Разумеется, – заверял обманутый муж и сминал в руках исписанный каракулями мамы Лены тетрадный листок.
– Э-э-э, вы зачем его мнете? – пытался навести порядок уполномоченный следить за нравственностью глава профкома.
– Простите, – извинялся Веденеев и клал в карман то, что раньше называлось официальной бумагой, принятой к рассмотрению.
– Позвольте? – недоуменно вскидывал брови боец идеологического фронта.
– Глупости все это, – твердо говорил Игорь Петрович и протягивал главе профкома руку.
И тот пожимал и бумагу обратно не требовал, потому что отчаянно робел перед спокойствием главного инженера участка, неуязвимого в своем нежелании выносить сор из избы.
– Игоречек, – замурлыкала Наташа, разочарованная неудачным соитием с Жебетом, – прости меня. Я плохая. Я гадкая.
– Ты глупая, – уточнил инженер Веденеев и снял с ножки любимой жены пыльную туфельку.
– Нет, я плохая, – кокетничала Наташа и подставляла вторую ножку.
– Ты глупая, – устало повторил Игорь Петрович и залюбовался вспыхнувшим на щечках румянцем.
– Плохая…
– Глупая…
– Прогони меня, – ласково просила обманутого мужа нечестная жена.
– Куда? – кряхтел Веденеев и шел на кухню разогревать ужин.
В тот вечер Наташа к еде не притронулась, зато постель стелила с особой тщательностью. К утру от постигшего ее разочарования не осталось и следа: все растворилось в аромате свежесваренного кофе. На работу супруги отправились вместе, что привело Павлика в неописуемое бешенство, а маму Лену – в чрезвычайное благодушие.
Через три дня Павлик позвонил Петровой и спросил, как чувствует себя Светка.
– Она тебе сама скажет, – сунула Люся трубку рассвирепевшей дочери.
– Не буду говорить, – заорал ребенок, и трубка повисла рядом с телефонным аппаратом.
– Света… Светочка… – доносились из нее рваные звуки, на что старший Жебет не преминул заметить:
– Люда, зачем вы даете ребенку телефон?
– Я не даю, – соврала Петрова и аккуратно водрузила трубку на место.
– Мама давала, – поспешила признаться малолетняя предательница и унеслась из коридора в комнату.
Именно там Светка пряталась от круглоглазого дядьки с пшеничными усами, назвавшегося папой.
– Вот папа, – не соглашалась девочка, тыкая пальцем в висевший на стене портрет Хемингуэя.
Павлик раздражался и громко говорил по слогам:
– Твой па-па – э-то я.
– Нет, – спорила Светка и в очередной раз ссылалась на симпатичный портрет.
– Черт-те что! – визжал Жебет, выкатив глаза.
– Не кричи, – попросила его Люся и взяла Светку на руки.
– Пусти, – потребовала девочка и ущипнула мать с недетской злостью.
Первой не выдержала Люся. Ей стало жалко Павлика, потом – Светку, потом – себя.
– Может быть, хватит? – обратилась она к вернувшемуся мужу и предложила поговорить.
Разговор не клеился. Вечер провели на набережной, сидя на скамейке и не решаясь посмотреть друг на друга.
– Я виноват, – вдруг неожиданно произнес Павлик, наблюдая за движением баржи по реке.
Петрова молчала.
– Я виноват, – повторил Жебет и развернулся в Люсину сторону. – Это была ошибка.
– Ошибкой было мое замужество.
– Ты пожалела?
– Пожалела.
– Тогда что делать? – растерянно спросил Павлик.
– Развестись по-человечески.
– Я не согласен, – засопротивлялся Жебет.
– Ты уже был один раз не согласен – и вот что из этого вышло.
– Теперь все будет по-другому, – пообещал муж.
– Что-о-о? – не поверила Петрова.
– Все, все будет по-другому. Мы заживем все вместе, как и хотели: ты, я и Светка. Ты сможешь мне доверять. Я буду о вас заботиться, – воодушевлялся Павлик с каждой секундой.
– Я не смогу тебе доверять. И я, – Петрова подумала, – и мы не нуждаемся в твоей заботе.
– Это нечестно, – сник Жебет.
– Что нечестно?
– Так поступить со мной нечестно.
– А как я с тобой поступаю? – изумилась Люся.
– Ты бросаешь меня, лишаешь меня дочери, оставляешь без семьи.
– Минуточку… Это ты бросил нас, если мне не изменяет память.
– Я не бросал. Я регулярно высылал тебе деньги на Светку. Просто у меня были особенные обстоятельства.
– Просто у тебя была Наташа.
– Наташа была ошибкой. Я думал, мы созданы друг для друга. А она меня предала.
– А ты нас предал. Неизвестно еще, что лучше.
– Вас было двое, а я один. И сейчас вас двое, а я снова один. Ты лишаешь меня последнего шанса. У тебя нет на это прав.
– Это у тебя нет права давить на меня, – разозлилась Петрова.
– Я клянусь тебе, – забормотал Павлик. – Я клянусь тебе, что ничего подобного не повторится. Я буду хорошим отцом. Хорошим мужем. Давай попробуем.
– Ну и что? Сдержал клятву?
– Сдержал. Но не стал ни хорошим мужем, ни хорошим отцом.
– Может, надо было поискать?
– Искала.
– Не нашли?
– Не нашла.
– Может, искали не в том месте?
– В разных искала. Все равно не было. Мужчины были, а отцов среди них не было.
– Ни одного?
– Ну, по определению, не было. Я же не способность к зачатию имею в виду.
– В общем, на поиск отца для Светки вы потратили так много времени и сил, что не заметили повторной беременности.
– Почему не заметила? Я хотела.
– Зачем?
– Ну ты же видела Розу, разве ее можно не хотеть? – недоумевала Люся.
– В готовом виде – понятно, но ведь она не сразу такой получилась.
– Сразу, – улыбнулась Петрова.
– Кстати, почему такое имя?
– Оно ей очень подходит.
– Очень… Роза Жебет! Замечательно.
– Замечательно! – орал Павлик. – Ты в своем репертуаре! Приняла решение, не посоветовавшись со мной.
– Предыдущие два раза, посоветовавшись с тобой, я сделала аборт, – спокойно ответила Люся.
– Не ты первая, – начал, как обычно, наступать Жебет.
– И, бесспорно, не я последняя, – на полном серьезе изрекла Петрова.
– Ты что? – Павлик разошелся не на шутку. – Издеваешься надо мной?!
– Почему?
– Зачем нам второй ребенок? У нас есть сад.
– Это у тебя есть сад, бабушка и ставка в стационаре. А у меня – Светка, твои родители и восемь недель беременности.
– Ско-о-олько? – изумился Жебет.
