Маргарита Хемлин - Про Иону (сборник)
– Дело не в ее трудности.
Марина Петровна спросила:
– А в чем же дело?
– Вы сами знаете, в чем.
– Ах, вы, конечно, про это самое. Свернули на пробитую дорожку.
– Да, свернула. Я вас уважаю как педагога. Но надо было посвятить урок объяснению, что евреи бывают и хорошие. А вы замяли.
– Я не против, больше того, у меня подруга как раз еврейка. Но ваша дочка меня обозвала дурой. При всем классе. А мне через три года на пенсию. Мне еще тут три года работать. С каким именем я уйду? Про меня пересказывать будут по школам. Вот это я называю вопиющий факт. Это проблема общественного звучания. А национальность – что такое? Я не понимаю. Ну, сказали: «Еврей». Ну, даже при всех. Ну, в журнале написано. Как говорится, из слова песни не выкинешь. Это же надо так воспитать своих собственных детей, я вас имею в виду, чтобы они от одного названия своей родной национальности шарахались и бесились!
Я молчала из последних сил. Но, насколько возможно, поставила вопрос ребром:
– Что вы хотите?
Марина Петровна четко ответила:
– Элле надо при всех извиниться. Попросить у меня прощения.
– Хорошо. Она попросит.
Да. За своего ребенка надо сражаться. Если вырываешь его из лап тяжелой болезни, если выносишь из пожара и так далее. Но здесь – другой случай. Какой другой – я не сформулировала. Потому что невозможно.
Занятия в группе продленного дня только-только заканчивались. Я нашла Эллу в пустом классе. Она собирала портфель, за последней партой, самой большой.
Я увидела ее от двери – одна в огромной комнате с высокими окнами. Стены были увешаны портретами выдающихся людей прошлого и настоящего. В том числе и космонавтами. Они смотрели на мою дочь осуждающе.
А некоторые улыбались. Особенно космонавты. В голове мелькнула мысль, что космонавты всегда фотографируются с улыбкой. На плакатах или даже в газетах с орденами и звездами Героев Советского Союза. А члены Политбюро никогда не улыбаются. Да. У них разный возраст и знания.
И я сказала тихо, но слышно:
– Эллочка, пошли домой. Пирожных купим на углу. Хочешь пирожных?
Несколько секунд Элла смотрела на меня растерянно и ответила:
– Хочу.
Я не устраивала разбирательств насчет извинений. У меня родилась уверенность, что все рассосется само собой.
Как говорится, доживем до понедельника. Тогда вышел одноименный фильм с Тихоновым. Элла смотрела в кинотеатре с Мариком, и потом они мне рассказывали взахлеб. Насмотрелась.
Тихонов есть Тихонов. Элла есть Элла. И так далее.
А через неделю я обнаружила следующее. Пропали мои золотые кольца и серьги, которые я купила на дореформенные сбережения. Столько лет они спокойно лежали в платяном шкафу далеко под простынями, у самой задней стенки. Без коробочек. В узелке носового платка, чтобы занимать меньше места. Пустые бархатные коробочки хранились отдельно.
И вот.
За это время приходили пару клиентов к Марику, солидные люди. У них времени не было копаться в белье.
Марик вообще про драгоценности не знал. Оставалась Элла. Она всегда проявляла любопытство в разных отраслях, которые ее не касались. Но подумать на ребенка в связи с такими ценностями было просто невозможно.
И первого я спросила Марика.
– Ты ничего не своего в шкафу не брал?
– Что ты имеешь в виду? – удивился Марик.
У меня не было выхода, и я рассказала про кольца и серьги. Все-таки мы одна вместе проживающая семья. И он мой муж и должен знать про скрытые ресурсы в случае чего.
– Я давно хотела тебя посвятить в обстоятельства, но все недосуг. А досуг наступил, когда в нашем доме завелся вор. Что ты на это скажешь? – Я с трудом сдерживала гнев, так как, кроме Эллы, теперь никого не осталось на примете.
Марик согласился.
Позвали Эллу.
Сделали ту ошибку, что заранее не разработали план ее расспроса. Но было не до того.
Первой спросила я:
– Элла, ты нам с папой ничего не хочешь признать?
Дочь молчала и доверчиво смотрела на нас своими большими синими глазами.
– Эллочка, лучше сама признайся, мы ведь узнаем правду всегда. Правда всегда вылезает наружу. Даже через время.
Марик говорил ласково и всем своим видом показывал, что верит заранее, что бы Элла ни сказала.
Элла все-таки молчала. Тогда я распахнула дверь шкафа и потребовала наглядно показать, как и когда Элла нашла драгоценности и куда их перепрятала или еще хуже – вынесла из квартиры в неизвестном направлении.
Вероятно, я в порыве негодования слишком сильно дернула дверцу, и она слетела с одной петли. Теперь она висела косо и еще скрипела. От этого картина потеряла свою трагичность, и Элла засмеялась.
Я ее обрубила:
– Сейчас совсем оторву эту дверь проклятую и проломлю твою голову! Тогда ты престанешь издеваться над нами!
И действительно, сорвала дверь с оставшейся петли. Но она оказалась слишком тяжелой, и я упала. Марик бросился ко мне и освободил из-под двери.
Я не утеряла самообладания и продолжила:
– Немедленно говори! Или я тебя сдам в детдом. Там несовершеннолетние преступники, а когда тебе исполнится совершеннолетие, перейдешь в тюрьму, где тебе и место!
Мои силы неожиданно иссякли, и я посмотрела на Эллу другими глазами. И в моих глазах она прочитала, что я уже без сил и меня не стоит бояться.
– Папа, – спокойно сказала Элла, – успокой маму. Да, я взяла три золотых кольца и одну пару сережек. Потому что обещала Свете Лифшиц показать, что она правильно описала мне приметы евреев. У вас в тайнике лежит золото. Вы его прятали. Я нашла тайник. Все правильно. Вы прятали. Я нашла.
– И что дальше? – Марик одной рукой поддерживал меня за плечо – я сидела на кровати, а другой потянулся к Элле. Наверное, хотел погладить ее по голове.
Элла отклонилась и закончила свою мысль:
– А дальше то, что мы со Светой устроили свой тайник. Можете меня пытать, я вам ничего не скажу. Ищите. Я же искала. И вы ищите. А просто так не получите.
Марику как будто залепило рот. Он что-то хотел возразить, а не мог. И я не могла. Только у меня круговой паралич – не только рот заперли, но и руки-ноги отняли по всему периметру существа.
Марик еще сильнее сжал мое плечо и четко произнес, хоть и по складам:
– Хорошо. Я сам лично буду искать. Если не найду – золото твое. Но я найду, будь уверена. Сначала я позову Свету. Если она не признается, позову ее родителей.
Элла ответила:
– Я не боюсь. Зови Свету. У нас с ней договор, скрепленный кровью. Мы против евреев. Нам нужны деньги, чтобы от вас убежать. Ей от своих, а мне от своих. Она меня не выдаст. Хоть убейте.
Моя доченька повернулась и ушла.
А ведь ребенку девять лет. И такое железное спокойствие.
Мы с Мариком переглянулись.
Я попросила:
– Марик, делай как сказал. Она все равно уже чужая. Хуже не будет.
Марик кивнул:
– Да, Майечка. Дело не в золоте. Надо ее спасать. Правда же?
Я горячо кивнула.
Света Лифшиц жила в соседнем доме, и ее телефон у нас был записан. Но вызывать девочку к себе – как можно? Говорить с ней без ее родителей тем более.
Марик предложил:
– Не будем торопиться. Детский ум может придумать всякое. А в состоянии волнения и упрямства возможны нежелательные проявления. Пусть Элла пока торжествует. Пусть завтра поделится со Светой. Посмотрим, как разовьются события.
Но Элла сделала по-своему. Она сама вызвала Свету к нам в тот же вечер. Через пятнадцать минут после разбирательства Света пришла под предлогом того, чтобы сделать уроки. О чем и заявила в коридоре Марику, который вышел на звонок. Элла стояла там же и красноречиво улыбалась.
– Света, – сказала она подружке, – приготовься. Они нас будут пытать. Они узнали про золото, которое мы спрятали. Покажем им, что нам ничего не страшно от их рук. Пошли в большую комнату, сядем там и будем сидеть. А они пускай верещат на весь свет.
И пошла первая. Света стала пунцовой, так перепугалась, но все же поплелась за Эллой. Обе сели на диван и положили руки на колени.
Я наблюдала из спальни. Марик застыл в дверях из коридора в комнату.
В тишине прошло несколько минут.
Света Лифшиц хныкала:
– Отпустите меня домой. Меня будут искать родители. Они заявят в милицию.
Света заплакала, хоть руки с коленей не убрала. Слезы текли по лицу и падали на сжатые кулачки. Элла гневно посмотрела на нее и прошипела:
– Как тебе не стыдно! Они же радуются, что ты сопли распустила. Они нам ничего не сделают. А если сделают, их посадят в тюрьму. Ты же сама говорила!
Марик громким, но неуверенным голосом сказал:
– Хватит ломать комедию. Вы две дурочки. Никто вас трогать не собирается. Хоть и надо. И крепко. Сейчас же иди домой, Света. Или лучше – я пойду с тобой и поговорю с твоими родителями. Расскажу им, что ты их ненавидишь за то, что они евреи. А ты будешь стоять и слушать.
Марик хотел что-то еще продолжить на эту тему, но Света зарыдала:
