Александр Товбин - Приключения сомнамбулы. Том 2
Жануля, не хватайся за сердце – у нас роман, мы собираемся… Жена его, бесталанная, судя по прошлым её «успехам», виолончелистка, тяжко, безнадёжно, как уже в Италии окончательно выяснилось, больна, диагноз-приговор, поставленный ещё у нас, на Пряжке, подтвердился, у неё какая-то застарелая и неизлечимая мания преследования, преследователь якобы долгие годы, где бы она ни появлялась, не спускал с неё глаз, – кланяясь после гастрольного концерта, обедая на веранде курортного ресторанчика, она непременно и внезапно замечала его – выдерживать её бред было невозможно, ухаживает за ней теперь, сбиваясь с ног, дочь, но дни её, как говорят врачи, сочтены, если успеют, её перевезут в психиатрический хоспис в Цинцинатти…
Читал, а видел сквозь фиолетовые буковки, будто бы сквозь титры, бегущие по экрану, изумрудно-зелёный холм с торчками могильных камней – отчётливо видел травяной холм, накрытый могучими тенистыми кронами, и медлительную похоронную процессию одинаковых незнакомцев, и петлю хайвея, вышмыгивающие из-под голубовато-мутной завесы взбесившиеся машины.
Так вот кто в поворот не вписался? Вот кого тогда хоронили вместе с Геркой на зелёном холме?! Послышались шорохи и шлепки прибоя, голос Нелли, обсыхавшей рядом, на гальке. – Мы так летели с тобой с Ай-Петри, так неслись, на лету я чувствовала, что превращаюсь в другую, лёгкую. Я, околдованная, разгоняясь, испытала и притяжение, и толчок. Куда неслись и несёмся мы, что ждёт нас?
Какая неожиданность, какая банальность… всё как в романе… и как всё-таки индивидуальна смерть – нежная, жестокая, устремлённая, Нелли разогналась, не вписалась в поворот, врезалась.
А Вика умерла раньше? И какой она была, какой стала? – в памяти чувств сохранился лишь пылающий миг. Перевезли в хоспис в Цинцинатти и там… от передозировки снотворного.
Сколь обстоятельна, терпелива и непрерывна работа смерти. Сколько изводяще-невнятных намёков-предупреждений, принимаемых нами за случайные совпадения, упрямо посылает смерть нам, слепоглухим, барахтающимся в буднях; Вика и Нелли явились ему друг за дружкой, и далее заявлялись, пусть и мельком, но в сцепке… вкрадчиво-назойливый намёк прояснился, всё сошлось!
Но сейчас-то Вика, Герка и Нелли, все трое, ещё пока живы, живы! – током ударило Соснина; ему попросту ведомы их судьбы целиком, – завершёнными, дописанными до точки. Не он ли вершил и завершил эти судьбы сам, по своему усмотрению? Преследователь якобы… не спускал с неё глаз. Не он ли погубил Вику, Нелли, заодно и Герку, когда свёл и сплёл три разные судьбы вместе? – резанула дерзкая, холодная, как нож, мысль; ну да, только раз бывает в жизни встреча… кто же, как не он, им, троим, такую встречу подстроил?
Ты знаешь, я натерпелась от непризнанных гениев, а Гера и талантлив, и деловит, сразу прочно встал на ноги, если конкретнее, то – за дирижёрский пульт, избежав унизительной торговли матрёшками и гжелью на эмигрантской барахолке в Ладисполе…
Оборвалась симфония Малера и зазвучало, клубясь голубизной, рондо, застыло в тени чёрной шляпы лицо Викиной дочери, поразительно на Вику похожей; её когда-то помогал купать в железном корытце…
И, конечно, стало душно, хотя стёкла были приспущены, порхал сквознячок.
Любая банальность делалась откровением – все эти люди, запрудившие Невский, тоже живы… живы пока. Все они, куда-то спешащие или фланирующие, исчезнут, уступив тротуар другим.
Фиолетовые буковки расплывались.
Готова перекреститься, с Феликсом у меня всё позади, он вконец помешался на судьбоносном своём эфире, на спорах со сверхосторожными редакторами американских научных журналов, быстро им до белого каления доведёнными. Феликс посмотрел на меня глазами безумца и, по-моему, так и не отвлёкся от изводящих, космического масштаба дум, когда я сообщила, что ухожу. Да и родитель у него редкостный экземпляр, найдётся ли второй такой зодчий? – ему шанс, о котором многие попусту всю жизнь мечтают, выпал, но вместо того, чтобы остаток силёнок собрать и посмотреть Италию, листал неделями выцветший альбом с квадратиками, кубиками, будто бы впервые, головы не поднимая, листал. Во Флоренцию предлагали свозить, отнекивался – колонны и карнизы ему, видите ли, не интересны. Слава богу, Жануля, покинула гаккелевский паноптикум, даже не верится…
– Ой, что же я натворила! – зарделась Жанна Михеевна, – хотела вас Нелькиными римскими восторгами угостить, а дала страничку с дамскими тайнами. Или между родственниками тайн не бывает?
P.S. Поздравь меня, в бурном темпе осваиваю автовождение на сумасшедших итальянских дорогах, где ездят без правил. Во всяком случае, Гера уже не дёргается у каждого поворота, когда я веду машину… сегодня промчалась по спиральной дороге, довольно, правда, пологой.
Горы – синие-синие, далёкие – голубые, как небо… вспоминался Крым.
Жанна Михеевна помолчала и, убедительно доиграв смущение, рассмеялась, довольная, что так забавно всё получилось. – Забавно, забавно, – приговаривала, лаская руль.
Затылок Соснина окатывало жаркое влажное дыхание.
Порой вперёд ревниво просовывалась преданная страшная морда, старавшаяся разъединить хозяйку и ненужного чужака-пассажира, счастливый профиль Жанны Михеевны заслоняли клыки, длиннющий, облепленный слюнной пеной язык, свисавший вбок, розовые, пористые, как губка, ноздри.
И как же звали лохматую чёрно-белую собаку, жадно лизавшую руку?
Да, Марфа! Как растерялась, заметалась, как кинулась…
странная месть вернувшегося– Рада, что Нелли, наконец, нашла своё счастье! – весело прощебетала Жанна Михеевна, переключая скорость, – и до чего мир тесен, мало, что мы с вами родственники, ещё Готберг… я так его органные вечера любила.
– Бывшие родственники, – поправил Соснин.
– Бывших родственников не бывает! – задорно возразила и с преувеличенной страстью призналась. – Вы мне нравитесь, Илья Сергеевич, нравитесь; на отвороте её жакетика, там, где сердце, была кокетливо вышита чёрно-белая мишень.
– Греха кровосмешения не боитесь? – нехотя поддел.
– Это нам не грозит, хотя запретный плод сладок.
– Ещё не созрел… – воображал как вырастают рога у Влади; она заталкивала конверт в ящичек, раздвигая пучки мха и слоистые пластиночки сосновой коры.
– Чуть не забыла! Вам привет передавал Виталий Валентинович, в прошлые выходные принимали на даче, он так вас ценит.
Вытащила изогнутый корешок, две сросшихся шишечки. – Правда, прелесть? От Бухмейстера Павла Вильгельмовича презент. Знакомы? – умница, эрудит, наш сосед по даче. Когда в лесу гуляет, непременно что-нибудь для меня находит… если на своём участке находит, вешает на забор. Промелькнули краснокирпичный замок, фламинго в бамбуковой рощице за стеклом, потом – Тима, допивавший виски; мстил ей за пустейшую болтовню молчанием, столько жгучего, страшного разузнал о ней, о будущем её близких, молчал… какую дикую сцену он бы спровоцировал, если бы решился заговорить.
– Вам, кстати, тот же Виталий Валентинович просил кланяться, – вдруг, усмехаясь, сказал, будто бы уколол.
– Когда вы с ним виделись?
– Недавно, после вашей с ним встречи на даче. Он улетал на Уимблдонский турнир, затем – на лиссабонскую презентацию проекта «Плазы-Рая».
– На презентацию… лиссабонскую? – искренне удивилась. – Впервые слышу про «Плазу-Рай», за Виталием Валентиновичем не угнаться. Вот мужчина, правда? Всё успевает, а ведь какие годы!
– Да, годы, годы, – с издёвкой всезнайки кивнул, опять будто бы уколол, – только никакие годы Виталию Валентиновичу не страшны.
– Я так хочу, чтобы лето не кончалось… Солнце заливало Невский.
Не она ли, в песцовой накидке, белой ночью угощала на катере? – догадывался, – и о какой-то беде вздыхала. Не о беде ли, которая настигла на повороте хайвея Нелли?
Но как, как она могла знать о беде до…? А так – там нет времени, «до» и «после» – бессмыслица.
Захотелось высвободиться из мрака.
что там, на солнечной стороне?В «Авроре», судя по афишам, показывали «Зеркало».
– Бокалы вздрогнули в руках, раздался тонкий нежный звук, – обнажая дёсны, радостно подпевала зазвучавшим по радио «Брызгам шампанского».
Мимо «Авроры», возвышаясь, как всегда, на голову над прохожими, вышагивал хмурый, никого и ничего не замечавший по сторонам Довлатов, не подозревал, что шагает к громкой посмертной славе. Да, история – это тротуар Невского проспекта, – заулыбался Соснин и вспомнил, что всерьёз обещал скинуть на факс условия… – опять заулыбался дурацким мыслям, но тотчас увидел бритую голову в луже крови, прочь, прочь.
