Владислав Кетат - Дети иллюзий
– А центр тяжести сместить птице в зад, для устойчивости… в смысле, в гузку…
Мне представляется голубь со смещённым в гузку центром тяжести, и этой же частью насаженный на длинную металлическую спицу. Пернатый в моей фантазии выходит с растопыренными в стороны крыльями, открытым клювом и донельзя выпученными глазами. Непроизвольно улыбаюсь – хорош святой дух, ничего не скажешь.
– Мне кажется, лучшая аллегория для изображения святого духа – это луч света во тьме, – слышу я голос моей спутницы, – почему бы вам не придумать что-нибудь подобное, а?
Воцаряется молчание. Отец Матвей переводит на источник звука, то есть на Татьяну, недобрый взгляд. Панк Петров шмыгает носом и отворачивается.
– Вот вы опять нас перебили, девушка, – с напускной укоризной произносит первый, – простите, как вас?
– Татьяна, Матвей, – отвечает моя спутница ровно, но твёрдо, – Тать-я-на. Легко запомнить.
– Отец Матвей, – поправляет её помрачневший священник, – потрудитесь и вы запомнить.
Татьяна ставит кружку на «стол», отряхивает ладошки и скрещивает руки под грудью.
– Мой отец, – не спеша, с деланной ленцой в голосе произносит она, – крупный седой мужчина пятидесяти шести лет, на которого вы совсем не похожи. Других отцов у меня, извините, нет.
Отец Матвей также ставит кружку, только с более громким звуком.
– Да будет вам известно, девушка, что к лицам духовного звания следует обращаться соответственно. Ко мне, например, отец…
– Возможно, – перебивает его Татьяна, – если бы мы с вами были на вашей территории, я бы так и сделала: с волками жить, как говориться, по-волчьи выть. Но так как мы находимся на территории светской, я имею полное право обращаться к вам так, как это принято в светском обществе – по имени и отчеству. Но так как по возрасту до отчества вы не дотягиваете, я буду обращаться к вам только по имени.
Взгляды всех присутствующих за столом, кроме Серафима, которому, похоже, вообще всё фиолетово, скрещиваются на моей спутнице. Отец Матвей за время её тирады собравший кожу на лбу в одну тугую складку, глядит на Татьяну так, будто пытается усилием мысли раздеть её догола, но только не с целью совершения развратных действий, а чтобы запороть до смерти.
– Мрачные времена атеизма, голубушка, прошли, – проговаривает он столь же напряжённо, сколь и выглядит, – наступили времена новые. Богоугодные, правильные. Государство и церковь находится сейчас совсем в иных отношениях, нежели десять лет назад. Думаю, говорить о каком-то светском обществе в нашей стране уже нельзя – в чистом виде его не существует, и нечего на него ссылаться. Есть установленная форма обращения к священнослужителям, так что будьте добры, девушка, её придерживаться.
Татьяна кивает, но это совершенно не означает согласие, скорее она даёт понять, что просто поняла собеседника.
– Нынешняя власть тяготеет к церкви, – говорит она, – поскольку испытывает острую потребность в замаливании грешков, коих за ней накопилось немало. Известно, что многие преступники жертвуют церкви средства, порой значительные, исключительно с этой целью. Наше коррумпированное правительство – не исключение. Кроме этого, при помощи религии оно хочет сделать народ тупым и послушным, хотя куда ещё тупее и послушнее, непонятно. Но, как бы там ни было, согласно конституции Российской Федерации, которую никто не отменял, церковь в нашей стране отделена от государства, так что ваши претензии не обоснованы: я буду обращаться к вам так, как принято в цивилизованном светском обществе – по имени.
Отец Матвей отвечает громким молчанием, его лицо начинает приобретать нехороший багровый оттенок, а белки глаз розоветь. Будто не замечая перемен в образе собеседника, Татьяна спокойно продолжает:
– Кстати, вы совершенно зря обозвали социалистические времена мрачными. Несмотря на то, что в СССР церковь действительно была отделена от государства, советская мораль куда ближе к морали христианской, нежели мораль, понимаешь, россейская, когда, как вы совершенно верно заметили, церковь остаётся де-юре отделённой от государства, а де-факто уже проникла во все сферы общества.
– С чего это вы взяли? – удивлённо-озлобленным голосом осведомляется отец Матвей.
Татьяна снова кивает:
– Объясню. В СССР не приветствовался, а иногда и был вовсе запрещён добрачный секс, пестовались семейные, читай: христианские ценности, в средствах массовой информации была запрещена пропаганда секса и насилия. А кодекс строителя коммунизма – это же десять заповедей в чистом виде! Вопрос: так ли был плох Советский Союз, и стоило ли его менять на общество, где секс и насилие пропагандируются открыто, а проституция и воровство стали практически нормой поведения?
Окончательно залившийся краской отец Матвей инстинктивно поднимает вверх правую руку.
– Главное, что времена воинствующего атеизма и богоборчества канули в лету, – видимо, от напряжения хрипит он, – страна возвращается к своим православным истокам, восстанавливаются разрушенные и строятся новые храмы. Люди пошли в церковь, а церковь пришла к людям – это главное!
Татьяна подаётся всем телом вперёд, будто собираясь броситься на оппонента через стол:
– То есть церкви глубоко наплевать, по каким законам живёт общество? Её интересует только власть над ним? Так?
– Власть у нас, голубушка, одна – небесная… – немного спокойнее произносит отпрянувший отец Матвей.
– А вы, разумеется, полноправные её представители здесь, на земле русской! – восклицает Татьяна, звонко хлопнув себя по коленям. – У вас на это монополия! А все, кто против – враги?
– Православная вера потому и называется православной, что является правой, то есть единственно верной! И чем больше людей примут нашу веру, тем мир станет лучше!
– Знаем, знаем! Нам нужен мир и желательно весь!
Сказав это, Татьяна бросает в мою сторону вопросительный взгляд, который выводит меня из мысленного ступора. Я понимаю, что просто обязан принять какую-либо из сторон – нейтралитета, пусть и насупившегося, мне не простят.
– На мой взгляд, всё проще, – уверенно заявляю я, – любая церковь, это прежде всего организация, всеми способами рвущаяся к власти не только в отдельно взятой стране, но и во всём мире. А религия – средство завоевания этой власти. Она учит бояться жрецов и ненавидеть инаковерующих. Думаю, высшее духовенство вообще не верит ни во что – ни в бога, ни в чёрта – а только в собственный гешефт, наивно полагая, что его можно будет утащить за самый дальний кордон.
В мастерской становится тихо. Слышно только, как за окном вдалеке шумит электричка, и как Серафим – первая православная супермодель – ковыряется в ухе пальцем.
– Давайте, может, не будем ссориться, – подаёт голос хозяин дачи, только его робкий призыв мало действует на нашего оппонента.
– Во всей этой истории меня радует только то, что вы всё равно когда-нибудь придёте в церковь, – медленно, видимо, из всех сил стараясь держать себя в руках, проговаривает тот, – точнее, приползёте, когда припрёт.
В ответ Татьяна начинает несколько наигранно аплодировать:
– Ну, наконец-то! А я-то думала: когда же вы пустите в ход свой последний и единственный аргумент, и вот дождалась. Только я вам скажу вот что: это не мы, а вы приползёте к нам.
Сквозь гнев на лице отца Матвея проступает крайнее удивление:
– Это к кому это, «к нам»?
– К нам – это к людям, не разделяющим средневековых взглядов на устройство мира и общества, которые исповедуете вы. Проще говоря, к здравомыслящим людям – людям науки.
Теперь отец Матвей подаётся всем своим мощным телом вперёд, на стол.
– К кому, к кому? – вопрошает он.
– К людям науки, – спокойно повторяет Татьяна. – В данном конкретном случае, к медицинским работникам, ко врачам…
– И откуда у вас, голубушка, такая уверенность?
Татьяна саркастически кривится:
– От верблюда. У вас лишний вес, судя по всему, вы мало двигаетесь, употребляете спиртное, пьёте чай с тремя ложками сахара… Матвей, поверьте мне на слово, вы, с очень большой долей вероятности, поимеете огромные проблемы после сорока. Моя родная тётка работает в «Каширке», я знаю, о чём говорю…
Молнии, которые мечет священник в Татьяну, теперь ярче, чем лампочка, висящая над «столом». Меня даже на секунду посещает мысль, что он собирается её задушить, настолько много ненависти в его маленьких глазках.
– То есть, когда вы поймёте, – размеренно продолжает Татьяна, – что стояние раком перед расписными досками при лечении болезни столь же эффективно, сколь и танцы с бубном вокруг костра, вы явитесь в ближайшее медицинское учреждение соответствующего профиля с просьбой хоть немного продлить вашу жизнь. Думаю, там вы не будете против, если к вам будут обращаться по имени и отчеству.
