Игорь Соколов - Двоеженец
– А, может, все твои истории – это не болезнь, а правда, – сказал Эдик и задумался.
14. Студенты, водка, гитара, луна и Матильда
Глухая ночь. Я вообще перестаю соображать и забываю, где я нахожусь. Ветер-мастодонт кружится в сладком упоении над засыпающим городом. Я гляжу в окно и вижу море огней, еще где-то далеко в темном пространстве я вижу какого-то странного, наполовину раздетого человека, всего увешанного елочными гирляндами и даже горящими фонариками и танцующего в обнимку со стулом какой-то невообразимый танец под собственное мурлыканье. Человек этот почему-то одновременно похож и на Штунцера, и на Александру Станиславовну, причем у него выделяются из лифчика большие груди, а из штанов, наоборот, что-то, уж больно напоминающее мужские достоинства. Потом это видение как-то быстро удаляется из глаз и полностью исчезает. Я трогаю на себе одежду и понемногу успокаиваюсь.
– Горев, – окликает меня под балконом маленький Ираклий, и я киваю ему головой. Он быстро поднимается ко мне на шестой этаж, а я с ходу беру Ираклия за ухо и увожу за собой на балкон.
– Больно, – пищит маленький Ираклий, и я его опускаю, и медленно закуриваю толстую сигару, с жестокой улыбкой глядя на город.
– Жизнь уже прожита, Ираклий, – говорю я, – думать о жизни бессмысленно!
Я не знаю, зачем я говорю ему это, но мне хочется, чтобы он знал, как мне плохо.
– А у меня несоответствие! – говорит взволнованно Ираклий.
– Какое еще такое несоответствие?!
– Да, Машка пришла на день рождения и двух подруг с собой привела, а я-то один! Херцог с Ивановым калымить в ночь ушли! Вагон с баклажанами разгружать!
– Ну и радуйся, что у тебя сразу три женщины на дне рождения будут!
– Ну, это не совсем прилично, и потом – куда мне их девать, а так хоть ты как-то развлечешь, ну, на гитаре для них чего-нибудь сыграешь! Ну, выручай, а то, ей Богу, не знаю, что делать!
– Да, болею я! Нога еще не совсем зажила! – вздохнул я. Идти к Ираклию в общежитие мне не хотелось, да и чувствовал я себя уже несколько старым и измученным за последнее время.
– Ну, хочешь, я перед тобой на колени встану, – и Ираклий попытался встать передо мной на колени.
– Да ты что, с ума сошел?! – я поднял Ираклия с колен и со смехом обнялся. Был он какой-то всегда маленький, но шустрый, и женщин охмурял в самых неограниченных количествах, видно, сказывался его грузинский темперамент.
– Ну, что ж с тобой делать, старина, – я еще раз вздохнул, взял гитару и побрел с Ираклием к общежитию.
Девушки уже беспокойно возились за столом. Завидев нас, они быстро вскочили и, наверное бы, растерзали нас, если бы не Ираклий.
– Девочки, если вы не прекратите, то он для нас не будет петь!
– Так уж и не будет, – самая большая из них со смехом повисла на мне, нисколько не обращая внимания на мой растерянный вид.
– Люба, ну, отпусти его, – взмолился Ираклий, обнимая свою смеющуюся Машу. Наконец Люба с неохотой отняла от меня свои руки и села за стол.
Водка была быстро налита в стаканы, тарелки с пловом дымились перед каждым. Я поздравил Ираклия с днем рождения, и мы выпили. Потом выпили еще и еще, я спел пару песен, мы опять выпили и поздравили Ираклия, я спел еще одну песню, и мы опять выпили… Глаза уже слегка затуманились, когда к нам зашел один рыжий парень и попросил на час гитару. Я, конечно, отдал.
Мы опять выпили и поздравили Ираклия. Потом большая Люба включила магнитолу и пригласила меня на танец, Ираклий пригласил Машу, Света сидела одна и грустно глядела, как мы танцуем. Через танец я пригласил ее, но Люба стала возражать и даже набросилась на Свету с кулаками.
Полчаса мы их разнимали. В результате у Светы горел под глазом приличный синяк, на мне была слегка порвана рубашка, у Ираклия разбит нос, и только у Любы ничего не было, кроме маленькой царапины. Маша в этом вообще не принимала никакого участия. Когда мы привели себя в порядок, то снова сели за стол. На этот раз Ираклий предложил выпить за мир и за дружбу во всем мире, все радостно чокнулись и выпили, потом еще раз за дружбу, и еще раз за мир, а еще через полчаса Ираклий вспомнил, что у нас забрал гитару парень из 517 комнаты, и попросил меня сходить за гитарой.
Уже изрядно захмелевший, я все же нашел в себе силы подняться из-за стола и отправиться на 5 этаж. Комната Ираклия находилась на втором. Сопровождать меня взялась большая и решительная Люба. Она взяла меня за руку и повела за собой, но по дороге ее неожиданно вырвало, она извинилась и оставила меня одного.
Три раза, пока я поднимался на пятый этаж, я не только упал, но и набил себе о перила шишку, правда, под волосами ее не было видно. Один раз я оступился и пролетел на спине целый лестничный пролет, но до 517 комнаты я все же добрался.
Большая компания из 12 человек восседала на четырех сдвинутых койках за двумя тоже сдвинутыми и длинными столами.
– Ребята, моя гитара у вас?! – спросил я уже заплетающимся языком.
– А ты, значит, поешь, – улыбнулся мне рыжий парень, – садись! И все закричали мне хором: «Садись!» Потом кто-то крикнул: «Штрафную ему!» И мне налили граненый стакан водки. Я поглядел на него с испугом и выпил, не зажмуриваясь. Потом мне дали в руки гитару, и я им спел. Они мне налили еще водки, но уже поменьше. Я еще раз выпил и спел.
Потом я немного пришел в себя и обратил внимание, что у меня в руках совсем не моя гитара.
– Ребята, а где моя гитара?! – спросил я, чувствуя, как надо мной опять поплыл потолок.
– Где его гитара?! – крикнул рыжий.
– В 6 комнате, в профилактории, на первом этаже, – выкрикнул кто-то. И я встал и, пошатываясь, вышел из их комнаты. Теперь мне надо было очень осторожно добраться до первого этажа и при этом постараться на разбить свою физиономию. По коридору было идти легко, но когда я опять вышел на лестницу, то едва устоял на ногах, держась за низкие перильца.
– Так ведь и башку разбить можно! – сказала проходящая мимо меня уборщица. Я весело кивнул головой и кое-как все-таки добрался до первого этажа.
По коридору профилактория тоже было идти легко.
Правда, я как-то случайно умудрился локтем разбить стекло в самой первой двери, которая преграждала мне путь в профилакторий, но, вроде, никого не было, и меня никто не окликнул. Для порядка я, правда, пару раз извинился то ли перед самой дверью, то ли перед кем-то невидимым мне. Потом осторожно, как мне самому показалось, постучал в дверь комнаты №6.
– Да что же вы так громко-то стучите, – раскрыла мне дверь миловидная блондинка с бирюзовыми серьгами на ушах.
– Да, я это… У меня там гитара у вас, – пробормотал я виновато и стараясь не дышать на нее перегаром.
– Да, вы входите, – сказала она, и я вошел вслед за ней.
На четырех кроватях сидело по одной девушке, включая ту, что мне открывала, а на самой крайней сидела девушка с парнем, который держал в руках мою гитару.
– Это моя гитара, – сказал я и тут же уселся перед ними на стул.
– Я что-то неважно стою, – пояснил я, – если позволите, то я спою.
– Конечно, – сказал парень и протянул мне гитару. Как я успел заметить, на столе у них стоял коньяк «Наполеон» и в тарелке лежал шоколад с виноградом. Я спел, глядя на то, что стояло у них на столе, а потом, видя, что они не кричат мне про штрафную, сказал: «А у вас штрафные наливаются?»
Все сразу засмеялись и налили мне коньяк в рюмку и себе тоже. Мы выпили за знакомство, хотя моя голова отказывалась запоминать их имена. Я опять спел пару своих песен, и мы снова выпили. Вообще я даже не помню, сколько мы пили и сколько времени я пел. Однако помню, что потом подсел на кровать к миловидной блондинке, и мы почти сразу же поцеловались. Парень, сидящий на кровати со своей девушкой, выключил настольную лампу, и мы уплыли в сказочные дали, помню еще, что почему-то назвал ее Матильдой, хотя, как потом оказалось, она и на самом деле была той самой Матильдой, в которую я сразу же влюбился, может, потому что я особенно остро ощущал в то время свое одиночество или по другим причинам, но я как будто исчез, растаял в Матильде, потому что у меня не было никого, а все остальное было давно мне чужим и никак не могло сделать меня счастливым.
Проснулся в объятьях спящей Матильды. Как я заметил, ни на мне, ни на ней ничего не было, кроме естественной наготы. Она спала, как и другие девушки, на своих постелях. Того парня уже не было, видно, он еще раньше ушел. Солнце уже вместо луны ярко горело в окне, а я лежал, боясь пошевелиться и прижимая к себе нежную Матильду. Ее дыхание было таким упоительно тихим и мягким, а ее ресницы едва прикрывали глаза, и казалось, что она подсматривает из-под них за мной, а еще я не выдержал и поцеловал ее, поцеловал жадно и страстно, как будто испугался ее потерять, а она неожиданно открыла мне свои глаза, и я увидел, как в них отражается солнце, и вспомнил, что вчера при выключенном свете в них так же отражалась луна.
