Михаил Жаров - Капитал (сборник)
– Они подмешали в еду менструальную кровь чертовок?
Сашка моргнул.
– Капитал, – надломленным голосом проговорила Ксюха. – Капитал надо спасать, если он ещё жив.
Двери дрогнули, кто-то толкнул их снаружи.
– Абрамыч, ты здесь! – донеслось с улицы.
Мы переглянулись жалостливыми глазами, а Ольга встала в изготовку, будто собралась прыгать в длину.
– Тсс! Тихо лежим! – шикнул я на пленных.
– Здесь он! – крикнула Ксюха. – Совещание идёт. Что хотим?
– Заканчивайте, – отозвались снаружи. – Общий сбор в столовой. Будем решать судьбу капитала. Явка стопроцентная!
– Чья инициатива? – Ксюха добавила в свой голос железного лязга.
– Народная.
– Подождите, спрошу.
Ксюха сделала рисковую театральную паузу, а я лишний раз напомнил пленным о тишине.
– Руководство – говно! – ругались за дверями несколько голосов.
– Боятся они.
– А если они за Уралова и за капитал?
– Может, двери выбьем?
– Через пятнадцать минут придём! – перебила Ксюха зловещий разговор.
Настала новая пауза. Теперь снаружи.
Я глубоко вздохнул, и горло моё нечаянно издало писк, на который покосилась даже Ольга.
– Этот, как его… Иван с вами? – спросили из-за дверей.
Ксюха ответила не сразу, но ответила:
– С нами.
– Пусть тоже приходит!
Разразился хохот…
– Не опаздывайте!
Хохот стал удаляться.
– Думаем! – грудным басом заговорила Ксюха. – Что нам известно? Первое: капитал пока живой. Он им нужен, чтобы торговаться с Новым Ерусалимском. Второе: у нас есть время добраться до капитала, пока они будут решать, в каком виде его отдавать, живым или мёртвым. Третье: отрава начинает опьянять после устной обработки. Я думаю, что заговорщики уже провели полномасштабную пропаганду, и на эту минуту нам не найти союзников среди мужчин. Осеменители вырезаны. Третье: они ещё не поняли, что отрава не подействовала на женщин, иначе не стали бы разговаривать со мной. Сейчас женщины, как овцы, пойдут в столовую и запросто разоблачат себя. Их не пощадят. Фиг ли ты стоишь?! – Ксюха внезапно переключилась на Ольгу. – Ты пойдёшь босая? Снимая с кого-нибудь штаны и ботинки!
– Я не пойду с вами. Я не смогу, – пробормотала та. – Я не смогу, клянусь! Я здесь останусь. Я буду связанных охранять.
– Твоё право, – на удивление спокойно согласилась Ксюха. – А вы, Людмила, – перевела она взгляд на женщину, – вы с нами?
Я впервые за прошедший час присмотрелся к Людмиле. Она была широкая в плечах, мужиковатая. Из той породы баб, которые, волокут на себе, как тягловые лошади, нашу страну с её элитой, криминалом и пьяными мужьями.
– Конечно с вами, Ксюш. Что ты спрашиваешь! – ответила Людмила.
– Стрелять умеете?
– Скажешь тоже. Ни разу не попадала в мишень.
– Людмила, вот что! – Ксюха погладила её по крепкому плечу. – Идите в столовую. Может быть, у вас получится оповестить других женщин. Попробуйте общими силами задержать бесноватых.
– На смерть посылаешь Ксюш, – Людмила мягко улыбнулась. – Хотя не спорю. Вы тоже не за грибами собрались.
Ксюха перевела глаза на меня и уставилась с таким изумлением, словно я стоял в рыжем парике и с круглым носом на жгутике.
– Куда же я тебя втянула, бедный, – сказала она.
– Не сносить тебе ушей, – постарался говорить я игриво.
Перегружать себя трофеями не стали. В довесок к своим пистолетам взяли, чтобы не путаться, по одному аналогичному: я – Макарова, Ксюха – ТТ. Да запаслись магазинами. Плюс я разжился длинным, по колено, австрийским штыком времён Первой Империалистической.
Перед выходом Ксюха включила вентилятор и, подняв его на вытянутой руке, приблизила в упор к моему лицу.
– Немножко даже полезно, – сказала она. – Дыши глубже. Представь, что собираешься нырять.
Дрогни её рука, и стальные лопасти отсекли бы мне нос. Я в страхе зажмурился. «Возможно, сегодня меня убьют, – навеял ветер замечательную мысль, – а я даже не верю, что это творится наяву. Черти, капитал… Ещё вчера их не было. Да долбаный же ты Ерусалимск! И Старый, и Новый. Кончать надо с тобой. Крови твоей хочу!»
– Трогаемся! – сказал я, открыв глаза.
– Лопаются, то что надо! – заглянула в них Ксюха. – Ольга, запрись за нами! Людмила, выходим!
– Ксюш, как думаешь, – окликнула Ольга, – сколько будет действовать отрава?
– Откуда мне знать? Абрамыч сказал, что уже отпускает. Эй, Абрамыч, ты как?
– Сдохни! – прохрипел он.
– Сама видишь, – Ксюха выдернула прут из ручек. – Будем ждать, что к утру оклемаются.
За дверями она обняла Людмилу.
– Постарайся организовать женщин, не допускай истерик, командуй ими, бей. Действуйте вместе, жёстко, пробивайтесь к Дому Детства. Если у нас не получится, спасайте капитал вы. Уводите в бомбоубежище и сидите в нём, пока не прилетит Уралов.
Я пихал в рот снег, глотал его, обжигая холодом глотку. Давно не пил.
7. Бой
Нам требовалось обойти завод, миновать казарму, котельную, водонапорную вышку и углубиться в жилой район. Минут десять спешной ходьбы.
Благодаря фонарям и снегу мы смотрелись отчётливо, как жирные буквы на белой бумаге. Поэтому шли напропалую. Увидят, значит увидят.
– Думаешь, они выставили патрули? – просипел я промёрзшим от снега горлом.
– Не каркай, – одёрнула Ксюха.
Тишина стояла ледяная. Ни звука, ни эха, только наши скрипучие шаги и наше прерывистое дыхание.
– Будто просто гуляем по городу, – сказал я. – Люди спят, а мы с тобой возвращаемся из гостей. Сколько нужно Людмиле времени, чтобы добраться до столовой?
Ксюха не успела ответить. Где-то застрекотали фантастические сверчки.
– Это в столовой! Началось! – вскрикнула Ксюха. – Давай, со всех ног!
Она стартовала с собачьей скоростью. Унеслась вмиг.
Я рванул за ней, и спустя полминуты моё сердце подавилось кровью.
Вместо того чтобы набирать темп, оно от такта к такту деревенело, превращаясь в нечто инородное, что хотелось вынуть и выбросить.
Ксюха удалялась и не видела, что меня заносит то влево, то вправо, будто я и впрямь возвращался из гостей.
– Бейся! – приказывал я вслух. – Умри, но потом!
Земля внезапно встала передо мной вертикально, и я врезался в неё.
«Не сейчас, не так», – сонно молил я, вслушиваясь в затихающий стук.
Стук… Ст… ст… ст…
Время разделилось надвое. Моё и общее. Моё длилось минуту, общее – час. Также думаешь утром: ага, встаю, а на самом деле спишь безмерно.
Меня спас пещерный страх. Совсем рядом, над самой головой, громыхнул выстрел, и сердце – трусливая, мерзкая мышца! – вздрогнуло и ожило.
Мимо ковылял мужичок. В штанах и в одном ботинке. На спине, груди и животе широко улыбались чёрные раны. Он держал револьвер и после каждых двух-трёх шагов оборачивался назад и целился.
– Стой, чёрт проклятый! – кричала ему вслед женщина.
Она ползла на четвереньках.
– Бабьё… Бабьё… – пыхтел мужичок.
Я убил его с одного выстрела. В упор, в удивлённое лицо.
После обморока знобило. Ноги тряслись, и бежать я боялся. Пошёл быстрым шагом, ориентируясь на пожарную вышку.
Стрельба со стороны столовой стихла. Однако приближались одиночные выстрелы. Чуть-чуть и грянут в затылок.
Вышел на длинную аллею. Вдоль её росли рахитные скелеты тополей. Пожарная вышка торчала строго впереди.
В голове кружила паника мыслей о том, сколько я провалялся. Минут десять, не меньше.
Сзади послышались голоса и шаги.
Свернуть некуда.
– Живучие, как кошки! – взахлёб делился кто-то с кем-то.
– Да, бабы озверели, – через вздох соглашались с ним. – Минут пять с ними возились.
«Пять минут», – повторил я про себя, пригибая голову.
Меня обогнали двое парней.
– Что не торопишься, боец?
– В штаны насрал?
– Постойте! – позвал я, вскинув пистолет.От Дома Детства в мою сторону бежал мальчик. Бежал, как бегают те, кто недавно научился ходить. Косолапил и сумбурно взмахивал руками. Кроме майки никакой другой одёжки на нём не было. Рот его был заклеен скотчем. Плакал он совсем неслышно, в себя.
За ним, в точности такой же походкой, следовал толстяк с воронёным ножом в руке. Ветеран – догадался я. У которого больные ноги.
– Держи его, – проворчал толстяк. – До чего ж шустрый. Упрел я с ним.
Мальчик, увидев меня, затопал босыми ножками, не догадываясь, куда ещё можно бежать.
– По рации передали, что вы там с девками дерётесь, да? – пыхтел толстяк. – А меня, хули, молодые за этим послали, хромого. Сами Ксюху дерут, а мне говорят: иди, догоняй. А у меня грыжа в позвоночнике…
Я убрал пистолет в карман бушлата и подхватил мальчика на руки. Он стал вырываться. Пришлось закинуть его на плечо и сильно прижать.
– Неси ко мне, – сказал толстяк. – Он последний.
Я вынул из железных ножен штык.
– Сам? – толстяк посмотрел на меня с уважением. – Охота тебе мараться. Давай, говорю. У меня уже вся одежда испачкана.
Сначала я выбил у него нож, отрубив ему большой палец. Затем заколол его.
– Ты кто? – не понимал он, оседая своим огромным весом на землю. – Всерьёз ведь колешь. Брось!
