Михаил Жаров - Капитал (сборник)
– Ванька! – Ксюха щёлкнула зубами. – Начинай сам понимать. Мы пытаемся исправиться и народить новое поколение, которое будет не такое, как мы. Капитал!
У неё затряслись губы. Голос сорвался на хрип. Она царапала перед моим лицом ногтями воздух, и пар из её рта вырывался горячий.
– Извращения – цветочки, Вань. Ты не знаешь, как это, когда в тебе просыпается живая чертовщина. Да ты и ангела-то пока не ощутил в себе.
– Ксюш, остынь, – попросил я. – Вроде бы, сытая…
– Хочешь, расскажу, как оно? – она рванула ворот своего кителя, и мне в щёку попала пуговица. – Ходишь, особенно, если натощак, улыбаешься и мечтаешь: вот бы украсть ребёночка годков трёх, связать его…
– Замолчи! – у меня свело челюсть, и голос мой изменился, завибрировал.
– Ты спрашиваешь, я отвечаю, – Ксюха отвернулась от меня и пошла дальше по тропе. – Пойми, нам не спастись ни при жизни, ни на том свете. Что делать? В церковь идти? Попам руки целовать?
– Ангельские гены разве не помогают?
– Неа. Мало. Они слабые, – Ксюха вздохнула, и пар вышел из неё прозрачный, медленный. – Вентиляторы, да, помогают на время, очищают. Тихо!
Она остановилась и задержала дыхание. Пар исчез.
От забора в сторону парка бежали по снегу следы двух человек, а наверху самого забора торчали, как чертополох, обрывки колючей проволоки.
– Я рацию не взяла… – шепнула Ксюха. – Ты дорогу помнишь? Беги, сообщи!
– И тебя оставить? – моё сердце переключилось на высокую передачу и погнало кровь вдвое быстрее. – Их двое, нас полтора. Справимся.
Я вынул из кобуры пистолет, снял его с предохранителя. Пальцы потно скользили, в них появился электрический зуд.
– Полтора? – прошипела Ксюха, направив в сторону парка тульский Токарев.
На миг я вспомнил другую Ксюху. С которой учился в школе милиции. Единственная девчонка в группе, она стреляла из ТТ лучше пацанов. Укладывала тяжёлые, как мысли об убийстве, пули в центр мишени, одну на другую.
В парк мы тронулись плечом к плечу. Немые, чуткие.
– Что надо делать, когда найдём их? Задерживать? – не утерпел я, спросил.
– Стреляй на поражение. Не думай ни секунды, – получил чёткий инструктаж.
Слова мы произносили без дыхания, отчего со стороны могло показаться, что нам хочется пить и слиплось в горле.
Снег лежал недавний, проминался тихо, как вата, хотя и слабый хруст портил нам радиофон, создавал помехи, за которыми легко было пропустить жизненно важный FM-сигнал. Звуки дальних выстрелов, долетавшие до нас на длинных АМ-волнах, мы игнорировали, не слышали их.
Тьма в парке царила чернее ночи. Деревья приходилось определять как на глаз, таки на ощупь.
– Если часовой не заметил их, значит они в маскировке, одеты в белое, – проговорил я в самое Ксюхино ухо. – Сейчас, в темноте, мы увидим их раньше, чем они нас.
Ксюха судорожно вздохнула.
Мы замирали после каждого шага, и тишина, будто пёрышко, щекотала барабанные перепонки.
Следы тянулись прямо, уверенно, а если и меняли направление, то под строгими углами, словно диверсанты бежали днём и с компасом.
Страх мой забился в кишки, урчал там, намекая: «Ты не забывай про меня, я с тобой».
Иная погода стояла в груди. Беззвучно хохотали лёгкие. Сердце раскалилось до того, что при ударах обжигало рёбра. Я испытывал боевой азарт, который подобен оргазму. Его можно ощущать, но потом нельзя ощутимо вспомнить.
Сосны впереди осветились. Парк заканчивался.
– Понятно! – шепнула Ксюха. – Они у продовольственного склада. Быстрее!
Мы остановились на грани фонарного света и парковой тьмы. В метрах двадцати от нас под дверью длинного одноэтажного здания сидели на корточках и отрывисто лаялись два человека.
– Ебучая зажигалка! Пьезовая, хули. Снег попал, когда ползли по полю.
– У меня обычная и тоже хуй зажжёшь! Промокла.
Перед ними стояла вереница бутылок с торчащей из горлышек ветошью.
– Ты стреляешь в левого, я – в правого, – невыносимо спокойно произнесла Ксюха. – В бутылки, смотри, не попади.
Страх поднялся из кишок к груди и повис на сердце, вцепившись в него когтистыми лапками. У меня перехватило дыхание, но бояться было уже поздно.
Ксюха передёрнула затвор своего ТТ. Господи, благослови!
… Мой опрокинулся навзничь, будто раньше репетировал, а Ксюхин стоял растерянный, опустив руки. Я переключился на него и уронил двумя выстрелами.
Позже выяснилось, что Ксюха прошила его тремя пулями. Впервые я увидел своими глазами волшебное действие ТТ, когда расстрелянный человек не знает, что он расстрелян.
– Врод-де, поп-пали, – заикаясь, произнесла Ксюха.
Я упорно вставлял в пистолет новый магазин, но он, к моему стыду, цеплялся и не лез в рукоять. Пока я не перевернул его.
– Пошли, пос-смотрим на них.
Ксюхин лежал без движения. Руки по швам, ноги вместе. Длинный. Или вытянулся, умирая.
Мой закатил глаза и шаркал по снегу пятками. Казалось, что он спит, и ему снится погоня.
Оба были одеты в чёрное. Насчёт маскировки я ошибся.
Ксюха вдруг закричала:
– Это мы! Амра! Не стреляйте!
К нам подбежали несколько человек и с ними Абрамыч.
– Хуйя! – воскликнул он в прыжке. – Продовольственный склад хотели сжечь. Айда, выдумщики! Такого ещё не было.
Он схватил меня за руку и ожесточённо потряс.
– С боевым крещением тебя, родной! Молодец!
Ксюху он пожал за ухо.
– Умница, горжусь! Рассказывай, откуда они взялись.
– Через забор на седьмом участке, – кратко отрапортовала она.
– А часовой? – глаза Абрамыча жгуче сверкнули.
Ксюха неуверенно повела плечами.
– Ты! – Абрамыч повернулся к одному из своих бойцов. – Бегом в караул. Хватай за жабры начальника или разводящего, и срочно снимайте с поста часового. Заберите у него оружие и не спускайте глаз. Бегом!
– То-то я смотрю, у ворот какой-то спектакль, – продолжил Абрамыч, спровадив бойца. – Прыгают, как обезьяны, дразнят. Старый я мудак. Надо было догадаться, что отвлекают внимание от других участков.
Он поднёс к губам рацию и нажал на гашетку.
– «Бережок» «Перелеску»!
– На приёме «Бережок», – шипуче ответила рация.
– У ворот оставь десять человек. Остальных – на усиление постов по всему периметру. Как понял? Приём!
– Понял хорошо. Приём!
– Конец связи…
Мой перестал елозить ногами и протяжно выдохнул. Я отошёл, закурил. Не верилось, насколько обычно смотрятся снег, звезды, сигаретный дым, фонарные столбы, деревья, когда умирает враг, убитый тобой. Мир не меняется.
Ксюха расхаживала взад-вперёд, скрестив на груди руки. Думала она не о мертвецах, иначе бы не запнулась за голову одного из них.
Из-за парка, поверх сосенных макушек, прилетел звук выстрела.
– «Перелесок» «Поляне»! – шикнула рация в руке Абрамыча.
– На приёме «Перелесок».
– Застрелился, не успели. Как понял?
– Понял тебя.
Минуту в морозном воздухе висело знойное безмолвие.
– Что ж, – подал голос Абрамыч. – Поздравляю всех с первым предателем…
– Труба, – отозвались бойцы.
– Приехали.
– Пиздец Старому Ерусалимску.
– Пап! – подбежала к Абрамычу Ксюха. – Без меня ничего не делай! Слышишь?
Он пусто глядел на неё, курил. Его непокрытая лысина блестела от пота.
– Понял? Ничего без меня не делай.
– Тебе и Ване отбой на сегодня, – произнёс Абрамыч.
– Отбой?! – ахнула Ксюха. – Никакого отбоя! Я буду сидеть в столовой и ждать, когда вы начнёте. Ты пришлёшь за мной человека. Слышишь, пап?
– Хорошо, пришлю…
Абрамыч взял её за голову и поцеловал в макушку.
6. Менструация
В столовой нудно гудели лампы дневного света.
Я спешил пить водку. Хотел блокировать память, пока на первой её странице не прописался «мой» ерусалимец.
Ксюха ела. Нависла головой над столом и совала в рот, не разбирая что.
– О чём ты просила Абрамыча? – отвлёк я её.
– Еда плохая, – проговорила она. – Ем, и не лучше.
– Я не про еду, Ксюш. О чём ты просила Абрамыча?
– Когда?
– Полчаса назад.
– Тебе интересно?
– Разумеется. Поскольку я с вами, мне теперь всё интересно.
– Я просила, чтобы он не допрашивал и не пытал без меня Сашку, – Ксюха взяла мою рюмку и, не дрогнув, медленно выпила её.
– Сашку? Рыжего? За что его пытать?
– Я тебе рассказывала сегодня про его жену…
– Нет, про жену не рассказывала.
– Ну. Парень из второго взвода. Забыл?
– Господи, так бы и говорила.
– Это часовой.
– Кто часовой?
– Сашкин парень – сегодняшний часовой. Дойдёт ли до тебя?!
– Думаешь, они…
– Чего тут думать! – Ксюхино лицо перекосилось. – Педерасты и не заодно?!
– Какие пытки его ждут?
– «Ночь».
Ксюха вышла из-за стола и принялась пинать по залу пластиковую пробку.
– А куда денут двоих убитых? – спросил я, чтобы переменить тему.
Увы, ерусалимские темы в своём выборе были очень схожи между собой.
– За забор. Бесноватые уберут.
– У тебя сколько на счету?
– Не считала.
– Приятный разговор… – я налил и выпил. – Ксюх, а у бесноватых есть капитал?
