Михаил Жаров - Капитал (сборник)
Ночью в Александрове одетым по ментовке хлопотно. Пьяная, тревожная станция. Половина граждан шепчет в спину проклятья и заклинает почить, а другие набиваются в приятели, просят сигарету или сотовый, позвонить в Шарью или Ухту.
Александровской милиции не боюсь. Никогда не спросят, откуда, с какого отдела. Чудики они. Вон хотя бы стоят двое. Один кривобокий, другой до того хмурый, что жди, сейчас достанет пистолет и убьёт себя. Правильно, граница с Москвой, а зарплаты российские. Потому и идут служить убогонькие и нищие духом.
– Поезд сообщением «Москва – Иваново» прибывает на первый путь! Просьба встречающим… – несётся с неба благая весть.
Из вагона на перрон сходит Ольга, мой зубастик. Я прохожу мимо неё, лишь приветственно моргнув ей.
В служебном купе столик уже накрыт и налито. Поезд трогается. Мы не чванимся, агрессивно пьём и бросаемся друг на друга, едва не кусаясь, как собаки. Я успеваю спросить:
– Как там народ?
– Засыпает, – шепчет она.
Её поцелуи жестокие, почти кровососущие. Поезд ещё не набрал скорость, а она уже съехала на пол и неосторожно саднит мне зубами.
После первого выплеска я, распаренный, будто бежал за поездом, снова одеваюсь и иду патрулировать.
В двух купе полутрезвое бормотание, но в основном вагон спит. Пока беру то, что лежит само. Один смартфон и один бумажник. Я учитель, учу не бросаться добром. Взрослые мужики, а хуже детей. Зачем тогда месяц в Москве работать, голодать и мастурбировать? Надо их учить.
Возвращаюсь к Ольге. Снова стычка, но более продолжительная. Теперь не столько для меня, сколько для неё.
– Молодец! Я три раза, – ухмыляется она, обнажая клыки.
Ольга говорит, что в школе обморочно стеснялась их, хотя и без того была страшилкой. Вместо смеха она пучила рот, говорила, вытягивая губы. Неожиданно для себя и для всех к выпускному балу она обросла новым телом, особенно окрепли и стали просто фашистскими бёдра, и главное преобразилось лицо. Черты будто готический гений перелепил заново. Явилась красота неестественная, зловещая.
Ольга могла бы пойти в поликлинику и сточить клыки, но поняла, что с ними отныне заставит любого самца любой породы ползти или уползать на брюхе.
– Пойду бригадиру покажусь, а то сам не пришёл бы, – говорит она и улыбается.
Я замечаю, что подростковый комплекс изжит не до конца. Улыбается она сомкнутыми губами, и только острия клыков белеют в уголках рта. Зато смеяться она умеет в полный рот! От её смеха, если его видеть, остываешь, оставляя в трусах короткий сик.
Ольга ушла, заперев меня, а я сразу задремал. В полусне заиграли картинки, на которых ярко-ярко увидел дом, жену и дочь. Там у меня другое счастье, настоящее.
Жене блаженно известно, что раз в восемь дней я езжу в Москву сдавать статьи. На самом деле я только однажды блюл честь корреспондента. Месяц орошал страницы местной газеты экономическими статьями, за что получил 42 (сорок два) рубля. Купил бутылку пива и зажигалку. Редактор перекрестился, что заплатил много.
Оля вернулась недовольная. Сказала:
– Там один пассажир мне прохода не даёт. Успокой его, а то он начнёт сюда ломиться.
– Скоро впрямь буду милиционером себя считать, – буркнул я, запахивая китель.
– Дорогая моя! – сунулась в купе бритая голова. – Ух ты! Мент! Вот как милиция работает! Стол, вино, баба!
Я вывел голову и всё то, на чём она ходила, в рабочий тамбур.
– Молодой человек! – сказал я душевно, разглядывая большого, но плавающего по воздуху парня. – Идите спать!
Он надулся и, качаясь передо мной, как кобра, сказал:
– Соси!
Вздохнув, я скрутил его и застегнул у него за спиной наручники. Началось! То он с индийским мастерством рыдал и называл меня братом, то официально спрашивал:
– Жена, дети есть? Последний день живут!
Надоел он. Скорее бы станция.
По очереди появились двое граждан. Один в меня плюнул, второй, любовно подмигивая мне, стал громить пленника ботинками. Прогнал обоих.
Пока я умиротворял общественность, парень присел на корточки, уткнулся в своих будущих потомков и сказал:
– Мама!
Оказалось, что между ног он просунул телефон.
– Меня милиция забрала, пытают и выкуп требуют!
– Стервы! Казнить их! – откликнулась по громкой связи мама-яблоня.
Поезд дёрнулся, сбавляя ход. В окне блеснули разрозненные огоньки города. Кольчугино. Город тюрем.
Минутной остановки мне хватило, чтобы высадить парня с той нежностью, с какой у него был шанс не разбиться о перрон. Оля принесла его вещи. Одежду, сумку и коробку с телевизором. Их, целые и невредимые, я выбросил уже на ходу поезда.
– Устал! – сказал я, припав к столику. – Видно, правда, становлюсь ментом. Надо было просто в тык ему настучать.
– Не думай, – сказала Оля.
– Плохо! – тяготился я. – Если он заявит, то меня хватятся. Придётся выйти до Иванова.
Она тоже утомилась, и полчаса мы чокались по половинке и вспоминали, как познакомились. Полгода назад я гастролировал в питерском поезде. Ментовку для усыпления жертв ещё не одевал, ездил зайцем, наудачу. В один из рейсов я лоб в лоб столкнулся с парадом ревизоров и милиции, которые делали совместный обход. Имея в карманах шесть телефонов, я поспешил подальше от этого торжества добра и справедливости. В конце поезда я понял, что конец и карьере.
Напоследок я пошёл покурить в рабочий тамбур. Там… при трёх открытых дверях, в том числе и переходной, обдаваемая сногсшибательными весенними сквозняками стояла странная проводница. Красота, тонкая сигарета и клыки.
– Я тоже люблю смотреть вслед, – сказал я, яростно чиркая зажигалкой.
– Наша природа нравится, только если остаётся позади, – ответила она охотно.
«Какая-то дура», – подумал я и искренне попросил:
– Спрячь меня.
То, что она сделала вслед за этим, я считаю непонятным до сих пор. Протянула руку, помяла мой зад и сказала:
– Нормально.
Она спрятала меня в рундуке и сверху накидала железных табличек «Иваново – С. – Петербург», «С. – Петербург – Иваново».
С тех пор, на каком бы направлении Ольга не работала, мы вместе. Забавно, но у неё тоже есть семья. Может быть, и хорошая. Почему бы нет. Она за счастье загрызёт.
– Всё, – тяжело говорю, вставая. – Отработаю поезд и сойду в Тейково.
– До Иваново всё-таки боишься? – с тоской и вызовом спрашивает она.
– Бережёного бог бережёт.
– Ого! Бога помнишь? Забираешь у людей то, на что им жить…
Я уставился на неё глазами младенца.
– Ты взбесилась?
– Иди, божественный.
– Ведьма зубастая! – тихо, но слышно бросил я и проворно задвинул за собой дверь.
Первый раз я так с Ольгой. Зря!
2.
Следующую восьмидневку я, гордый, не звонил ей. Она позвонила сама.
– Не езди, сиди дома, – без приветствия сказала Ольга перчёно.
У меня сбилось дыхание.
– Ты прости… – произнёс я, сглотнув подступившую к горлу гордость.
– Дослушай. Тот, кого ты ссадил, подал заявление. Описал тебя и сказал, что ты забрал у него пятьдесят тысяч.
– Что?
– Девки-проводницы говорят, что менты сейчас ездят в каждый рейс. Переодетые. Тебя вычисляют.
– Точно? – ерунду спросил я.
– Чего не ясно? Пока! – и отключилась.
Хорошо, что я откладывал на чёрный день. Прокормиться хватит.
Но Ольга. Разве можно её оставлять без присмотра! Она быстро проверит кого-нибудь другого на упругость. Тут-то меня затрясло.
Делать было нечего, и я пошло запил. Жена поступила мудро. Не бранила и не подпускала к ребёнку. Из благодарности к ней за это я усердно спал.
Просыпаясь, я готовился звонить, пил для храбрости и опять засыпал. И опять она позвонила сама:
– Меня перевели на «Москву – Ярославль». Завтра в рейс. Поедешь со мной?
– Да, – кратко ответил я, потому что длинно бы не выговорил. Выхаживаться!
Пока я спал, ноябрь прыгнул через голову, поддал холода и намёл снега. В гараже я загрузился в бушлат с лейтенантскими звёздочками, постоял, соображая брать ли гражданку, и не сообразил.
В Александров я приехал на электричке и вздрогнул. Наверное, вся Александровская милиция заполонила перрон. И никто даже не посмотрел на меня.
– Что случилось-то? – спросил я того, кто ближе.
– Ничего пока, – ответил тот. – Чемпионат России. Спартачи едут в Ярославль. Сегодня «Спартак» – «Шинник».
Взрослые перестают удивляться? Значит, мне ещё взрослеть, потому что на прибывающий поезд я смотрел, открыв рот. Проводники ехали снаружи вагонов, держась за железные поручни, а из разбитых окон летели свист и бутылки.
Ольга тоже висела на поручнях. Волосы у неё смёрзлись в сосульки и повисли на одну сторону. Я подхватил её на руки, и она улыбнулась мне посиневшими клыками:
– Я приехала.
К нам подбежал усатый майор и спросил, шмыгая носом:
– Девушка! Заявление подавать будете? Или в Ярославле? Если у нас, то оставайтесь.
– Я дальше поеду, – ответила ему Ольга, а я заметил, что усы у майора намокают кровью.
Без разбора ушибая всех встречных о стенки, я довёл Ольгу до служебного купе.
