Анатолий Мерзлов - России ивовая ржавь (сборник)
На старшине лежало не только снабжение матчасти, но и хозяйственная обязанность добытчика провианта. Не в смысле поставщика положенного пайка, что, разумеется, а в смысле придания солдатскому столу некоего определенного статуса одомашненного положения. Вместо положенных солдатских щей с заправкой салом отдавалось предпочтение борщам с ароматом мясного бульона. По весне на первое изобиловал насыщенный витаминами зеленый борщ из молоденькой крапивы или из дикого щавеля, подбеленный яйцом. Божьим даром служивого повара Сайфутдинова добытые старшиной продукты превращались в отменные, совсем домашние блюда. И кто его знает, может быть, именно этот факт послужил добавочным толчком к окончательному решению старшины. А именно, запереть себя здесь в отдалении от всякой цивилизации, среди топей и болот, на дополнительный к срочной службе отрезок времени.
Конечно же, одно это для бывшего воспитанника детского дома из российской глубинки не могло послужить главным толчком, но окольно – определенно. С призывом, после учебного отряда, Санек прочно обосновался здесь.
Тяжелые характером и неуживчивые в обособленном маленьком подразделении надолго не задерживались, они вытеснялись естественно – самой жизнью. Интриги и хитросплетения не свойственны обиходу маленького мирка – малейшая подлость или исключающая семейный уклад особенность здесь на виду. Санек в течение трех лет нес караульную службу. Как все остальные, отвлекался домом за болотом. Начало в послаблении караульной доли положил капитан, постепенно переложив на его плечи почти всю, если не всю, хозяйственную ношу. Не раз он, будучи солдатом срочной службы, заходил с ним в соседствующий неподалеку дом за провиантом: свежими яйцами, к праздникам и юбилеям – утками, изредка гусками. Они обменивали их на пайковую крупу. Санек стал в доме на хозяйственном поприще своим человеком.
Аджарская семья достойно оценила его порядочность и добродушный нрав – относилась к нему более чем благосклонно. Обделенного в детстве домашним теплом, его магнитом тянуло в семейную идиллию. И последнее время он зачастил в дом по всякой мелочной надобности. Сестра хозяина и его жена с трудом изъяснялись по-русски, но расположение к Саньку и без слов читалось в их глазах. Они относились к нему повышенно учтиво и очень предупредительно – больше чем требуют сложившиеся кавказские традиции.
Хозяйскую дочь Санек увидел в первый раз давно – на первом году службы, девятнадцатилетним пацанчиком. Она шаловливой девчушкой посверкивала черными угольями глаз из дверного проема соседней комнаты, не осмеливаясь появиться в обществе незнакомых мужчин. За три прошедших года она превратилась в красивую стройную девушку. Позже, подгоняемая непонятной силой, она могла позволить себе прошмыгнуть осторожной мышкой за какой-нибудь нехитрой надобностью и тут же играючи спрятаться обратно в комнате.
Детской наивностью она выдавала свою неумело скрытую суть. В каждом движении сквозила чистая молодая энергия, рвущаяся наружу из тесных вековых канонов. Почти в каждом, по-женски неумелом жесте, ощущалось желание общения вне пут строго уклада. Санек, с первого раза обменявшись с ней мимолетным взглядом, потянулся к ней всей своей романтической душой. Он был организован так, что отличался от других немногословностью, приверженностью к содержательному взгляду больше, чем к пустым, пугающим слух звукам.
Имя у девушки было звучное и непреклонное, как полет стрелы – Мерико.
И кто его знает, возможно, так и продолжалась бы тихая размеренная жизнь по обеим сторонам болота: дождливую слякотную зиму сменяла бы очередная весна со стыдливыми фиалками на припеночках, а искусственный вал расцветал бы буйным, дурманящим запахом акаций; знойное лето чертополохом зелени скрывало бы своим очередным приходом от внешнего взора старинные казематы, а Санек бы превратился в старого холостяка, как капитан или незадачливый старший лейтенант. Кто его знает, может быть, и решился бы на какой-нибудь кардинальный отчаянный шаг. Все это можно было бы назвать чрезвычайным поворотом судьбы. Но случилось именно то, что называется ее крутым виражом, ее курьезом.
В преддверии высокой проверки, осматривая по приказу капитана ведомственное ограждение, Санек с солдатом-первогодком обновляли предупреждающие трафареты. Опережая события, солдат замахнулся, пытаясь всадить гвоздь в ствол старой акации, так было проще и быстрее, но Санек перехватил его руку: ему было жаль родного существа, которому он, как божеству в нарядах, доверял все душевные тайны. Он резко осадил солдата и послал в расположение за крепежом. Пока тот ходил, Санек присел на полянке поросшей ядовито-зеленой травкой. Стояла чудеснейшая погода – светило яркое солнце, безоблачное небо дышало весной, за болотом открывался вид на знакомое хозяйство. Мерико кружила вокруг одинокого дерева. Знакомый запах ваксы сапог вдруг разбавился тонким ароматом обильно цветущих фиалок.
Санек, словно пробудился от сна, не устояв перед неброской красотой – он начал собирать их – они росли окрест сплошным ковром. Почти бездумно в руках оказался тугой пучок скромных цветов. Когда появился солдат, Санек застеснялся своей сентиментальности и незаметно спрятал букет в расщелину ствола акации. За работой, глядя украдкой на поникшие головки цветов, посетовал о бесполезно увядающей красоте. Взгляд потянулся к дому: Мерико двигалась без устали в завораживающем вихре пируэтов, будто специально вызывающе будила его воображение.
Санек не смог бы объяснить, как это произошло, но в голове внезапно родилось шальное решение: он оставит сегодня ночью на ее окне букетик фиалок. «Фиалка – это же воплощение Мерико». Он не осознавал, что эта отчаянно возникшая мысль есть не что иное, как созревшее в нем, выстраданное временем, чувство. Он не представлял последствий острого внутреннего порыва, но уже давно искал случай, который бы расшифровал искрометный язык их безмолвных затаенных взглядов. Мерико своим присутствием поселила в нем волнительное, какое-то бесовское, неотвратное беспокойство. Санька тянуло к их дому – он стыдился показаться смешным, а после случайной встречи с ее отцом – вовсе отчаялся бывать там. Ему казалось: хмурый проницательный аджарец видит все насквозь – читает все мысли окружающих.
Давно это было, почти тридцать лет назад. В одном из горных, пограничных с Турцией селений, покоящихся на обрывистом берегу небольшой сезонной речушки, случилась страшная трагедия, унесшая в одночасье жизни почти половины селян. Нежданнонегаданно во время обычных осенних дождей, среди ночи, родившийся выше по руслу мирной речушки оползневый сель, смел, словно карающим перстом, спящих людей вместе с выстраданными в поте усилий домами.
Ни один мудрец или отправитель религиозного культа не сможет с достоверностью определить закономерность подобных трагедий. Если принять за веру одну из бытующих версий – все равно не понять: почему не самые грешные и не самые успешные однажды попадают в ракурс очередной труднообъяснимой трагедии. На свое счастье или на свое горе, тогда двадцатипятилетний Эдишер, нынешний отец большого семейства, в эту ночь украдкой был в отлучке. Он тайно ухаживал за нежеланной в его семье подружкой детства. Это и спасло ему жизнь. От огромной семьи остался он да старшая одинокая сестра – она отсутствовала: помогала заболевшей родственнице на противоположном конце села. Не от кого стало ждать согласия и благословения. Не осталось даже напоминания о существовании их дома – все упокоилось под толщей породы, не оставив малейшей зацепочки для памяти. То место, где прошло босоногое детство, превратилось в печальный курган. Овраг, сразу за домом, куда вела потайная тропка, где они с друзьями-оторвилами открывали для себя мир, покоился грязевым нагромождением.
Да, грешен был, в том овраге по молодости, да ранней горячности он совратил вчерашнюю подружку детства Этери. Побоявшись последствий, оба скрыли грех. Но тогда почему не он покоится под грудой породы? Трудно утаить что-либо в маленьком селении: Этери посадили под замок, одели во все черное, и жить бы ей по сей день с клеймом распутницы, если бы Эдишер не оказался однолюбом, и не вернулся после армии назад. По законам гор ей предстояло оставаться затворницей, и никто никогда из выходцев гор не опустился бы до близкого общения с ней. Сильны у горцев вековые устои. Его семья не пожелала знать семью взрастившую распутницу. Трагедия унесла жизни отца, матери, двоих младших братьев – Эдишер остался один на один в противостоянии быть или не быть. Этой же ночью в суматохе, они с Этери сбежали оттуда. Поселившись далеко от родных мест на равнине, в одиноком брошенном доме у болот, недалеко от русских компактных поселений, они долго не имели вестей о родном селении. Но земля полнится слухами и случайностями. В городе, где Эдишер зарабатывал хлеб для семьи, встретил односельчанина, не юного уже, свободного от уз семьи. За годы стремительных перемен законы предков сильно пошатнулись, но главными семейными основами пока продолжали держаться. В молодые годы по чрезмерной эмоциональности (кавказцы не исключение) – случаются и у них сбои в строгом исполнении вековых заветов. Эдишер работал в городе, видел раскованных девушек – они теперь стали преобладанием. Свою дочь он не хотел видеть такой. Ему казалось, что далеко не юный односельчанин чтит старые каноны. Он показал ему Мерико. Ее красота, в строгих правилах старого быта, бескомпромиссно привлекли его внимание. Произошел сговор с отцом: по достижении Мерико шестнадцати лет она должна будет уехать с ним на родину предков, в свой вновь обретенный дом, то есть, станет его законной женой. Мерико, конечно же, участвовала в ритуале сватовства, но до конца последствий пока не осознавала. За оставшихся полгода все может измениться, тем более, маленькая надежда другого сценария разгоралась в ней.
