Анатолий Мерзлов - России ивовая ржавь (сборник)
Просыпаясь каждое утро, Мерико первым делом подбегала к окну. Она с тоской смотрела на другой – такой близкий и такой далекий мир. И сегодня она вглядывалась поверх болота, начавшего пестреть зацветающей кашкой. Взгляд ее обычно останавливался на далеком валу с живой изгородью, пытаясь найти за ней ответ своей сердечной тайне. Ни наступающая весна, ни голубой лик неба, ни снующие крикливые ласточки не хотели принести долгожданной весточки. Сентиментальная и чувствительная, она ждала чуда. Наивная и доверчивая, она надеялась: сговор родителей – плохая шутка, которую можно будет забыть, и, в конце концов, ее спросят всерьез: кого выбирает она сама.
Проходил день за днем, приближая затянувшуюся развязку. Мерико, как обычно, проснувшись, резво вскочила с постели, путаясь в длиннополой ночной рубашке, первым делом устремила глаза к окну. В беспорядочном трепетании сердца она увидела на подоконнике букетик фиалок. Дрожащими руками Мерико распахнула створку окна и поднесла фиалки к лицу – они теплились далеким таинственным ароматом. Нежные головки поникли, и она поспешила поставить его в стаканчик с водой. Щеки Мерико загорелись двумя жаркими солнцами. Она быстро вернулась в постель, побоявшись проницательного взгляда отца. Беспорядочные мысли роем толкались в разгоряченной голове. Она догадывалась о происхождении букета. Это весточка от любимого Сашико. Она с ужасом посмотрела на зыбкое пространство перед домом: «Он сумел, он рисковал, он ее любит?! В следующую ночь она просмотрит все глаза, только бы увидеть его близко. Она не пропустит этот чудесный миг, она скажет ему самые главные слова своей жизни. Сашико спасет ее…».
Но прошла одна и другая за ней ночь, глаза от напряжения и тоски начали слезиться. Мерико так и не заснула в эту ночь.
Потом запасмурнело: весна имеет обыкновение, приворожив доверчивых теплой заставкой, внезапно меняться возвратным холодом. Начал моросить дождь – костер ожидания продолжал тлеть, но румянец на щеках Мерико начал гаснуть. Весь день, не отрываясь, она продолжала с надеждой смотреть в сторону вала, начинающего белеть цветами акаций. Смех и жизнерадостная энергия ее пропали, подобно белой пене болотной кашки, скоротечной, как пена морской волны. Кочкарник покрылся обильной травой, скрадывая сплошным покровом прогалины болотной трясины.
Домашние суетились вокруг нее, предполагая болезнь одиночества. Мерико, действительно, заболела той страшной болезнью, которая рождается у всех тонких, чувствительных натур от несбывшихся грез. Она, словно жаркий костер после вылитого в него ведра воды, продолжала тлеть угасающей надеждой. В ее юном, легковозбудимом, мечтательном сердце проигрывались невероятные сцены. В ее эмоциональной сути не появлялось ни единой зацепочки для жизни в отдаленном селении с нелюбимым человеком.
Его холодный орлиный профиль зависал над ней каждую ночь, пугая назидательными нравоучениями. Затем наступало просветление: появлялось мечтательное лицо Сашико, зовущее ее шепотом к себе, и она успокаивалась. Ночные кошмары терзали Мерико каждую ночь. Аристократически бледное, милое личико сделалось прозрачным – некогда пунцовый румянец превратился в грязные мазки неумелого художника. Она совсем перестала спать и таяла на глазах. Теперь без всякого усилия ей удавалось просидеть всю ночь у окна, вглядываясь в черную бездушную пустоту. Глаза ее изредка вспыхивали, приобретая свойственный ее натуре возбужденный блеск. Это происходило в момент нечаянного блика луны, когда она могла увидеть малейшую живую тень, малейшее изменение рельефа на той стороне и радостно замирала, стоило набежавшему облачку создать эту иллюзию.
Внезапная командировка на далекий уральский завод затягивалась. Полная комплектация радиооборудования ко времени не поспевала. Уже месяц старшина Меркулов с двумя придаными солдатами-первогодками ютился на задворках завода в бараке, комплектуя весь списочный перечень деталей и блоков. Армия начала массированное переоснащение своих технических ресурсов, все происходило в такой катастрофической спешке, будто опыт Великой Отечественной только сейчас начал жечь печальным костром Вечных огней чьи-то большие звезды. Потягивая от безделья очередной стакан чая, мечтательный Санек строил воздушные замки.
Он вспомнил темную ночь, когда с помощью двух досок-коротышек переправился через болото и оставил на подоконнике у Мерико букетик фиалок. Как она воспримет его отчаянный шаг: пожалуется отцу, оставит незамеченным или ответит благосклонностью. Он задумал еще не один бросок в ночи, но командировка помешала планам. Санек неудержимо тянуло к этой необыкновенной девочке. Он успокаивал себя: «Ничего оскорбительного или криминального в его действиях нет». Он мог отдать все, лишь бы еще раз близко увидеть ее глаза, взять в свои руки ее нежные беленькие ручки, услышать прямой ответ на многообещающие искрометные взгляды. Санек боялся показаться лермонтовским Печориным. «Женская половина дома благоволит ему, но отец – хозяин положения, так всегда зло смотрит на него».
За время службы на Кавказе Санек успел узнать особенности взаимоотношений местных жителей. Влияние и авторитет родителей доминировали над самостоятельным правом выбора молодых. Любящие современные родители во многом использовали свой личный жизненный опыт, но в целом придерживались устоев нации. Если жених не подходил невесте, некоторые искали компромисс. Но чаще случались казусы: свое единоличное мнение они ставили во главу угла. Покорная дочь не смела иметь отличного мнения. Угнетенные внутренним противоречием девушки целовали, часто сквозь слезы, руки взрастивших их родителей, беспрекословно подчиняясь их воле.
Саша помнил нашумевший в свое время случай: офицер их головной части увез тайно к себе на родину девушку из аджарской семьи. В летних лагерях он находился у них на постое – за это время они сблизились. Тогда все обошлось: офицер женился на ней и был принят ее родителями.
Ясным воскресным утром в доме на болоте еще спозаранок началась суета. Атмосфера безмолвной возвышенности царила во всем. Проснувшиеся раньше обычного дети, и те понятливо таращились на снующих взрослых, не докучая им. Надо отдать должное традициям Кавказа – подобное не навязывалось силой окрика или физического воздействия, оно с люльки всасывалось с молоком матери. Для гиперактивных достаточно одного недовольного взгляда старшего. Женщины могли повысить голос, мужчины – никогда.
Болото ощетинилось буйной густой травой. Теплый ветерок приносил медвяный аромат цветущей вовсю акации. Мерико распахнула окно со слабой надеждой увидеть там весточку. В трещине каменного мощения под ним рос одинокий кустик мать-и-мачехи и больше ничего. Вошла мама, тронула ее лоб и, удовлетворившись его холодом, попросила собираться. К обеду ждали званых гостей.
Санек накануне вернулся из командировки. Выполнив все служебные поручения, он подошел к изгороди. Постовой в недоумении посмотрел на него. Впереди распростерлась зеленая долина. Санек долгим взглядом окинул ее. Кто не знал коварства этого прекрасного творения, мог посетовать на отсутствие идиллического стада коров на ней. Живущим здесь было достоверно известно, что кроется под притягательной зеленой сказкой. Санек сорвал ядреную медоносную гроздь акации, механически отправив ее в рот. Вкус ее вернул его в детдомовское детство, когда в ночных набегах на хозяйские сады поедалось всякая зелень. Бездумно на виду у постового он проглотил сладковатую кашицу.
Во дворе дома суетились больше обычного. В воскресенье, ни под каким предлогом, он не осмелился бы отправиться туда. Коснувшись для видимости проволочного ограждения, он пошел вдоль изгороди в противоположную сторону. Там, на примыкающем к территории озерце, среди камышовых зарослей, он знал два крохотных островка суши, где в обилии росли болотные колокольчики. Прыгая по кочкам, набрав при этом в сапоги, он перескочил на один из островков. По сырым ложбинкам выпуклого рельефа затаились, посеребренные нежно-зеленой каймой, их покорные головки. Санек аккуратно отщипывал хрусткие стебельки, собирая в ощутимый букет. «Фиалки могли не привлечь внимания – букетище колокольчиков незамеченным не останется». Перед предстоящей ночной вылазкой сердце растревожилось в груди.
Саньку сначала везло: луна после отбоя затмилась облаками. С букетом на груди он прокрался в долину. В хитросплетениях травы, в темноте, он с трудом находил кочки. Ближе к середине пути в просветах мелькнула луна. На какое-то время пришлось затаиться. Плыли изреженные облака, не давая широкой возможности продвижению вперед – приходилось часто приседать. Он суетился. В суматохе поиска он промахнулся при прыжке на твердую опору. Одна нога ушла в зловонную жижу по колено. Оставшись без сапога, лавируя на пляшущей под ним кочке, для облегчения пришлось скинуть второй сапог. Луна скрылась за облаками, и он решил форсировать движение. Дальше оно стало походить на расчетливый бег мелких парнокопытных. Происходили сбои в попадании – он еще несколько раз проваливался, с трудом выбираясь из трясины. Последние метры он больше полз, покрывшись по пояс липкой болотной жижей. А когда выбрался на берег, с ужасом обнаружил отсутствие букета. Лунные блики мешали движению. Санек в какое-то время потерял ощущение опасности – пред глазами встала любимая Мерико. Короткими бросками он, наконец, приблизился к окну. Сел под ним, едва не плача от обиды. «Чем же напомнить о себе». Нащупал единственную возможность – кустик мать-и-мачехи. Он вырвал его, отчаявшись, с корневищем и водрузил на подоконник.
