Маргарита Хемлин - Крайний
И еще тепло. Тепло немножко держалось. Растягивать дрова легче, чем еду.
Нового календаря тоже не было. Я ждал от Янкеля. Немножко сбился со счета и в точности не знал, какой день.
И вот в один из таких моментов в землянку вошла Наталка Радченко. Растолкала, сделала выговор, что лежу и ничего не делаю.
Я спросил, что мне делать, если еды нет и ружья нету.
Наталка ответила, что надо было идти к людям. Что люди накормили б.
Говорила она хоть и бойко, но с сомнением в своей правоте. Чувствовала свою вину и вину за Янкеля тоже на себя притянула.
– Я от Янкеля отойти не могла. Только теперь упала температура. А упала до ноля почти. Фельдшер советует везти в больницу в Козелец. Янкель брыкается руками и ногами. Приказал ехать к тебе с едой. Я думаю, он не скоро поправится. У него внутри плохо.
Горе присутствовало в голосе Наталки, но она его не показывала во всю ширь. Тяжело бухнулась на табуретку.
Смотрела, как я ем.
И говорит:
– Нишка, я считаю, тебе надо маскарад прекращать. Я тебе говорила, что заберу к себе до весны. Сегодня и заберу. Янкель не в курсе. Но ему и не надо. Его надо перед фактом ставить. Лицом. Он когда лицом упрется, тогда соглашается. Придумки у него не хватает. Собирай манатки, поедем. Я с санками. Дойдем. Мороз не сильный.
За три минуты я собрался. Все одежное имущество напялил на себя, ноги обмотал тряпками, поверх тряпок – газеты, Наталкой привезенные, потом валенки.
Оказалось, на санки валить нечего. Повезли пустыми. Санки поместительные, сиденье из толстых досок, полозья кованые, красиво загнутые колечками кверху. Веревка толстая, надежная на века. Дореволюционные точно. Или еще раньше.
Цветок трусил следом.
Морозило. Звезды не видны. Наталка заметила, глядя в небо, что неправильная погода. Я подтвердил. На языке вертелся Гриша. Но холод заходил внутрь и не давал сознательно говорить. К тому же Наталка махнула мне рукой, чтоб я заткнулся.
Началась метель. Сбились с дороги.
Я от предыдущей слабости упал, не смог подняться. Наталка затащила меня на санки, впряглась.
Цветок исчез за занавеской снега.
Я заснул.
Проснулся от тяжести. Наталка лежала на мне, обняв со всех сторон. Лицом в мое лицо. И, кажется, не дышала.
Я пошевелился руками и ногами. Высвободился с-под Наталки. Она свалилась в снег рядом с санками. Упала, как мешок с картошкой. И не охнула.
Я закричал:
– Наталка! Наталка!
Не отозвалась. Начал мять ее руками через кожушок. Растирать снегом лицо, руки.
Она застонала и открыла глаза.
– Нишка, надо идти… Я поднимуся… И ты поднимайся! Санки бросим! Давай! Пошли!
Скомандовала и опять закрыла глаза.
Я обвел глазами вокруг. Лес и лес. А деревьев не видно. Видно только – белая марля колыхается от неба до земли. И в небо на сто метров, и в землю на сто. И марлей белой завернут белый свет, и мы с Наталкой в этом белом узелке колыхаемся. Как две черные замерзлые картошины в животе.
Не знаю как, но мы пошли. То я Наталку тащил, то она меня.
Я звал Цветка. Он не появлялся.
До Рыкова добрели, когда рассвело.
Топить хату у Наталки сил не нашлось. У меня тоже. Повалились в холодных стенах как были – в одежках и валенках.
Для теплоты на одной кровати. Той самой, где Наталка лежала с Янкелем в новогоднюю ночь.
Я открыл глаза первый. Наталка спала. Очень красивая. Румяная.
Я потрогал рукой ее щеку. Щека горячая. Поцеловал тихонько. Наталка не проснулась. Я ее тронул сильно за плечо.
Она разлепила глаза, с удивлением глянула на меня:
– Нишка, ты тут? А я думала, Янкель.
– Нет, не Янкель. Я. Мы сегодня с тобой второй раз на свет народились, Наталочка.
– Ага. А я работу пропустила. Зараз надо идти.
– Не иди. Завирюха крутит. Ты сегодня будешь считаться прогульщица. Ты ж от Янкеля и так неделю не отходила, мне говорили. Как за Янкелем подтирать, так можно. А как меня спасать, так нельзя…
Я выражал шутку, но Наталке не понравилось. Она вскочила, выбежала в другую комнату.
Оттуда начала выговаривать:
– Никто никого не спасал! Я тебя спасала, а ты меня. Получается, что никто никого. Раздевайся и посмотри себя всюду, может, что отморозил.
Я слышал, как падала ее одежда.
Как она ойкала:
– Ой, мамочки, тут белое! Ой, мамочки, тут красное!
Я снял только валенки и размотал тряпки и газеты на ногах. Ноги немного подморозились. Но в хорошем состоянии. Руки, конечно, хуже. Рукавицы ж я потерял сразу.
Позвал Наталку.
Она вышла в кожушке на рубашку, обсмотрела, что я ей представил.
– Симулянт ты, Нишка! Подымайся, проклятьем заклейменный, печку надо топить. Принеси дрова. Тепла напустим, потом разберемся.
Я приступил к делу.
Когда я выбирал поленья в сарае, в хату кто-то зашел. Кто – не видел. Слышал только Наталкин возглас от двери. Я затаился. Переждал немножко, подбежал под окно. Смотрю – Гриша Винниченко при всем параде. Наступает на Наталку.
Я вбежал с поленом наперевес.
Замахнулся сзади на Гришу, но предупреждаю:
– Стой, Гришка, где стоишь!
Наталка засмеялась показательно, принужденно.
– Хлопцы, с ума посходили! Нишка, кидай полено, куда надо! Печка холодная, а ты выкаблучиваешься. Садись, Гриша. А лучше помоги Нишке. Перемерзнем тут все трое таким манером.
И первая принялась делать вид, что спокойно хозяйничает и нам предлагает так же.
Мы с Гришей вышли.
В сарае закурили. Гриша меня угостил. Я и раньше не сильно уделял внимание табаку, а в лесу Янкель посоветовал бросить. Я и бросил.
Курим цигарки.
Гриша говорит:
– Хорошо ты умеешь пристраивать себя. До Наталки под бок завалился, пока Янкель без сознания живет.
Я промолчал.
Подумал и сказал:
– Знаешь что, Гриша… Мы с тобой договорились. У нас завтра какой день?
– Воскресенье.
– Точно. У меня завтра встреча со связником. А ты раньше времени приперся и ворошишь людей без причины. Я ж тебе сказал, будут доказательства. Будут. А ты к Наталке.
Гриша запалил вторую цигарку. Мне не дал.
– Нишка, я к Наталке для проветривания ситуации явился. Без учета тебя. И вижу, что не напрасно. Ты с ней уже сговорился, обсудил, как меня лучше обдурить. А я вас накрыл на горячем. Иди завтра на свою связь. Я тебя честно предупредил. Я тебе дал срока до воскресенья. И воскресенье тоже. Как раз седьмой день. До вечера. Но уже я отсюдова никуда не уйду. Буду с Наталкой и сегодня вечером. И завтра день. А ты иди. Связывайся дополнительно. Но помни – связанный ты уже по ногам и рукам. Так что тебе только веревку на шею осталось.
Гриша навалил себе на руки поленьев выше головы, потащил в хату.
Я за ним. Идти недалеко. А я увидел в Гришиной широкой спине мысленным взором всю свою жизнь. И ничего, кроме стыда перед Наталкой, не рассмотрел.
И тут я услышал лай. Обернулся – мой Цветок. Я обрадовался. Все ж таки подмога в трудный час. Взял его на руки. Пошел за Гришей уверенным шагом.
Наталка растопила печку. Гремела чугунками.
Гриша сидел за столом. Как гость. Обсматривался по сторонам.
Я показал Цветка Наталке, поделился радостью. Она тоже осталась довольная.
Тихонько спросила:
– Чего Гришка пришел?
Я ответил:
– Молчи. У него ко мне дело. А ты ни при чем. Он будет на тебя давить, а ты молчи.
Наталка кивнула, но показала глазами, что ничего не понимает.
Гриша крикнул:
– Что вы шепчетесь? Идите сюда, чтоб я вас двоих зараз видел! Нишка, не чипляйся за юбку, говорю! Иди сюда!
Я вышел к нему в комнату, а Наталка аж выскочила с кочергой:
– Гриша! Замолкни! Ты милиция, а не Господь Бог. Пришел – сиди. Грейся. Может, покормлю тебя. Если попросишь вежливо. А будешь орать, как фашист, дам по спине, переломаешься. Понял?
Гриша примирительно засмеялся:
– Наталочка, я ж с добром… Посидим. Поговорим. Может, доподлинно проясним, кто тут фашист… – Это в мою сторону.
– Дак ото ж! – Наталка вышла с высоко поднятой головой.
Гриша кинул вслед:
– От баба!
Наталка не оглянулась. А так задом вильнула, что у меня в голове замутилось.
Гриша постучал по табуретке.
– Сидай, Нишка! Говори следующие свои действия.
Я сел.
– Сейчас греюсь. Кушаем. Я иду.
– Куда идешь?
– Куда надо. Ты тут остаешься, если получится у тебя. Если тебя Наталка взашей не вытолкает.
– Если вытолкает – за тобой следом пойду. А ты постарайся, чтоб не вытолкала.
– Ладно. Завтра к вечеру я возвращаюсь. И катавасии конец. Ты меня оставляешь в покое. Я свое дело делаю. Ты – свое.
Гриша кивнул.
– А если не вертаешься, или вертаешься, а мне не понравится, что ты мне доложишь, я вас всех троих сдаю в милицию.
Я неопределенно кивнул:
– Так-то оно так. Только я тебе еще раз заявляю. Наталка ни при чем. Она по любви за Янкелем ходит. Она ничего не знает, и если ты ей хоть одно слово скажешь – ты сам будешь предатель тайны. Понял?
