Маргарита Хемлин - Крайний
И замолчала.
Я окликнул ее, но она не ответила. Задул каганец. Но не спал. Сон не шел. Пока в другой комнате не затихли Янкель с Наталкой.
Из нашего приезда в Рыков Янкель не сделал тайны. Никто не удивлялся, что в праздник у Наталки Радченко гости. К Янкелю и к маме уже привыкли, мама вроде родственница Янкеля. А я так… Пришей-пристебай.
Первого числа к Наталке заглянул сосед. Поздоровался с Янкелем, с мамой.
Представился:
– Щербак Охрим Юхимович. Учитель с Козельца. Рыковский, с Наталкой в козелецкую школу бегали. Восемь километров туда – восемь сюда. А бывало, что сюда и десять. Так, Наталочка? – подмигнул он хозяйке.
Наталка по-дружески приобняла его за широкие плечи.
Я машинально ответил при пожатии:
– Зайденбанд Нисл. В гостях у Наталки.
Вижу, Янкель стал как земля.
Наталка быстренько взяла Охрима под ручку – и за стол. Закуска с вчерашнего, выпивка.
А меня из комнаты вытолкала:
– Иди до Рахили посиди. Поговори. Она ж скучает.
Шепотом. Даже и не шепотом, а шипением. Как огонь, когда водой заливаешь.
Я и сам понял свою глупость. Но мы ж с Янкелем заранее не обсудили. Тем более обидно, что в голове у меня всегда жило мое второе родное имя – Василь Зайченко. А тут не щелкнуло. Короткое замыкание.
Мама сидела на топчане. Я рядом на табуретке.
Мы смотрели друг на друга. Молчали. Я имел намерение погладить маму по голове или по рукам, но не смог. Она протянулась ко мне растопыренными пальцами. И я сумел только схватить ее пальцы себе в кулаки и держать.
Они с отцом ушли от меня спасать колхозную скотину красивыми, сильными, молодыми. Как все люди до войны. А пришли неполные. Пришли куски. И вот ко мне тянулся страшный кусок моей мамы и хотел заграбастать к себе в неминучую смерть.
Очень скоро зашел Янкель.
Качает головой:
– Ну, Нишка, чуть не провалились мы с тобой…
Я кивнул. Появился повод отпустить мамины пальцы.
– Янкель, я сделал неправильно. Но с другой стороны, мало ли как кого зовут. Всех запоминать, что ли?
– Я сказал, ты мой знакомый. Не вдавался в тонкости. Охрим интересное рассказал. Пойдем. А ты, Рахиль, отдохни.
Мама послушно легла. Но пальцы не распрямила.
Я еще раз от двери оглянулся. Мама лежала скрюченная. И спина, и ноги, и руки с пальцами.
В комнату забежал Цветок и уселся рядом с топчаном.
– Сторожи! – приказал я.
Цветок замер на посту.
Янкель передал разговор с Щербаком.
Тот сказал, что мужики в лесу за Антоновичами постоянно наблюдают дым. Вроде там кто-то живет. Несколько раз натыкались на штабеля поваленных деревьев. Кто-то заготавливает дрова. Ворует. Хорошо, не удивительно. Но не вывозит. Так как про Янкеля знали, что он мотается по селам и хуторам из-за рода деятельности, Охрим поинтересовался, не замечал ли он чего-нибудь подозрительного в тех или иных местах.
Ходили слухи, что в необъятных лесах до сих пор скрываются дезертиры Советской армии и полицаи. А может, и агенты империалистов. Тито – Ранкович же ж недаром. И другие.
Охрим являлся бывшим офицером на инвалидности, входил в органы как свой человек. Так что Янкель заверил, что, если что-нибудь увидит или учует, доложит прямо.
Рассказал мне все это Янкель и говорит:
– Перестарались мы. Я почти полгода лес валил, ты валишь. А вывозили слабо. Недоучли. Учили нас фашисты, учили, а недоучили…
Янкель сокрушенно оперся на локти. Наклонил голову над белой, вышитой маками скатертью. Налил стопку, выпил не глядя.
Вступила Наталка:
– Янкель, а шо случилося? Надо временно лагерь закрыть. Нисла оттуда убрать. Пускай приходят, смотрят. Ну, землянка. Ну, колодец. Если на то пошло, любой человек может в лесу отдыхать. Хоть лес и государственный, а преступление ж не уголовное. А еще лучше – выступи с инициативой, чтоб пионеры и комсомольцы там устроили свой лагерь. Летом оздоравливалися. Переведи вопрос на мирные рельсы. Мол, хватит жить войной, пора растить здоровых детей и будущее, как раньше. Очень просто. Ехал в Антоновичи. Заметил дым. Нашел, откуда дым идет. Там человек, охотник. Тебе неизвестный. Спасается от временных трудностей. Действительно жил там. А ты – не милиционер, чтоб допытывать и документы смотреть. Тем более человек явно сельский. Без паспорта ж. Пускай Сидоренко Иван Петрович. Сам так тебе и назвался. Сведи на нет. Ты ж знаешь, лучше всего сводить на нет. Пускай ищут Сидоренку Ивана Петровича. Охотника с колхоза. А ты еще руками комсомольцев и других школьников построишь свой лагерь. Когда время подойдет – уйдешь туда с кем надо.
Наталка смотрела на Янкеля довольная. Ее придумка казалась ей без укоризны.
Янкель возразил:
– Тогда место будет известно. А надо ж, чтоб место было тайное. Пока место нашли б, пока приступили, мы б мобилизовались. Выиграли время.
Наталка не умолкала:
– Твой выигрыш дурной! Временем тут не поможешь. Только оттянешь. А конец один. Я же ж тебе говорю и говорю… Ай, ну тебя!
Видно, разговор заводился не в первый раз.
Янкель стукнул по столу, как обычно:
– Тихо! Нишка, уезжаем! Моментом!
Я позвал Цветка. Он не забежал на мой зов. Я заглянул в комнату. Мама так и лежала скрюченная. Не дышала.
Я испугался, что последнее ее видение было собачья морда. Она ж не знала про Цветка, что он не немецкая овчарка. Просто похож. Он же ж маленький, хоть и больше других собак. А у немцев овчарки огромные. Я помню. И она ж помнила. Но, может, в последнюю свою минутку забыла.
На похороны я не остался. Янкель посоветовал не крутиться у села на виду.
Янкель повез меня в землянку. Он был как в тумане.
Повторял:
– Чего ж они умирают… Чего ж они умирают сами… Гадство…
Ехали долго по большому снегу.
Янкель правил так, что сани дергались. Расстройство всегда передается всему вокруг.
Чтоб отвлечь Янкеля, я сказал:
– Мне мама всю ночь про них с отцом рассказывала. А я ж ничего не знал. Мне никогда не рассказывали. Моисей Зайденбанд – революционный герой. И мама тоже. Ты про них знал?
Янкель не повернулся на мой голос. Спиной показал положительный ответ.
Я продолжал:
– Да… Большие дела они делали. Революция! Из темной раввинской семьи, а отринул темноту. Ему ж нелегко пришлось. Правда, Янкель?
Янкель кивнул спиной.
– А откуда ты знаешь?
Янкель сказал не в мою сторону:
– Весь Остёр знал. Все евреи. Соломон Вульф разнес. А Моисей отнекивался. Он тайну делал. А какая тайна, если кругом евреи с места на место бегали. Кругом родственники. Болтали, обсуждали… Подумаешь, нашли скрытку – Остёр…
Замолчал. И я замолчал. Собирался спросить, зачем меня отец Нислом назвал, как раввина. Я ж ему глаза колол своим именем каждую секунду. Все ж таки неприятное воспоминание, а надо жить вперед.
Янкель повернулся ко мне всем туловищем и даже ногами:
– В революцию много героев ходит. И в войну. А как же ж…
Что-то хотел прибавить, но я не дал.
– Янкель, а я герой?
– Герой. Кто живой – тот и герой.
Я сидел в замороженной землянке. Перечитывал Симонова. Декламировал «Жди меня». Во весь свой голос. Я не знал, кому обращаю слова в рифму. То ли маме, то ли Наталке, то ли кому-то наверх.
Я считал с детства, что родители меня не любят. А они такое вынесли. Где ж им любить! К моему рождению на любовь сил не осталось. Их от меня оторвала проклятая война. А то б они развернулись, полюбили б меня, и я б их полюбил без исключения.
Янкель не приезжал долго.
Продукты у меня закончились. От Наталки мы убегали так стремительно, что ничего нового не взяли на прокорм.
Я вспоминал остатки праздничного стола и давился слюной. Шевелил губами и языком, как ел.
Спасался глубоким тяжелым сном.
Не знаю, сколько прошло дней и ночей.
В землянку вошла Наталка. С мешком. Я мало обратил на нее внимания. Сразу потянулся к мешку. Угадал – еда.
После еды я немного вернулся в себя.
Спросил, почему не едет Янкель. Наталка сказала, что Янкель заболел. Простудился и валяется в жару. В Остре. Она только что от него. Так как ему еще болеть и болеть, Наталка заверила, что не бросит меня. Берет на себя все заботы. Поэтому завтра к ночи приедет с подводой, загрузит меня и отвезет к себе. Перезимую у нее. Там видно будет.
Я засомневался, одобрит ли Янкель.
Наталка резко ответила в том направлении, что Янкель сам на волоске висит.
На следующую ночь Наталка не появилась. Появился Гриша Винниченко. В милицейской форме.
С порога сказал, что выследил Янкеля давно. Когда Янкель громогласно ходил со мной по Остру и со всеми подряд прощался от моего имени, Гриша заподозрил. Держал в уме мои разговоры. Слушал людей про мою маму и отца. Ошивался в больнице, беседовал с фельдшером. Дмитро Иванович пожаловался, что я его сильно тряс по неясному поводу. Гриша занял наблюдательный пункт возле Янкелевой хаты. Оттуда – до Рыкова. Там узнал про Наталку с Янкелем. Видел их вдвоем. Потом – за Янкелем в лес. А в лесу – я как муха на мишени.
