Константин Корсар - Досье поэта-рецидивиста
Красные, переполненные жизнью, невинностью кони и кровавые «жаждущие» воины, от которых веет чем-то фаллическим, чувственным и необычайно притягательным, по праву внесены в сокровищницу мировой живописи.
Петров-Водкин жил на Кронверкской набережной на Петроградской стороне. Когда промозглым февралём одна тысяча девятьсот тридцать девятого года картина его жизни была почти завершена, много людей шли к нему в квартиру взглянуть на её последние штрихи, попрощаться с этим незаурядным, необычным и интересным человеком.
Пятнадцатого февраля Кузьма Сергеевич призвал учеников.
Комната была полна людей, тихо стоящих у постели умирающего, не произнося ни звука. Кузьма Сергеевич тяжело дышал. Казалось, дух его исходит из тела с каждым движением груди. В руках умирающий держал кольцо. Сжимал он в руке не кольцо – свою жизнь: круг, по которому проходит каждый человек, в начале жизни появляясь на свет беспомощным, разбрасывая камни и потом их собирая и к старости вновь представая перед Богом и людьми физически обессилевшим, но духовно обогащённым.
Художник глубоко вздохнул, хрип вырвался из уст, он отпустил кольцо и оно, несколько раз ударившись о деревянные половицы, покатилось по комнате. Десятки глаз следили за его неспешным бегом по бугристой крашеной древесине, пока металлический кружок, несколько раз обернувшись вокруг своей оси, не остановился. Ученики вновь обернулись к учителю, а его уже не было с ними. Как и кольцо, жизнь замерла, дух и тело незаметно для всех, сакрально, с достоинством остановили свой бег.
Красиво жил – красиво умер.
Дубина и мешок
Копна, скирда и неба синь,
Река, овраг и лес.
Пол, потолок, окно, асфальт,
Замок, этаж, подъезд.
Край поля, луг, межа, покос,
Сова, олень и бор.
Кирпич, цемент, бензин, засов,
Автобус и забор.
Лукошко, вяз, брусника, сбор,
Грибы и корешок.
Стыд, зависть, лень, обида, боль,
Дубина и мешок.
Курица по имени Андрюха
Жила-была курица, и звали её не Машка, Зорька или, на худой конец, Чернушка, а Андрюха. Собственно, саму курицу мало заботило, как её кличут, – лишь бы зерно не кончалось в кормушке и поилка не пересыхала. Но вот окружающие дивились, слыша от детворы «Андрюха, Андрюха!» и видя выплывающую на сей зов из-за угла, покачивающую головой и неуклюже перебирающую морщинистыми лапами, хохлатую кривую курицу чёрно-коричневой масти.
Была Андрюха очень умной и находчивой, не в пример остальным сестрицам-несушкам. Несмотря на свою внешнюю некрасоту и нескладность, могла ловко перемахнуть старенький деревянный забор, помогая себе крошечными крыльями, чтобы поклевать на обочине дороги зерна, просыпавшегося в щель из несущегося на элеватор грузовика, вернуться восвояси, снести яйцо и, нахохлившись, мирно, в гордом философском одиночестве заснуть на жердях.
Лет десять прожила Андрюха. Пережила всех ровесниц, кои по старости лет кончали свою куриную жизнь на расщеплённом в труху старыми топорами березовом комельке да на хозяйском столе. А она всё жила. И уже яиц не несла, а её все кормили и поили, жалели и радовались ей, гладили основательно поредевшую холку, устраивали в жару водные процедуры, по осени стелили побольше сена в подстилку и сыпали по полу поболе отборного семенного зерна, чтобы и на месте не засиживалась, и не голодала.
Андрюху все очень любили. В суровые морозы заносили в сени, куда не попадали ни коты, ни собаки, – только она удостаивалась такой чести. Подкармливали фруктами, овощами, дети – конфетами и крошками пирожных, вкуснейшими тыквенными и арбузными семечками.
Жил по соседству в деревне паренёк по имени Андрей. С курчавыми волосами, стройный, широкоплечий, был бы он завидным женихом, если бы не косые глаза и замедленная, картаво-шепелявая речь. Несмотря на врождённые недостатки, не стал с годами Андрюха закрытым, угрюмым и озлобленным человеком. Казалось иногда, что он вовсе не замечает своего клейма. Внутреннее счастье, несмотря ни на что, пробивалось сквозь его блестящие глаза, улыбку, смех и умиление от божьего мира.
Был он отзывчивым, добрым, и в тридцать, и в сорок лет сохранил в характере детскую наивность, в повадках – беспредельную доброту, в душе – любовь к людям и сострадание ко всему живому. Никогда никому не отказывал в помощи, по воскресеньям пел, как мог, в местной часовенке, по вечерам сиживал на скамейке со стариками и слушал их рассказы о прошлой жизни.
По примеру соседей завёл как-то себе Андрюха курей – без своего хозяйства деревня не деревня. Фермером был он неважным и, когда подходил срок рубить очередную живность, очень переживал и звал соседа подсобить. Мужики смеялись над его трогательной, наивной жалостью, но всегда помогали, ничего не прося взамен. Куриц становилось все меньше и меньше, а новых Андрюха не брал – жалко ему было убивать душу живую.
И однажды осталась у него всего одна курица – колченогая, кривая, такая же, как и хозяин, неприкаянная и никому не нужная. Жалел её Андрюха всегда больше других. По несколько раз на дню заходил в курятник, разговаривал или сидел молча, как будто превращаясь для неё в петуха. Прожила она у него в одиночестве месяц, затем другой, третий, и так стало жалко Андрюхе курицу, что живёт она в одиночестве, без друзей и семьи, как и он сам, что пошёл и отдал курицу соседям. Те удивились, но противиться не стали, лишь посадили её в свой курятник.
Дети соседские назвали курицу, как и дарителя – Андрюхой, не разумея ещё половых различий в именах. Так и стала Андрюха жить среди себе подобных в новом курятнике, иногда пробираясь через дыру, вырытую собаками под забором, в свой старый двор, к своему прежнему хозяину, радуя его то ли смешным, то ли грустным обличьем и способностью, казалось бы, на пустом месте найти зернышко, найти нечто ценное, найти среди высокой травы пропитание, удачу и счастье.
Леший и завоеватели Америки
Все знают, что леший существует. Его никто не видел. Однако окурки, банки и прочий мусор, оставленный уважаемыми отдыхающими и туристами, он периодически из лесов и озёр раньше выуживал. И тихо утилизировал где-то на своих никому не ведомых полигонах.
Леший очень любил жителей городов, выезжавших на пикники в лес или на речку. Там они жгли костры, жарили шашлыки и разных чучел, бухали до потери сознания, разбрасывая тару, ломали деревья, чтобы было куда пристроить свой зад. Всё это лешего очень забавляло.
Леший просто обожал собирать осколки битых бутылок и ни на кого не обижался, если влезал случайно ногой в какаху, заботливо накрытую листиком.
Когда леший видел на суку специально приготовленный для него пакет с банками или тухлой колбасой, оставленный неизвестными, то он непременно обходил сие место крестным ходом и произносил хвалебную речь в честь наимудрейших посетителей леса.
Если на ветки надеты бутылки, а между ветками зажата обёртка от чипсов, всем известно – здесь побывал гирляндер. Его художества леший почти никогда не трогал, не уничтожал красоту.
Санитару леса очень не нравилось, если кто-то приходил в лес, тихо слушал шум ветра и листвы, дышал воздухом, не пил водку, не курил сигаретки и ничего не оставлял после себя. Он был взбешён, если приходили какие-то му**ки и собирали за других их мусор; таких он проклинал, дорога в лес им была закрыта.
Но в последнее время леший куда-то пропал. Наверное, приболел или обиделся на пионеров. Забыли они его, перестали приезжать. Без пионерских гигантских шабашей совсем сник леший.
Как-то в лесу появились загадочные неопрятные люди, падкие на алюминий. Леший не понимал, зачем они мнут красивые алюминиевые банки, перед тем как унести их с собой. Так же поступали завоеватели Америки – переплавляли красивые фигурки майя и ацтеков в безликие уродливые слитки.
– Наверное, это потомки завоевателей Америки, – подумал леший.
Однажды он не выдержал варварского отношения к искусству и ушёл. Некому стало лес убирать.
Теперь мусора в лесах накопилось очень много. Люди приезжают, разгребают в гадюшнике себе полянку, а уж потом гуляют, её снова загаживая, и, довольные, уезжают.
Мысли из никуда
Хармса вычеркнули из жизненной ведомости.
Судить других можно, но только осудив сперва себя.
Тойота Vitz’ин.
Дуратино.
Путин – это прыжок вперёд по сравнению с Ельциным, но пока прыжок в неизвестность.
Адольф Гитлер очень любил детей, поэтому у него их и не было.
Богатым стать просто – трать меньше, чем зарабатываешь.
Магия танца
Пластика тела, грация человеческой плоти, гибкая жёсткость рук и ног; изящество прыжка, приземления и поступи; пафос причудливых па и плие, натруженная лёгкость поддержек, балетные корсеты и пуанты – всё это меня никогда особо не трогало. Я всегда смотрел на женский балет и танец не как на искусство, а как на нечто среднее между физкультурой и интересным, изящным, непринуждённым времяпрепровождением. Если же танцевал мужчина, то к моим чувствам примешивалось ощущение лёгкой стадии ненормальности парня в трико. Бегать по помосту в накладке, обтягивающей пах, и скакать, как необъезженный конь, – не мужское это, на мой взгляд, не мужское.
