Константин Корсар - Досье поэта-рецидивиста
Разочарованные, мы стали собираться домой, как вдруг тихий звон пронёсся над спокойной гладью, зарослями камыша, пронзил воздух, перенасыщенный напряжением и томительным ожиданием. Мужик не спеша потянул за леску, несколько раз переводя дух, схватился за садок и марлевую подсечку, привязанную к толстому деревянному древку. Несколько секунд он аккуратно тралил прозрачную тонкую нить, как вдруг в воде заметил рвущуюся изо всех сил по броуновской траектории рыбу, попавшуюся на червивую приманку.
Рыбак встал в полный рост, раскачивая лодчонку и держась за воздух. Одной рукой пытался вытянуть леску, а другой, зажав садок, силился подсечь свой ужин. Я молниеносно забросил кусок карбида в банку с водой, быстро, отточенным движением как можно плотнее вкрутил крышку по месту, интенсивно взболтал содержимое и что есть силы бросил снаряд в направлении ничего не замечающего вокруг себя счастливого рыболова.
Банка, пролетев по параболе с десяток метров, осела на воду, пару раз плюхнувшись о поверхность озера, вкатилась аккурат под правый борт защитного цвета субмарины, и в то же мгновение гулкий громкий хлопок и бело-синий дым взорвали окружающую действительность. Лодка, шумя и матерясь, перевернулась, и всплеск падающего за борт мужика вверг нас в сатанинский гогот.
Унося ноги, я обернулся. В памяти моей до сих пор запечатлён злобный, попирающий нормы лексики водяной, опутанный тиной, выбирающийся на берег из своего болота, в одной руке которого была зажата развороченная белая пластиковая бутылка из под автошампуня, а в другой – кусок лески с безмолвно болтающейся на ней сверкающей в полутьме тушкой подлещика – добычи, приманки и повода для нашей не по детски злой, но одновременно невинной шутки.
Канарейка красного смещения
Красное смещение – сдвиг спектральных линийхимических элементов в красную (длинноволновую)сторону, свидетельствующий о расширении Вселенной.
Её желтые, красные и белые перья чем-то напоминали кокошник русской княгини, украшенный самоцветами, янтарём и жемчугом. Клюв был чуть вытянут, но всё же очень походил на орлиный, чем она очень гордилась. Аккуратные коготки, крылья, которыми пользовалась крайне редко, изящные и тонкие. Канарейки вообще очень красивые, но эта была особенной. Никаких изъянов в ней не было. Вела себя гораздо умнее своих собратьев. Умело и аккуратно пользовалась поилкой, не рассыпала корм по всей клетке, всегда выглядела как перед показом мод, грациозно ступала, изящно перелетала на жёрдочку, величаво чистила перья, даже спала так, как будто знала, что за ней наблюдают, и хотела показать себя во всей красе.
Внутренний мир её был насыщен, полон доброты, невысказанной любви и фантазии. Её создали для мечтаний. Могла дни напролёт петь и танцевать. Обожала шум дождя и ветра, второй концерт Рахманинова, сороковую Моцарта, одиннадцатую Бетховена…
Одно было в её жизни не так – была она очень одинока, одна в своём небольшом, ограниченном решёткой мире. Смотрела сквозь прутья и не понимала, почему одна, почему с ней нет никого рядом, почему из-за решётки никто не приходит, почему вселенная её так обозримо велика, но она не может позволить себе взмыть вверх и улететь, как её душа неоднократно проделывала во сне. Мир её постоянно становился больше, он расширялся, как будто кто-то покупал ей всё новые и новые, всё более просторные и замысловатые клетки, но это её не радовало. Бывало, она подолгу грустила, не могла есть и пить. Очень хотелось нежности и ласки, хотелось ощутить тепло родственной души рядом с собой, но шли дни и недели, а никого рядом не возникало. Природа насыпала корм и наполняла поилку, но всё не создавала для нее друга. Она ждала и верила, что когда-нибудь её единственный прилетит, обнимет и они будут до конца дней своих неразлучны и счастливы.
Утро наступило внезапно. Тучи растаяли быстро – почти мгновенно, как будто чья-то рука сорвала покрывало, создававшее в клетке иллюзию ночи, белый свет ворвался в её мир и ослепил. Ещё не до конца проснувшись, она увидела образ – крылья, хвост, клюв. «Это он! – крикнула про себя. – Он пришёл ко мне! Наконец-то! Слава Догу! Дог, благодарю тебя за то, что ты услышал мои молитвы! Теперь я буду счастлива!
Как все женщины, канарейка не стала сразу афишировать своего интереса, хотя её просто распирало от желания. В первый день вела себя как обычно, даже более надменно и высокомерно. Расхаживала по клетке, как хозяйка, и всем видом давала понять своему внезапному ухажёру, что не так проста, как кажется, и не готова отдать себя первому встречному. Во второй день несколько раз приблизилась к незнакомцу, чтобы поближе его рассмотреть и показать свои красивые перья. Это был великолепный самец – орлиный клюв, идеальные перья, сильные лапы.
«Как будто искусственно выведенный! Идеальный!» – подумала она, но старалась гнать от себя эту мысль, чтобы не выдать своего интереса и не прервать свою игру.
На четвёртый день не выдержала и подошла вплотную, небрежно потёрлась о него своим крылом. Незнакомец не ответил, лишь чуть-чуть качнулся из стороны в сторону, как неваляшка, и вскоре затих. Она была сражена его невозмутимой холодностью и стойкостью к её красоте. Влюбилась без памяти в этого неотёсанного, не умеющего обращаться с женщинами мужлана и с того дня только и думала о нём. Незнакомец же не проявлял к ней никакого интереса. Был холоден, как неживой, и почти недвижим, как могучий ствол векового дерева.
Страсть постепенно копилась в ней и через неделю переполнила. Она не могла себя больше сдерживать и, плюнув на приличия, кинулась к нему на шею. Он же лишь слегка её приобнял, качнулся взад-вперед и пристально стал вглядываться, как мыслитель, в даль, но и этого ей уже было достаточно. С того дня она от него не отходила. Пела ему песни, танцевала, приносила еду, но он был равнодушен и ничем не показывал своего к ней расположения.
– За что мне это наказание, Дог? За что ты так жестоко меня наказываешь? За что? Почему он не любит меня? – взывала канарейка к Всевышнему, но мольбы её не приносили успокоения душе. Незнакомец по-прежнему был далёк от неё, хоть был так близок.
Однажды днём раскаты грома разорвали их небольшой мирок. Канарейка очень сильно испугалась и кинулась к своему возлюбленному. Они сидели вместе, и казалось, что весь мир стал для них лишь этим небольшим клубком тепла, которое они сами и излучали. Тучи повисли над их жёлтыми тельцами. Тучи и облака походили на огромных невиданных птиц с палками вместо крыльев и длинными лапами без когтей, пристально разглядывающих сидящих в клетке невольников. Гром походил на пение жаворонка, только старого и изрядно осипшего, смысл песни которого было уже не разобрать.
– Ты думаешь, она понимает, где сейчас находится и с кем? – прокатилось раскатом слева направо.
– Едва ли! У них мозг с орех! – громыхнуло справа.
– Тем более что кукла сделана великолепно, полностью похожа на самца, а то, что вместо души фарш…
Гром стих так же резко, как и начался. Тучи рассеялись, и солнце снова заиграло своими лучами на её перьях. Но эти внезапные раскаты как будто пробудили в ней какое-то скрытое чувство, какие-то её неразбуженные страсти и эмоции вышли наружу, и мир вокруг для неё преобразился. Душа хотела любви, любви чистой и искренной, но спутник был холоден и никак не отвечал на её неземной порыв.
Крохотная птичка вдруг поняла, что должна вырваться из оков, поняла, что любовь больше не сдержать в её хрупком теле, поняла, что чувства обманчивы и иллюзорны, что истина лежит где-то за пределами способностей и понимания, где-то там, в облаках. Она изо всех сил взмахнула крыльями и… её не стало…
Ни дня без строчки
Олеши друг хотел пёсать,
И Юра дал совет:
Ты пару строк пиши хоть, пёс!
Тот написал донос…
Каннибал
Каждым будним утром, а иногда и в субботу, ровно к двенадцати дня приходит Он. Появляется Он незаметно перед обедом, своей тихой, еле слышной поступью идёт по лестницам и коридорам, заставляя окружающих рассыпаться в разные стороны, прятаться по углам, подсобкам и туалетам, зарываться в горы бумаги, осенять себя крестными знамениями и тихо молиться.
Он не переносит вкус фруктов и овощей, печенья, воды, особенно святой. Он – кан-ни-бал. От запаха кофе, пота и лака для ногтей Он звереет и впадает в бешенство. Поглощает плоть одухотворённую и живую, пьёт соки людей и животных, наслаждается видом истекающей кровью жертвы и злорадствует, морально уничтожая всё вокруг себя.
Находя себе слабого подопытного, Он присасывается к его сонной артерии и утоляет свою беспредельную жажду, меж тем не давая жертве легко умереть. Он ловко, словно санитар из морга, вскрывает черепную коробку, протягивает свои жирные, грязные руки к вместилищу разума, вырывает его резким отточенным движением и впивается в извилины длинными мерзкими клыками.
