Юлия Качалкина - Источник солнца (сборник)
– Ну пап! Что я, младенец, что ли, чтоб за мной следить?
– Младенец, – невозмутимо отозвался Евграф Соломонович, – младенец и есть, если не умеешь себя контролировать. Где вы были?
– В Коломенском.
– Лежали на грязном газоне! Крем с собой не взяли… о, яду мне!
* * *– Пап! – Артем почти взял фамильную нотку, к немалому, надо сказать, удивлению Евграфа Соломоновича.
– Не нуди, пожалуйста, как пятилетний аденоидный ребенок! Имей мужество расплачиваться за содеянное!
Артем не сопротивлялся: он всем своим существом чувствовал неизменность отцовского мнения относительно собственного, его, младенчества. И от этого становилось Артему гадко. Невыразимо гадко. И эта сметана, совершенно никому не нужная, казавшаяся совершенно не к месту! Артем понимал, что с этой минуты настроение его поползло вниз. Так что к вечеру он станет невыносим. Температура, пожалуй, все-таки была, но от градусника он отказался наотрез, предпочитая в данном случае открытую конфронтацию.
– Все, пап.
Артем сморщился, отчего его лицо приняло капризное выражение, и, отстраняя правой рукой гипотетического обидчика, встал, собираясь уйти. Хотя «его» комнатой, куда предполагалось уходить в подобных случаях, и была гостиная. Это обстоятельство, внезапно осознанное, заставило Артема уже в дверях остановиться.
– Пап, я сегодня часов в десять, наверное, пойду на салют.
Евграф Соломонович сидел с пустой сметанной банкой на коленях и вид имел удрученный.
– Конечно. А что ты спрашиваешь? Ты же теперь взрослый. – Евграф Соломонович, вознамерившись взять первенство ухода к себе в комнату в свои руки, встал и, не расставаясь с банкой, прошел в кабинет. Он закрыл за собой дверь. Через минуту открыл и, адресуясь к Сашке, сказал: – Саш, иди, прошу тебя, вымой рот. – Даже не посмотрел на нее и снова затворился в кабинете.
На одну минуту все в доме Декторов замерло: Артем, стоя на вчерашнем валином месте, откуда тот произносил свои обличительные речи, полуобернувшись, смотрел на закрытую дверь, за которой был отец. Сашка тоже смотрела на дядину дверь и колебалась: слушаться ей старших в их отсутствие? Идти или не идти? Артема она среди старших не числила. Итак, они оба смотрели, каждый на что-то надеясь. На что-то свое. А потом Артем перевел взгляд на Сашку, хмыкнул и поплелся на кухню чего-нибудь съесть. Обед Евграфа Соломоновича так и остался неоконченным. Артем выкинул холодную кашу в ведро и вымыл тарелку. Травмированное тело горело, и прикосновение холодной воды казалось поистине целебным. Сашка в ванной нюхала средство для мытья раковин и унитазов, по праву считая, что жизнь удалась. Еще она любила запах только что сгоревшей спички. Но испытывать это удовольствие сегодня было бы уже сверх меры. И она смирилась.
В квартире на седьмом этаже окнами в три стороны света воцарилась атмосфера грусти. Грусть вселилась туда новым членом большой семьи и упорно не хотела съезжать.
– Привет! – сказала Сашка и хитро осмотрела брата с ног до головы, при этом ковыряя ковер мыском левой ноги.
Валя замученно улыбнулся в ответ и снял с плеча рюкзак. С рюкзаком он становился похож на Пиноккио.
* * *– А где ты был? – не унималась соскучившаяся Сашка.
Валя переобулся и, потрепав сестру по голове, пошел умываться. Сашка потянулась за ним вслед.
– А Артем сгорел на солнце! Евграф намазал его сметаной и ругался!!
– И сильно ругался? – Валя остановился на полпути к ванной.
– Сказал, что Артем маленький. А потом ушел в кабинет. – Сашка чувствовала, что тема интересует Валю и всячески старалась ее развить.
– Понятно, – Валя ухмыльнулся, – а мама дома?
– Нет. Но ей уже звонили.
Валя посмотрел куда-то в потолок и через мгновение, привычно щелкая суставами пальцев, поинтересовался:
– Саш, а ты не в курсе, что мы сегодня едим? Я бы поел.
– Сосиски и макароны. И еще суп. – Сашка на последнем слове вся скривилась, будто прожевала перед этим целый лимон.
Валя кивнул и ушел-таки мыть руки, закрывшись в ванной и тем самым предлагая Сашке самой себя занять чем-нибудь. Сашка побродила по коридору и в конце концов уединилась в гостиной. Нигде не было столько закрытых одновременно дверей как в доме Евграфа Соломоновича!
Валя втягивал в себя макароны и глотал их, почти не пережевывая. Ел он жадно. Он был трезв как стеклышко, хотя с утра его посещала-таки мысль напиться. Однако многочасовые блуждания по Воробьевым горам помогли больше.
Валя был трезв, но совершенно подавлен: он чувствовал, что вчера сказал что-то такое, чего говорить, наверное, не следовало. По крайней мере зная, что после этого всем им, Декторам, еще долго жить вместе. Сказано-то было верно – Валя не стыдился смысла вырвавшихся сгоряча слов. Но вот обратно их сказать – уже не скажешь. Ему страшно хотелось прийти к отцу или матери и рассказать, что вчера он столкнулся у них в гостиной с какими-то чужими и недобрыми людьми, которые спровоцировали его на ответное зло. И ему было мерзко внутри и требовалось, чтобы кто-нибудь назвал его хорошим, возвратив ему тем самым уверенность в собственной правоте и выбранном пути. Валя мучился и мучился страшно. Даже несмотря на примитивность натуры, им самим за собою признанной. Да, были у него, конечно, друзья, которые его поддерживали во всех бунтарских начинаниях и склонялись на его сторону, когда он на утро после домашней ссоры искал с ними встречи. Они были и верили в существование generation gap, той самой поколенческой несовместимости. Свято. Как в определяющую идею времени, в котором жили. Но вот сейчас, именно сейчас, когда он на своей кухне давился сосиской, они мирно сидели по своим gap и вкушали прелести семейной жизни. И им не хотелось удавиться от собственной гадости! Валя с остервенением пережевывал сосиску и смотрел четко перед собой невидящим взглядом. Им там было удобно и спокойно. А ему предстояло изыскивать пути к миру. Ох, независимники хреновы! Валя мысленно выругался. Идти с повинной головой он был не в состоянии, а замять – как раньше – не вышло бы. Уж слишком не оставил камня на камне.
Как он ждал, чтобы пришла домой мама! Как бы хорошо было молча прийти к ней в комнату и положить голову на колени – мол, за что хочешь, за то и прости меня!
Думая о маме, Валя понемногу успокаивался и даже перестал смотреть в одну точку. Ведь мама так быстр оттаивала и все забывала!
Евграф Соломонович у себя в кабинете вот уже который час тоже сидел и смотрел в одну точку. Сметанная банка стояла на письменном столе и умышленно не вписывалась в интерьер. Евграф Соломонович упивался устроенной дисгармонией, вымещая тем самым злобу на Артема и Валю. Он снова мелко, не по-интеллигентски злился. Он злился на Артема за то, что тот придумал сгореть и наверняка не сильно от этого пострадал, избежав заслуженного урока. Он злился на Настю за то, что не она, по локоть в сметане, спасала сына. Что не она злилась на него сейчас, а он. Он – один за двоих! Он злился на Георга Асаховича за то, что тот в письме предлагал ему заняться переводом любовных романов серии «Арлекин», выпускать которые «Северное сияние» отныне считало прибыльным. Ох как он злился! Лучше умереть с голоду, чем ставить свое имя под описанием всевозможных коитусов!
Евграф Соломонович любил наукообразные эвфемизмы.
А еще он злился на себя – за то, что в последнее время злоба заменила в его сознании все другие, более изысканные чувства. Он знал, что стоит ему выйти из кабинета, начнется всеобщее мирение. Хотя ссоры, по сути, никакой не было. Мирение друг с другом без ссоры стало в семье Декторов своеобразным ритуалом, всеми негласно одоб ренным.
Евграф Солмонович телячьих нежностей не любил и целовать сыновей, проходя мимо, перестал лет пятнадцать назад. Единственной формой душевного контакта оставались беседы с ними. Время от времени Евграф Соломонович распахивал двери кабинета им навстречу и сидел там вместе с Артемом и Валей, выискивая смысл жизни до самой-самой поздней темноты. Крепкий мужской разговор, который Артему очень нравился. Ибо Артем был доверчивее своего брата и истин в жизни имел много. А тот, кто во многих вещах сразу видит истину, – очень счастливый, скажу вам, человек!
От случая к случаю братья научились приводить все более весомые контраргументы в этих продолжительных беседах, зачастую переходящих в спор. Нередко теперь мог Евграф Соломонович дрогнуть и уйти к себе озадаченным. Однако ж беседы за жизнь настолько вошли уже в привычку этого сложного семейства, что вне зависимости от их исхода проводились регулярно. Евграф Соломонович первый не отказался бы от них ни за что на свете! И если бы ему сейчас – вот именно сейчас, когда он сидел, созерцая грязную банку на столе, кто-нибудь пришел и сказал: у вас проблема отцов и детей налицо, дорогой вы наш Евграф Соломонович! – он бы удивился безмерно, и, не исключено, не поверил бы такому безапелляционному заявлению.
