Юрий Чудинов - Порядок вещей
– Сколько времени?
– Одиннадцать.
– Утро?
– Вечер.
Он уронил голову на подушку и опять закрыл глаза.
– Твоя гитара? – спросил Костя.
– Ага.
– Сразу видно, экспедиционная.
Костя взял гитару и ушел в соседнюю комнату. Оттуда донеслись пьяные выкрики мужиков.
– Надо спать, – сказал рыжий.
– Так ложись, – сказал Саня.
Вошел Леха Воронцов. Он был изрядно пьян.
– Ну, что, расскажи что-нибудь, сказал он мне.
– Что тебе рассказать?
– Как съездил?
– Хорошо съездил, нормально съездил. А ты?
– Нормально. Не догулял восемнадцать дней. – Леха сел на мою кровать (Кирьяныч и рыжий ушли). – Был у тещи, домой ездил – с женой… В общем, неплохо.
– Я тоже… неплохо.
– Наверно я сейчас пьян?
– Да нет, ничего.
– Нет, я пьян. Накачался. С утра обходил, обходил, но к вечеру все равно накачался. Да, я книжку привез!
– Какую? – Сейчас меня не интересовали никакие книжки.
– Ну, как ее? Э-э… – Он постучал себя костяшками пальцев по лбу. – Я у бабки был… Библия, Евангелие, Ветхий Завет, старый, нет, Новый Завет – у нее все есть… с застежками, в кожаных переплетах… в сундуке… видел…
– Ну?
– Не дает. Знаешь, как старухи?.. Зачем тебе? Ведь ты не веришь. Я говорю, икону привезу, а она: пятерку дам, привези икону. Ты же знаешь, у старух пять рублей – это предел. Говорит, пятерку дам, а Библию не дает. Вот помрет, тогда заберу.
– Смотри, уйдет она от тебя.
– Куда?
– А я знаю? Уйдет. Книги уходят, исчезают без следа, как если бы их и не было.
– Я это… хотел взглянуть… Бабка в огород, а я взял наугад то, что сверху лежало. На свету увидел, что не Библия… Подожди, сейчас принесу…
Через минуту книга была у меня.
– Дарю, – сказал Воронцов. – Все равно «посею». Или в печь пойдет – на растопку. Или… сам знаешь, куда.
Леха ушел.
Впервые в жизни держал я в руках неразрезанную книгу. Так вот, значит, каким образом в царское время применялись ножички для разрезания книг! Читал о них, видел (в музеях), но применять не приходилось. А сейчас у меня под рукой был только один нож, перочинный, которым ели консервы, и я раскрыл книгу посредине, на центральных скрепках, где несколько страниц оказались разрезанными.
58. Игры со снегом
Дерево было тоньше столба и стаяло дальше. Снежок, угодив в куст, рассыпался. «Надо попасть! Во что бы то ни стало! – загорелся ты. – Именно сейчас, с этой вот попытки!» И боязнь подкатила тотчас: «А что, если не попаду, а? Что тогда?». Тень в крылатом плаще проскользнула мимо. И сомнения зашелестели следом. Стаей летучих мышей возникли из темноты и зашуршали прочь. Ты не стал дольше медлить и бросил. Бросил и – надо ж такому случиться! – попал! Попал! Какое счастье! Как и на столбе, на облепленной снегом наветренной стороне дерева появилась черная отметина.
«Что-то здесь не так, – из одной крайности в другую переметнулся ты. – Это ведь не дыра, но именно оттуда почему-то тянет холодом. И ветер не менял направление. Что же это, а? И ведь ясно слышатся голоса. А? Кто бы мог?».
– Вот и славненько, право, славненько, – ворковал один, хрипловатый, старческий голос. – Знак добрый, спору нет и быть, как говорится, не может по столь разлюбезному поводу. И все же сомненьице имеется. Так, пустячишко никчемнейший. Да только и упомянуть не грех. Чтоб совесть обчистить. Ты уж прости меня, старика, разлюбезный. Оно ведь как получается? На случайность уж больно смахивает. А случайность, как ни верти, случайность и есть. Невелик спрос со случайности-то никчемнейшей. Мал! Да не золотник. И не дорог нисколечки… Ни-ни! Упаси меня Бог! Не подначиваю я тебя, не думай. Есть, туды я, растуды, вероятность некоторая…
– Не слушай ты его, гада! – расколол, как горшком с пельменями об пол треснул, идиллию благостности голос моложе. – Он же издевается над тобой, скотина! Ему там радость, где плачут, и там горе, где смеются…
– Хе-хе! Смотря, над чем смеются, и по какому поводу плачут.
– Во-от! Видишь? Змея! Змея подколодная! Это же чудо, что ты попал, понимаешь? Чудо!
Между ними завязалась борьба. То есть кто-то кого-то решил убедить физически. До слуха, впрочем, доносились лишь свистящие шорохи. Впечатление было такое, словно в схватке участвуют не люди, а змеи.
И тут первый (вкрадчивый) голос показал свое истинное лицо. Именно лицо! – потому что из тьмы, наливаясь яркостью раздуваемых в тигле алхимика углей, проступил безгубый, пускающий серебристые слюни рот. И еще – гигантский, пористый нос цвета клюквы на первом снегу. Да глаза – саблезубого тигра, то есть круглые, желтые, будто стеклянные, как в палеонтологическом музее, но, – вот парадокс! – живые! – под густыми космами иссиня черных бровей. В общем, если бы ты увидел все это на улице, крепко бы усомнился прежде, чем заходить в подъезд. Но ты уже поднимался по лестнице, когда лицо возникло вдруг в воздухе над головой.
– Жди-и-и! – прохрипело лицо с возмущением. – Как же! Сбудется! Ветра он испугался! Да если хочешь знать, это и не ветер вовсе. Э-э, да что с тобой разговаривать!
Видение исчезло. Остро пахнуло сырой известкой и апельсинами.
Отворив дверь прихожей, ты увидел полоску света, проникающего в коридор из гостиной. Это не было неожиданностью. Ты знал, что в комнате находится девушка, но происшедшее выбило тебя из колеи.
– Интересные вещи здесь пишут, – сказала девушка. – Вот, послушай… Выходит, ты знал? Знал и молчал?
Свет в комнате померк. Но тотчас сделалось еще светлее – от головы, закачавшейся в воздухе под потолком:
– А-а-а-а… свели все-таки? Концы с концами.
Голова исчезла.
– Что это? – удивилась девушка.
– А я знаю?
Девушка зевнула, прикрыв ладошкой рот:
– Я бы ушла, но эта рожа… Наверняка караулит в подъезде.
– Ладно, делай! – раздался голос молодого спорщика. – Пеняй потом на себя. Терпеть не могу ничего искусственного: от париков до сердца и почек!
– И не терпи! Камня на камне не оставь! От моей искусственности. Чтоб на естественность-то и выйти…
– Эй! – не вытерпел ты. – Может, объяснимся, наконец? Сколько можно?
– Можно, – не то спросила, не то согласилась голова, возникая вновь.
На сей раз она поместила в себя всю комнату. Вы с девушкой оказались внутри головы, и границы лица видели с изнанки, что было особенно дико, поскольку мгновениями казалось, что голова подчиняет себе вашу мимику: тебе захотелось гримасничать, повторяя ее кривляния.
– Даже нужно! Гм, – удовлетворенно хмыкнула голова, и ты почувствовал, что губы твои растягиваются в ухмылку, увы, мерзопакостнейшую. – Видел? Нет? А она видела. И он – ее. Но другую. Такую же, но другую…
– О чем это они? И кто он такой, вообще, объясни? – донесся откуда-то издали голос девушки. – Хотя… меня это не касается. У вас свои игры, у меня – свои.
Ты не смог ее разглядеть. Разговаривая, голова, казалось, растворила ее в себе. Вы с девушкой стали мыслями в больной голове.
– Ладно, – согласилось нечто. – Я исчезаю. Пока. Но мы еще встретимся…
Девушка спала, сидя в кресле у окна. Ты взял у нее из рук книгу. Сел на диван и закрыл глаза. И опять увидел книгу. Еще раз закрыл глаза (если это был сон, во сне). Но книга не исчезла. Она по-прежнему была у тебя в руках. Ни к чему не привели попытки ущипнуть себя за нос.
«Что же это такое? – со странным безразличием подумал ты. – Как открыть глаза, если эти глаза открыты? Можно, конечно, отложить книгу в сторону. Но что это изменит?»
...Хосе Ортега-и-Гассет (1883–1995). Из книги «Идеи и верования»:
«Общепризнано, что у фантазии репутация городской дурочки. Но и наука, и философия – что такое они, если не фантазия?.. треугольник Пифагора и Гамлет Шекспира имеют общее pedigree («родословная» – с французского). Они – фантасмагории, дети городской дурочки Фантазии».
59. Шампанское
– Вставай, вставай, Витя! – разбудил меня Ануфриев, пробегая в смежную с нашей комнату.
– Что, летим?
– Да-да, вставай…
– Хорошо…
Все уже поднялись – сидели, слушая музыку.
– Что-то никто не бегает, не будит, – сказал Кирьяныч.
– Опохмелиться надо, – сказал Костя.
Магнитофон работал так, как будто его не выключали всю ночь.
Ануфриев челноком прокатился мимо:
– Давай, давай, подъем!
Я опустил ноги на пол, сунул в кроссовки, завязал шнурки, поднялся, но снова сел и, сидя, натянул рубаху поверх свитера.
Достал из-под подушки книгу, сунул ее в сумку с бумагами. Сумку затолкал в рюкзак.
– Сколько у тебя сумок? – с подвохом поинтересовался Костя.
– Две.
– Две маленькие сумки и рюкзачок!
– Наблюдательный. Тебе бы в «ментуре» работать.
Ануфриев продефилировал вдоль кроватей в третий раз. Так он изображал повышенную активность.
– Николаич, карты взял?
– Я отдал их Зыкову, – совсем о других картах подумал Ануфриев.
– Топографические, по Вать-Егану.
– Чего ж ты раньше не сказал!
