Татьяна Соломатина - Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37
– Как отчество твоей жены?
– Что?! – Сёма чуть не поперхнулся блинчиком с творогом.
– Как отчество твоей жены?
– Андреевна. А что?
– Всё-таки Андреевна. Варвара Андреевна. Прямо так и веет чем-то сильно руссколитературным.
– Нам что, больше поговорить не о чем?
– Не о ком. Твоя жена всё-таки не «что», а «кто». Одушевлённое существительное. Я вдруг стала это отчётливо понимать. Сёма, тебе никогда не было стыдно перед женой?
– Чего это мне перед ней должно быть стыдно? – Семён Ильич зло отодвинул от себя тарелку, которую тут же подхватил услужливый вышколенный официант.
Персонал тут был на пять с плюсом. Слишком много иностранцев – самое сердце Питера. Да и гостиница в русской собственности только наполовину.
– Живёт, как у Христа за пазухой, ни дня не работала – ординатура с очередным беременным животом не в счёт. Горя не знает, копейки не считает, я…
– Разве трое детей – это не работа?
– А она меня спрашивала про тех троих детей? Беременела и рожала.
– Ага, насильно из тебя выдавливала, а ты – невинный мальчик-колокольчик, понятия не имевший, откуда берутся дети. Ты что, их не любишь, своих детей?
– Люблю, – равнодушно ответил Панин. – И вообще, она должна была соображать, почему я на ней женился. Так что никакая она не невинная жертва.
– Ты тоже мало похож на невинную жертву.
– Она всю жизнь так ненавязчиво, но упорно педалировала мою порядочность, что… Варвара Андреевна – весьма умелый манипулятор. Я не говорю, что она отдаёт себе в этом отчёт или сознательно пользуется, но эта растворённость в семье и детях, эти покорные, всё понимающие глаза, – Семёна Петровича передёрнуло. – От чувства вины в отношении Варвары я избавился много лет назад.
– Так почему же ты с ней живёшь?
– Потому что ты не хочешь выходить за меня замуж.
– Жена – это что, туфли?
– В смысле?
– Ходишь в старых, потому что не имеешь возможности купить новые?
– Чушь какая-то!
– Вот и я говорю – чушь! Если любишь – живёшь. Если не любишь – не живёшь. Человек – не туфли. И не «что». И не «потому что».
Семён Ильич бросил на Татьяну Георгиевну странный взгляд. Она не подсмеивалась, как обычно, над его женой. Не язвила. Не пыталась его укусить. Она, похоже, спокойно и на удивление серьёзно размышляла. И он боялся этих её размышлений. Мало ли, к чему они могут привести.
Мальцева, вдруг чуть ли не впервые за всю долгую историю отношений с Паниным, поняла, что Варвара Андреевна вовсе не мебель Сёминой квартиры. Она живая женщина, и детей он с ней делал самым обыкновенным способом, вертя тазом и, возможно, даже подсчитывая фрикции, чтобы не раньше времени, чтобы доставить женщине удовольствие. Возможно – и скорее всего! – что-то нежное шептал ей на ушко. Её лицо скривилось, как от боли.
– Таня, что с тобой?! – обеспокоенно спросил Панин.
– Представила себе, как ты со своей Варварой Андреевной любовью занимался. И занимаешься.
– Бред. Глупости. Прекрати! Если я начну представлять себе, когда, как и с кем ты занималась любовью. И занимаешься. А я этим… Представлениями об этом – полжизни занимаюсь, то… То сойду с ума прямо сейчас, или убью тебя. Убью, а потом – сойду с ума, потому что…
– Но ты же занимаешься с ней любовью? Хотя бы раз в год?
– Всё, хватит!
– У тебя очень крепкая психика, Семён Ильич. И никого ты не убьёшь. И с ума не сойдёшь. Я до сих пор даже не представляла себе, какой же ты всё-таки гад.
– Это я-то гад? Ты на первых курсах с кем хотела, с тем и… А стоило мне ненадолго от тебя уйти и по ревности и глупости трахнуться с этой несчастной Варей, как – опа! – и в мгновение ока ты уже вышла замуж за своего незабвенного, своего…
– Сёма, если ты скажешь ещё хоть слово…
Панин замолчал. К столику подошёл официант.
– Сто граммов водки, – заказал Панин.
– До одиннадцати бар не работает, – извиняющимся тоном произнёс официант.
– Вам что, впадлу зайти за барную стойку, протянуть руку, взять бутылку и налить постоянному клиенту вашей гостиницы сто граммов грёбаной водки?! – с раздражением, которое требовалось на кого-то излить, возмутился доктор наук с задиристыми интонациями гопника, знающего свои права.
– Извините, но касса спиртное пробивает только с одиннадцати, – тихо и ещё более вежливо и виновато пояснил официант, несколько встревожено оглянувшись вокруг.
Немцы лопотали с финнами по-английски, русских в это время года тут было откровенно мало, и никто не обратил внимания на вспышку соотечественника. Официант беспомощно-призывно посмотрел на менеджера, но та была занята знаменитым польским писателем и никак на сигнализацию официанта не отреагировала. Мальцева достала из сумочки фляжку и протянула Семёну Ильичу. Тот схватил, быстро отвинтил крышечку и жадно глотнул.
– Извините, – улыбнувшись, сказала Мальцева официанту. – Он больше не будет.
Официант заученно улыбнулся в ответ, слегка кивнул и с явным облегчением унёсся от их столика, чуть не прижимая к груди кофейник.
– Всё, полусемейная сцена окончена, Семён Ильич. Не волнуйся, мы тут не за этим. Мы тут за вопросами урогенитальных инфекций, и чтобы отдохнуть, отвлечься и поразвратничать вволю. Чеши на утреннюю сходку президиума.
– А ты? – Панин ещё раз приложился к фляжке и вернул её Мальцевой.
– А я выпью рюмку-другую, полежу в ванне и пойду гулять по городу. У меня нет никакого желания лицемерно улыбаться нашим коллегам, лицезреть ехидную харю Елизаветы Петровны и выслушивать, как тебя поздравляют с рождением внучки. После обеда доклад Юрия Владимировича – я и подойду.
– Будешь по Невскому туда-сюда ходить? Ностальгировать? Ну да! Это же ваш с Матвеем город!
– Это ничей город, Сёма. Этот город – свой собственный. В этом его особенная прелесть, – мягко ответила Татьяна Георгиевна, вдруг утратившая желание расчёсывать область и без того зудящих моральных рефлексий, мацерированных нравственных парадигм и прочей гангренозной совокупности гнуси человеческого бытия. Пара рюмочек. Ванна. Прогулка по аэродинамической трубе Невского проспекта. После этого будет особенно приятно согреться в Сёминых крепких объятиях, ни о чём не думая и предварительно хорошенько оглушив себя вечерней дозой спиртного. Романтика!
Даже доцент Матвеев ничем таким не блеснул. Нет, действительно, что такого всерьёз нового можно сказать об урогенитальных инфекциях, их этиологии, патогенезе, терапии и последствиях? Количество представителей фармфирм зашкаливало. Спасибо им. Молодые мальчики и девочки, в лучшем случае – не успевшие побывать врачами выпускники медицинских вузов и даже не желавшие становиться учёными выпускники биофаков, химфаков и прочих профильных факов. В худшем – «профессиональные менеджеры», хотя бог их знает, кто они такие. Конференция как конференция. Ничего необычного. Возможность потусоваться с коллегами, обновить арсенал сплетен, собрать свежие слухи о творящемся в медицине беспределе. При профессорах ординарцами были аспиранты, катающиеся на подобные мероприятия за свой счёт. При академиках – юные любовницы в доцентских званиях и при доцентских должностях, уже обладающие привилегией ничего не платить за СВ, бизнес-класс и номера-люкс. И забавные интерны, ещё частично верящие в… Во что? В великую медицинскую идею? В «доктора Хауса»? Зачем тут интерны и молодые врачи? Неужели всерьёз в поисках нового? Читайте журналы, дети. Хорошие узкоспециальные книги в этой стране уже немножечко перевелись, увы. Татьяна Георгиевна вспомнила, как сходила на сентябрьскую Международную московскую книжную выставку-ярмарку. И шлялась по ней часов пять, задавшись целью найти хоть одну толковую профильную книгу. Книгопродавцы стендов под вывесками, где так или иначе обыгрывались слова «наука», «знание» и «медицина», предлагали Мальцевой травники, книжечки на мотив «в ожидании малыша», а заслышав фамилии Кулаков и Айламазян, делали круглые глаза и тут же лезли в свои айфоны и айпады выяснять, кто это такие. Она была готова потратить приличную сумму на что-нибудь толковое, но в результате вернулась с одной-единственной тематической книгой – переводной ерундой кокрановского руководства. Приличная сумма была потрачена на переиздания «Алисы в Стране Чудес» в разнообразных переводах и с иллюстрациями разных художников.
– А у наследников Калиновского права откуплены? – поинтересовалась она на одном из стендов, приобретая «Алису…» в пересказе Бориса Заходера.
– Кто такой Калиновский? – ответил вопросом на вопрос мальчик, к рубашке которого был приколот бейдж, гордо гласивший: «продавец-консультант».
Что уж тут говорить о науке, когда «консультанты» издательств интересуются, кто такой Калиновский?
Вечер был, сияли звёзды… То есть, вечер был, но звёзды не сияли. В Питере звёзды сияют редко. Татьяна Георгиевна стояла у окна банкетного зала гостиницы, в конференц-зале которой проводилась конференция, и курила. Позади грохотала музыка, столики утратили первоначальную нарядность, зияя прорехами в блюдах с нарезкой и похабно раскинувшись развороченными салатами. Научный банкет переходил в ту благостную стадию, за которой они все сюда и едут, уходя в отрыв от реалий работы и семьи. Лошадки, бегающие по кругу на корде, вырываются в поле, на лужок, свежей травки пожевать, размять застоявшуюся мускулатуру бессмысленным гоном.
