Александр Ломтев - Лента Мёбиуса
Прямо перед шатром на красивом складном кресле сидел крупный человек в темной кольчуге под богатым безрукавным халатом, в шитых золотом шароварах и пересыпал из ладони в ладонь мои монеты. Монеты глухо позвякивали и бросали солнечных зайчиков на разноцветный полог шатра, на латы стражников, стоявших за спиной главного, очевидно, воина, на потные бока лошадей. Я смотрел на человека, и в голове моей царил полный кавардак.
Увидев, что я очнулся, человек заговорил со мной, и я вдруг с тихим ужасом осознал, что совершенно не понимаю его речи. Он показывал мне монеты и явно спрашивал о чем-то. Я встал и попытался объяснить, что… Но моментально был сбит с ног и цепкими руками стражников поставлен на колени.
Один из охранников, низко склонившись, подал воину мою маску и пластиковый мешочек. Тот осторожно принял и, отложив маску, принялся рассматривать пакет. Он вертел его так и сяк, сминал и снова разглаживал, смотрел сквозь него на солнце и удивленно цокал языком. Монеты, чтоб не мешались, он ссыпал к себе на полу халата, одна упала и в пыли докатилась до меня. Не слушая окриков, я моментально накрыл монету ладонью и, словно бы испугавшись, склонил голову до самой земли и сунул монету за щеку. Впрочем, им было не до меня, внимание этих странных людей, к моему изумлению, было поглощено моим полиэтиленовым пакетом.
Наконец воин вновь обратился ко мне. Ясно, что он задавал мне вопросы. Но я ничего не понимал, язык был абсолютно ни на что не похож…
Это была странная беседа. Воин властно, сердито и все настойчивее задавал мне вопросы, а я отвечал ему по-русски, поскольку, если я молчал, на плечи мне со свистом обрушивалась плеть. Воин подзывал из кучки стоящих поодаль людей то одного, то другого и снова задавал мне вопросы. Я отвечал, подошедший качал головой, и воин звал следующего. Безрезультатно – никто русского не знал.
В конце концов, воин в сердцах стукнул себя по колену и, что-то дико крича, вскочил.
Воин подал знак, и спину снова мою обожгло плетью.
– Я в прокуратуру заявление напишу! – неожиданно для себя заорал я, бросаясь на воина. – Тебя посадят, садист!
Воин, звякнув кольчугой, сначала с ужасом отскочил, уронив свое складное кресло, а потом схватился за саблю.
И тут вся нелепость, вся невозможность происходящего так ярко и живо представилась мне, что я вдруг расхохотался. Я смеялся до слез, до колик и никак не мог остановиться. Тут воин внимательно посмотрел на меня, убрал оружие, сел в свое кресло, что-то сказал стражникам и махнул рукой в сторону Хамелеона. Стражники подхватили меня под руки и молча поволокли на гребень горы. В самой высокой ее точке, там, где я, бывало, сиживал, разглядывая ночной Коктебель, они остановились. Я глянул на запад и засмеялся еще безудержней: Коктебеля на берегу моря не было! Высился Карадаг, торчала двугорбая гора, Климуха протянулась вдоль долины, а городка не было. Стражники схватили меня за руки, за ноги и, качнув пару раз, швырнули вниз. Еще в полете я потерял сознание…
Сознание будто бы всплывало с огромной глубины, из холодной, давящей темноты к рябящей поверхности жизни. Что это? Крики чаек или голоса? Голос. Голоса, смех, шум подъезжающих к берегу машин. Едва подняв гудящую колоколом голову, сообразил, что лежу у самой кромки воды, весь в ссадинах и крови. Во рту было шероховато сухо, и отчего-то болела десна. Словно что-то давило на зубы. Я сплюнул, и на песок упала золотая монета. Зажав ее в руке, я попытался подняться, но тут же рухнул и почувствовал, как вновь уплываю в прохладные глубины неведомого моря, и где-то там впереди, сквозь бутылочную толщу воды показались груды золотисто-тусклых монет..
Говорят, меня приняли за бомжа и сначала отвезли в милицию. Потом, увидев, что я весь исполосован и изрезан, отправили в больницу. Произошедшее со мной списали на несчастный случай, мол, выпил человек лишнего, полез на Хамелеон да и свалился с самой верхотуры. Спасибо – жив остался…
Монетка пропала. Кто взял ее и где – в милиции или в больнице – я выяснять не стал. Как уезжал из Коктебеля, добирался до дома и прожил зиму – помню смутно.
Только с тех пор каждую весну, как только вода в Тихой бухте, по моим прикидкам, должна более или менее прогреться, я собираю пожитки и еду в Крым. Ставлю под чахлыми деревцами, которые тут отчего-то называют оливками, палатку, обживаю место и каждый день с самого утра плыву «на то место». За лето я сильно худею, обгораю до негритянской черноты, отпускаю пеструю бороду и длинные волосы, но синей глиной в компании со старыми хиппи мазаться не хожу. Уезжаю только тогда, когда приходят осенние шторма и вода остывает настолько, что выдержать в ней больше пяти минут нет никакой возможности. За несколько лет я наизусть выучил дно Тихой и могу плавать с закрытыми глазами, однако плаваю с открытыми, порой боясь лишний раз моргнуть. Иногда мне кажется, что золотой блеск снова бьет сквозь призрачную толшу воды прямо в зрачки, но это все не то. Я нашел массу всевозможных часов, некоторые из них даже шли, углядел в бурых водорослях с десяток золотых, серебряных и медных крестиков, несколько ладанок и медальонов, горсть старинных и современных монет. Но тех, странных, ни в одном каталоге не виданных, так ни разу и не заметил…
Я и знаю, что не найду их, но каждую весну что-то неодолимое влечет меня сюда, под крымское небо, под монументальную гору Волошина, на этот пустоватый берег, в эти подводные сады и лощины. И каждый раз, выныривая из зеленоватых глубин бухты, я и жду, и боюсь увидеть на берегу разноцветный островерхий шатер, и всадников, и сидящего на складном кресле воина, пересыпающего из ладони в ладонь тускло мерцающее скифское золото…
Зеленоволосая
Мальчики наткнулись на неё, когда обходили с удочками старую заводь. Заводь уже почти отделилась от реки, затинилась и поросла всякой болотной дрянью. Но рыба тут водилась, и они решили попробовать половить здесь на живца. В дальнем конце заводи, куда уже лет сто никто не забирался, они и увидели её.
Она лежала в тине и тяжело дышала. В первый момент мальчики страшно перепугались и застыли, в любую секунду готовые дать дёру. Но она не шевелилась, и они осмелели. Всё же подойти к ней они решились не сразу. А уж дотронуться – тем более.
Сначала они долго рассматривали её. Длинные зеленоватые волосы, длинная шея, довольно тонкие, но красивые губы, полупрозрачные руки с тонкими изящными пальцами, грудь… От груди мальчики не могли отвести взгляда. Терракотовые соски ярко выделялись на синеватой коже. Когда она открыла глаза, мальчики вздрогнули и попятились, но зеленоволосая не шевелилась, и они снова осмелели.
В конце концов, поняли, что она не опасна.
– Ну вот, – прошептал тот, что постарше, – а говорили, русалок не бывает.
– А может, это и не русалка вовсе, – ответил второй.
– А ног нет, видишь, видишь – хвост.
– Может, это и не хвост вовсе, а просто срослись ноги… Калека просто. Как это… Мутант!
В конце концов, они осмелели, вошли в тинистую воду и, взяв её подмышки, вытащили с мели на берег. Она оказалась совсем лёгкой и не очень большой – чуть больше старшего из мальчиков. Да, что это у неё – сросшиеся ноги или хвост, понять было невозможно.
Она была вся в тине, и старший принёс в полиэтиленовом мешочке чистой воды. Они обмыли её и поняли, в чём дело. В спине под лопаткой у неё торчал обломок гарпуна от подводного ружья.
Они положили её на траву, старший снял футболку и порвал на полосы. Потом аккуратно вытащил гарпун. Он и сам не понимал, как решился на такое, но делал всё так, словно не в первый раз. Младший с распахнутыми глазами наблюдал.
Они перевязали её и сели рядом.
Мальчики, как-то не сговариваясь, сразу решили, что никому ни за что не расскажут о находке – это будет самая большая их тайна. Недалеко от заводи в густых зарослях черёмухи притаились развалины старого завода. Сюда давно никто не ходил. Разве что кому-то понадобится битый кирпич. Над одним из цехов даже сохранился кусок кровли. Мальчики из веток соорудили что-то вроде волокуши и отвезли на ней свою находку в этот цех.
Неожиданно зеленоволосая громко задышала, и мальчикам показалось, что она сейчас заговорит, но услышали лишь звуки, похожие на голубиное воркование. Они увидели, как кожа её темнеет и на глазах покрывается морщинками, словно бы превращается в пергамент.
– Ей нужна вода! – догадался мальчик постарше и бросился из цеха.
Младшему боязно было оставаться наедине с зеленоволосой, и он побежал за другом. А тот уже вытаскивал из-под груды всякого хлама большой дюралевый бак. Вдвоём они доволокли его до заводи и, наполнив водой, потащили в цех. Ладонями они начали брызгать на зеленоволосую, и кожа её на глазах посветлела и разгладилась. Зеленоволосая открыла глаза, и мальчикам показалось, что глаза её изумрудно светятся.
