Макс Фрай - НаперSники синея
Я их игнорирую.
Даже не знаю, как вы все живете без жара и бреда. Такая скукота!
Переезд,
требующий паковать и перевозить вещи, принуждает к предельной честности.
Предельная честность – это когда начинаешь раздаривать всем, кому может хоть как-то пригодиться, книги, одежду и посуду, чтобы меньше волочь за собой. И внезапно среди ночи вдруг подхватываешься, бежишь в дальнюю комнату и тащишь оттуда в прихожую, где стоят пустые коробки, двух лиловых плюшевых змей. Чтобы не забыть!
Так выявляются подлинные приоритеты.
Писатели,
как подсказывает нам Капитан Очевидность, изменяют мир.
Ну, то есть, ясно, что вообще все люди его изменяют, как могут, каждый – на свой йоктометр или какая у нас нынче минимальная единица измерения в ходу. Просто у писателей КПД немножко выше, потому что чтение книжек – это опыт, формирующий сознание читателя не в меньшей (а иногда и в большей) степени, чем т. н. реальные события. Ну и каждый мало-мальски толковый писатель снабжает сходным опытом целую толпу народу, после чего означенная толпа, размахивая свежеизмененными сознаниями, бежит изменять свой ближний мир. Причем не как попало, а в совершенно конкретном направлении. Ну, в общем, механизм понятен, да?
Вот почему – продолжает подсказывать неутомимый Кэп – писать книжки в идеале должны добрые, умные и храбрые люди. Которые при этом ясно понимают, что делают. Понятно (в том числе и Кэпу), что от идеала наша текущая реальность пока далека, но порой случается, что все чудесным образом совпадает, и книжки начинает писать добрый, умный и храбрый человек. И у него при этом здорово получается, так что читатели охотно делают его книги частью своего опыта, и все идет как по маслу. В смысле мир делается немножко лучше. Иногда даже ощутимо лучше – на целый микрон, к примеру. Или даже на полтора. Это не сарказм, микрон в масштабах целого мира – это довольно много. Всего какая-то тысяча микронов – это уже целый миллиметр, а его невооруженным глазом разглядеть можно, прикиньте.
По дороге
из Ботанического сада увидели идиллическую картинку: пруд, в пруду цветет розовый лотос, рядом с цветком плавает малолетняя уточка. Остановились, обсуждая, что ничего умилительней в природе быть не может, и тут уточка внятно сказала: «Мяу».
По плану
Мимо по улице проходил человек, разговаривал по телефону. Поравнявшись со мной, громко и четко сказал в телефон: «Если Бог любит меня, то все идет по плану».
Позавчера, вчера, сегодня
По ночам и правда подмораживает, но каждый день за пару часов до заката в небе появляются несокрушимые символы лета, разноцветные воздушные шары.
Подмораживает же так восхитительно, что хочется прижаться лбом к застывшему от холода ночному воздуху и просить: еще, еще.
Теоретически считается, что я люблю лето, а зиму терпеть не могу; на самом деле не так. Я просто люблю, когда все происходит невовремя. И с этой точки зрения заморозки в начале октября ничем не хуже январского цветения каштанов.
Вчера видели в небе над переулком Святого Духа пляску пятен света в темном вечернем небе. Это выглядело, как дискотека для солнечных зайчиков; подозреваю, это именно она и была.
Сегодня обнаружили, что проходной двор на Бокшто, тот самый, где лестница ведет вниз, к реке, и где наверху, в самом начале лестницы, невидимое кафе, ТО САМОЕ, блин, невидимое кафе – так вот, проходной двор перекрыт глухой сплошной строительной стеной. В невидимое кафе теперь не попасть, по крайней мере, с Бокшто, не попасть, а как снизу, это я завтра при дневном свете погляжу.
А на берегу реки Вильняле, возле Ужупской галереи, стоял Смерть в длинном черном пальто и фотографировал воду. Спереди у него было человеческое лицо, внимательное и настороженное, зато на затылке – откровенный, бесхитростный Веселый Роджер. В смысле череп, в отличие от лица, приветливо улыбающийся.
Пока вы
придерживаетесь концепции, будто злобное, мерзкое и прочее скотское – это всегда правда, а все остальное – утешительные выдумки для наивных дурачков, вы сами, своими руками, своей созидательной волей, своими силами поддерживаете существование ада на этой прекрасной земле, совершенно для такого свинюшника не приспособленной. Делаете вклад в умертвие, которое все равно уже проиграло свою битву, во все стороны, в прошлое и в будущее, навсегда, но трепыхается, конечно, чего бы не потрепыхаться напоследок, когда тебя так вкусно кормят своими бессмертными душами, совершенно бесплатно, за одно только право почувствовать себя умнее других.
Почему человек – венец творения,
удалось сформулировать только сегодня, буквально пару часов назад. Человек – единственное живое существо, которое может много, очень много ошибаться и при этом продолжать оставаться в живых.
Будучи венцом творения, беспрепятственно ошибающимся и прекрасным в своем бесконечном заблуждении, я сейчас (на самом деле не прямо сейчас, а минут пятнадцать назад) стою в центре кухни, задрапировав себя пледом на манер римской тоги, и вещаю: «Кронос не только неумолим, но и злокознен, поэтому часы счастья скоротечны, зато минуты ожидания всегда томительны». Это я так объясняю кошкам, что рыба пока не разморозилась, надо ждать.
Раньше они не внимали моим речам и только требовательно таращились. Но теперь, едва услышав о Кроносе, вздыхают и расходятся по своим делам. Такова сила божественного имени.
Право жить
Вчера в магазине две юные тетеньки обсуждали удаление волос, и одна гордо рассказывала, что буквально через день пользуется эпилятором, а вторая морщилась: «Ну это же очень больно, лучше уж брить». «Больно, – согласилась первая, – но у меня после этого такое ощущение, что я заслужила право жить».
На этом месте мне многое стало понятно о современной культуре ухоженного тренированного тела, а лучше бы не становилось, ей-богу.
Представления о возможном
В магазине «Тайгер» за кассой стояла бледная девица, голову ее насквозь пронзал меч. То есть с одной стороны головы торчала рукоять меча, с другой – окровавленное лезвие.
Ясно, конечно, что это такая специальная карнавальная шапочка ко Дню Всех Святых. Но ясно становится не сразу. И не всем.
Мы, например, сперва расплатились за покупку и только потом сообразили, что девица жива, здорова и благополучна, а в голове у нее не меч, а грядущие праздники. Никогда заранее не знаешь границ своих представления о возможном (не «вообще», а вот прямо сейчас, здесь, в магазине на проспекте Гедиминаса). Меч в голове самодвижущегося и говорящего человека – это, как выяснилось, в пределах (моей) нормы. Я и пишу-то о нем, только потому что оказался ненастоящим, и это забавно.
…Гораздо трудней поверить, что этот дивный пьяный октябрь, благоухающий прелыми листьями, свежей травой, речной водой, дымом печных труб, грибами и кофе из десятков городских кофеен, двери которых распахнуты настежь по случаю затянувшегося тепла, действительно происходит со мной, а я с ним, и мы вместе – со всем остальным миром.
Очень трудно поверить, что я настолько, до такой степени есть.
Но я как-то справляюсь.
Привычный способ
ориентироваться в человеческом компоте на предмет обнаружения т. н. «своих» и т. н. «чужих» сводится к примитивному делению на тех, кто согласен с моим мнением по каким-то фундаментальным для меня вопросам, и тех, кто не согласен.
Так устроен любой человеческий ум (и мой тоже) – он хочет бесконечно утверждаться в своей правоте. Ему кажется (на определенной глубине, труднодоступной для осознания), что это вопрос жизни и смерти.
Но тут такая штука. Начиная с некоторого момента этот принцип отбора окончательно утрачивает смысл. Потому что важным становится не согласие-несогласие, а само умение поставить вопрос таким образом. Погрузиться на ту же глубину и посмотреть на вещи примерно из той же точки, что и я. Какие при этом делаются выводы – дело десятое. До какой бы немыслимой херни ни додумался мой собеседник по любому вопросу, это не имеет никакого значения в сравнении с тем фактом, что он вообще смог этот вопрос сформулировать.
В этот момент я понимаю, что мой собеседник – такая же форма разумной жизни, как я. А не просто что-то с виду более-менее похожее.
Такая же форма разумной жизни, как я – это столь бесконечно ценно, что о какой там уже правоте может быть речь. В жопу ту правоту.
Про бесконечно унылую ноту
Среди часто задаваемых мне вопросов есть один, на который вот так на бегу не ответишь. А вопрос из наиважнейших, сродни гамлетовскому «быть или не быть». Вернее, его логическое продолжение.
Потому что в переводе с русского на русский вопрос звучит так: «и если быть, то на какие шиши?»
Бывает ли у вас вот такое противное состояние, когда ничего не хочется, такое вот брррр, ну как будто тянется внутри какая-то бесконечно унылая нота, тянется и тянется, резинка такая. И тебе становится вообще ничего не интересно, скучно, гадость, конечно.
