Макс Фрай - НаперSники синея
Иллюстрацией такого кратковременного романа является так называемый «мистический опыт», то есть разные необъяснимые происшествия, которые почти со всеми случались в юности, на пике избытка дурной веселой витальной силы, а потом прекратились, вместо прощальной записки на подушке милосердно оставив подсказку, как придумать рациональное объяснение той небольшой части произошедшего, которая каким-то чудом осталась в памяти. Ну и придумали, и хорошо стали жить, с комсомольским задором неофитов презирая тех, для кого все это драгоценное зыбкое необъяснимое по-прежнему не пустой звук.
С реальностью обстоит примерно как и с людьми – самые великолепные, незабываемые соблазнения все-таки случаются по любви.
Любовь к реальности всегда взаимна, в этом смысле нам с ней повезло. Можно не бояться отказа. И шансы прожить вместе долго и счастливо, то есть вечно и небессмысленно, в этом случае очень велики.
Самая большая заковыка, однако, с любовью. Потому что правильно выполнять это упражнение не умеет почти никто.
Любовь – это не мысли о любви. И не телесное притяжение. И не невозможность (на самом деле, просто сильное нежелание) остаться без объекта. Вот все, абсолютно все, что приходит нам в голову при слове «любовь», все эти наши культурные стереотипы и трогательные заблуждения – совершенно точно не она. А просто разные формы привязанности.
Любовь – это когда где-то в районе сердца развязывается (в идеале развязывается, на практике обычно просто немножко распускается) туго затянутый узел, и ты вдруг начинаешь ощущать, как сквозь тебя течет весь этот невероятный непознаваемый мир, видимый и невидимый вперемешку (да елки, они вообще суть одно, мало ли, что нам кажется), заранее готовый соблазниться. Реальность на самом деле только этого и хочет – быть соблазненной по большой любви, в этом смысле нам с ней повезло еще раз.
Магия (процессы, которые мы привычно называем магией, что бы на самом деле ни называли мы этим давным-давно сошедшим с ума и забывшим собственный смысл словом) в этой реальности штука чрезвычайно медленная, инерция материи уж больно велика. И зачастую именно поэтому недоказуема – поди доживи еще до какого-то результата.
А любовь (не та, чей образ в том или ином виде живет в наших бедных глупых начитанных головах, а данная нам в ощущениях развязанного узла в районе сердца) – это катализатор. Кому удастся хоть немного ослабить этот узел, тем будет владеть весь мир.
Он надо мной смеется
С стороны, вероятно, кажется, будто у меня с городом Вильнюсом лирические отношения. Он стоит на холмах, весь такой красивый, хоть и слегка помятый после вчерашнего вследствие разнообразной исторической правды, журча реками и бренча храмовыми колоколами, а я по этим холмам порхаю, как грузный ночной мотылек, собирая романтический нектар необузданных фантазий.
Хрена лысого. Отношения у нас деловые. Я на него работаю, а он за это платит мне возможностью жить на границе между человеческой слепотой и демонической зоркостью, не особо тупея от первой, но и не впадая в безумие от второй; впрочем, точку можно было бы поставить сразу после слова «жить», и это тоже было бы правдой.
Поскольку работаю я хорошо, мне регулярно выписывают премии; в основном в виде погоды. Чем лучше я работаю, тем теплей у нас декабри; на апельсиновые деревья по берегам Нерис я пока, увы, не нарабатываю. Но очень стараюсь.
…Ясно, что деловые отношения лучше строить, основываясь на взаимопонимании. С этим у нас все в порядке. Я понимаю его, будем честны, как мало кто. И он видит меня насквозь. Не потому что мы такие проницательные. Мы просто очень похожи. Практически близнецы. Только он – город, а я – человек. Поэтому он у нас старший. Он – начальник, я – дурак. Но взаимопониманию это не препятствует.
Как это часто случается между близнецами (и просто сиблингами), старший меня постоянно дразнит. Вечно смеется надо мной. Это мне давно было понятно. Но с тех пор, как в магазинах города появились съедобные ключи (из твердого темного шоколада) и прилагающиеся к этим ключам замки, которые тоже можно сожрать (предварительно отперев, или оставив, как есть), у меня натурально нет слов, чтобы выразить охватившее меня в связи с этим возмущение. В смысле, восхищение. Ну, то есть праведное негодование.
В общем, мне нечем крыть.
Осень
Часов, что ли, в пять пополудни спустились с холма Тауро, обернулись назад и – нет, не превратились в соляные столбы, а то была бы сейчас в городе новая достопримечательность на радость министерству туризма, или что тут вместо него. Но мы ни во что такое не превратились, а просто увидели, что холм зелен, как летом, ни единого желтого листочка, подивились, обсудили – вот, дескать, сентябрь уже перевалил за половину, а этим красавцам, нашим местным божествам, плевать на календарь.
Часа полтора спустя возвращались обратно той же дорогой и, приближаясь к холму, увидели среди зелени яркие пятна пожелтевшей и покрасневшей листвы.
За полтора часа, пока мы делали покупки и пили кофе, в городе наступила осень. А если бы мы придержали языки за зубами и не стали напоминать, лето осталось бы навсегда.
Даже не знаю, молодцы мы или последние гады. Это как посмотреть.
Оттепель
В ночь с субботы на воскресенье на темной обочине шоссе – ну то есть улицы Стефано Баторо, но с виду она в этом месте совершенно как шоссе – так вот, ночью, на темной обочине шоссе неведомое существо (предположительно, антропоморфное) жонглировало огненными факелами, ну или крутило пои; как бы там ни было, а с точки зрения проезжающего мимо автомобилиста это выглядело как вращение, мельтешение, взлеты и падения двух ярких снопов горячего оранжевого огня. И мне сразу стало понятно, что происходит, к чему эта огненная суета на обочине, я все-таки не первый год живу в этом городе и знаю, как у нас делается погода.
Ну и теперь, конечно, оттепель, совершенно симфоническая, объемная, мультиинструментальная, мощная и глубокая. Пока играют вступление, но я уже предвкушаю, как разойдутся (мы разойдемся) буквально через пару дней.
Оттепель вроде нынешней – репетиция сказочного Страшного Суда. Его самого, конечно, не бывает, а вот репетиции бывают и повторяются каждый год. Мы, условно живые в мороз мертвецы, вылезаем из своих ледяных могилок, оглядываемся по сторонам, медленно осознаем: елки, мы живы! Вспоминаем: так вот оно как – быть живым! А небесные судьи, прокуроры и адвокаты ржут над нами, сидя на мягких, еще по-зимнему серых облаках, свесив сверху сияющие босые пятки, спрашивают: «Ну чо, граждане подсудимые?» – и снова заходятся хохотом, пока мы топчемся внизу, ошалевшие от внезапного воскресения, пьяные от капели, придумываем, что бы такого умного им на это сказать.
Вот и весь суд.
Все-таки ничего нет в этом мире красивее оттепели. Триумфальная победа жизни над смертью, данная нам в ощущениях бесконечного блаженства и промокших ног.
П
Первый месяц весны
Пора бы уже привыкнуть, что в декабре у нас теперь подают март, а я все замираю от восторга и не верю, что это еще когда-нибудь повторится. Ничего, повторяется! Из года в год. Идут дожди, вылезает свежая трава и прочая храбрая мелкая зелень, только подснежников нет пока.
Пока.
Мы с простудой, контрабандой вывезенной из страны-в-которую-можно-только-верить, сегодня изволили гулять по воскресному городу, элегантно пошатываясь и вдохновенно закатывая глаза. Потому что сидеть дома от этой диковинной заморской простуды, как выяснилось, не помогает.
В елке с окнами, установленной на Кафедральной площади, от избытка экзистенциального ужаса завелся сказочник. Теперь там внутри горит свет, стоят стулья, на стульях сидят люди, придавленные собственными младенцами и слушают сказки.
…В Бернардинском саду, судя по всему, состоялась какая-то безумная оргия Санта-Клаусов. По крайней мере, на верхушках деревьев то и дело попадаются красные колпаки, мешки с подарками и прочие предметы сантаклаусьего гардероба. В очень потрепанном состоянии!
Так и тянет сказать, что хотелось бы мне на это посмотреть, но нет. На самом деле не хотелось бы. У меня нервы крепкие. Но не очень. Как старый штакетник.
На улице Траку проповедовал пьяный пророк. Он говорил: «Чудовище обло, облезло, стозевно и лаяй!» И указывал пальцем куда-то в сторону улицы Пранцишкону. Видимо, чудовище завелось у Францсканцев. Или даже они его подобрали, как котенка и теперь выкармливают.
Остается выяснить, имеет ли чудовище отношение к оргии в Бернардинском саду, – подсказывает мой внутренний Шерлок Холмс. Внутренний Ватсон устало советует ему уменьшить суточную дозу морфия или хотя бы перейти на кофе без кофеина. И записаться в фитнес-клуб.
Я их игнорирую.
