Рудольф Ольшевский - Пирожки с повидлом
Обзор книги Рудольф Ольшевский - Пирожки с повидлом
Ольшевский Рудольф
Пирожки с повидлом
Рудольф Ольшевский
ПИРОЖКИ С ПОВИДЛОМ
Ицкерий по фамилии Учитель всегда хотел кушать, особенно зимой. Встретишь его, бывало, на Дерибасовской, не успеешь поздороваться, как он говорит:
-- Ссслушай, старик, здесь за углом пи-пирожки с повидлом. Пе-первый сорт. Не угостишь?
Иногда он забывал, что вы уже виделись, и дважды, а то и трижды приставал со своими пирожками.
Но, если ему напоминали, густо краснел и извинялся.
-- Аааа я-то думаю, где я тебя сегодня видел? Ну ладно, ииизвини. Боольше не за-заикнусь.
Заикался он так, будто сам себя передразнивал. И что интересно, разговаривая с ним, все начинали заикаться.
-- Здо-здорово, Изя. Хочешь пирожок с по-повидлом?
-- Че-чего дразнишься? Ко-конечно, хочу. Воот здесь продают, за уууглом.
Мало того, что Ицкерий заикался, он еще был невероятно рыжим, рыжим, как тыква, пирожки с которой он особенно любил, но их продавали в Одессе редко. Комплексов у него никаких не было. И заикался он, и рыжим был как-то отчаянно весело. Даже в самые трескучие морозы ходил без шапки. Шапка на нем горела. Это была копна волос, и ее видели издали те, кто захочет ему купить пирожок за четыре копейки.
В те времена он входил в юношескую сборную Одессы по баскетболу и с любого угла спортплощадки попадал мячом в корзину. Особенно на спор, на пирожок с повидлом.
Летом тело его покрывалось миллиардами веснушек. Будто загорал он сквозь сито , через которое сеяли муку для тех самых пирожков . Слезал первый слой кожи , а на втором веснушек оказывалось еще больше . А уж третий слой был одной сплошной рыжей веснушкой .
Целыми днями Изя сидел на Ланжероне , так как нигде не работал . Отовсюду его несмотря на значок мастера спорта выгоняли.
Из института выгнали и написали " За моральное разложение". Такая формулировка очень обидела Изю.
-- Понимаешь, -- рассказывал он мне, -- принимает ууу меня эк-экзамен мооолодая ууучилка. Билет попался трууудный. Скажи, ну как можно заапомнить триста кооостей ? Череп, большая берцовая, тазобедренная -- кууда ни шло . А ведь их е-еще двести девяносто семь! "Костей, -- говорит учиха, -- вы не знаете. Ну лааадно. Воон на стенде ииизображен орган. Чччто это та-такое? Ответите поставлю
Уууд." Поосмотрел я, вроде знакомая штука. Но на всякий пожарный, говорю: "Точно вам не скажу, но, кааажется, женский поооловой". Оона в истерику. Это оооказалось ууухо в разрезе. Вот фашисты -- ухо режут. И выыгоняют за раз-разложение. Наоборот, рааазве раазвратник перепутает?
На Ланжероне Ицкерий был как второе солнышко. Если случалось, что не приходил он, вроде даже пасмурно было на пляже.
Сидит на песке бывало, подогнув под себя ноги, и дуется в карты целый день. Конечно, на пирожки с повидлом. А если проигрывает, все равно голодным не остается.
-- Пооошли, -- говорит, -- чуувихи из сто-столицы прилетели. Доочки кааких-то начальников. Жраатва, каак в спецмаагазине.
Один Ицкерий кормиться на пляже не любит, и я иду с ним.
-- Ззздравствуйте, де-девочки, -- привычно начинает он отработанный свой вариант. -- Приятного аааппетита!
-- Спасибо, -- смеются девчонки.
-- Ааа воот и непраавильно отвечаете, -- делается очень серьезным Изя.
-- Ааа каак нужно? -- заикаются уже девчонки.
-- Ааа нужно говорить -- куушайте, поожалуйста, с наами.
-- Пожалуйста. -- Придвигаются друг к дружке, освобождая место, девчонки.
Изя падает на свободное место, как баба, вколачивающая сваи.
-- Неее откажемся. -- Вроде бы неохотно соглашается он и указывает мне на место рядом. -- При-присаживайся. Просют.
Я успеваю съесть только один помидор, а Изя уже умял полстола или вернее полпокрывала расстеленного на песке. Кажется, будто у него два рта. Одним он не перестает заикаться, рассказывать что-то смешное, другим есть также весело, как и заикается, как и пылает его рыжее тело, похожее на хорошо начищенную керосиновую лампу, пламя которой шевелится от морского ветра.
Он -- бог этого пляжа. За столом он принимает очередную жертву, милуя тех, кто ее приносит, своим расположением.
За лето Ицкерий поправляется на пять килограммов. К августу его знает весь пляж. И незачем уже подсказывать, что нужно отвечать, когда он желает приятного аппетита. Все сами кричат:
-- Иди к нам, Ицкерий! Мы садимся обедать.
-- Ничего, если нас трое? -- обнимает он меня и еще кого-нибудь.
-- Ничего. Идите. Всем хватит.
И в развалочку мы идем к Валюхе, буфетчице из вагон-ресторана "Одесса-Киев" или к Оле, дочке ленинградского секретаря, или к Тане, внучке Кагановича, если она не врет.
А однажды Ицкерий приехал на пляж на мотоцикле. Никто не удивился, так как лошадь у милиционера он уже одалживал.
Изя даже обиделся. Он представлял себе, какой будет на пляже бэмц, когда он лихо развернется у самой воды. А тут подошел к нему только я.
-- Увел, что ли? -- покрутил я зеркальце на руле.
-- Ты что, чо-чокнутый? Я работаю мотоциклистом на гоооризонтальной ссстене.
-- Может быть на вертикальной? -- неуверенно спросил я.
-- Ну да, ссснизу верх, -- показал он рукой,-- играю со сссмертью.
-- На пирожок с повидлом?
-- Ой, Изя, покатай. -- Подошла к нам Валя.
-- Что заза ввопрос? Сссадись сзади. Я тебя с веветерком.
-- Только здесь, над пляжем, а то я в купальнике.
Сначала Ицкерий, действительно ехал по аллее. Но потом он, наклонившись вперед, повернул ручку газа.
Проскочив несколько улиц, мотоцикл пулей вылетел на расфуфыренную воскресную Дерибасовскую.
-- Сема, смотри, они уже едут по городу раздетые.
-- Ну и что? Это отстали от колонны.
-- Какая колонна? Сегодня не праздник.
-- У них всегда праздник. Наверное, День рыбака.
-- Какого Рыбака? Натана? Он же еврей. Причем здесь голая баба?
-- У тебя на уме одно неприличное. Аллегории ты не понимаешь. Это русалка. Оперу Глинки видела? Или рыбачка Соня. Костя катает Сонечку на мотоцикле. Что она летом должна быть в норковой шубе?
-- Когда у них была рыба, они возили шаланды полные кефали. Ушла рыба в Турцию, и они возят Соню.
-- А что, она нивроку.
-- Отвернись, похабник.
А рыбачка колотила по широкой спине Ицкерия загорелыми кулочками.
-- Ва-валюха, кккончай драться. Не ще-щекотись, а то стану и скажу что мо-мотор зззаглох.-- Перекрикивал Изя гул двигателя, который тоже заикался.
После этого случая никто не хотел прокатиться на его мотоцикле, да он больше и не приезжал на нем. Наверное, отобрали машину за моральное разложение.
А на пляже его по прежнему любили и звали на обед.
-- Изя, бери своих. Иди к нам. Мы кушать будем.
-- А что ууу вас сегодня в ме-меню? -- подходил Ицкерий со мной к внучке, если не врет Кагоновича.
-- По-послушай, Та-татьяна, -- молча есть Ицкерий не любил, он отрабатывал стол, -- при-привози в ссследующем году до-дочку Вооорошилова или Микояна. Кккто кккрасивше.
Внучка, если не врет, Кагановича смеется.
-- Привезу все политбюро, выбирай сам.
-- Давай. Только без родителей. Вождей не надо. -- Делался серьезным Изя, представляя себе, как сидит он на Ланжероне посредине. А вокруг в обнимочку Хрущев и Маленков, Берия и Молотов. А сбоку примкнул к ним Шепилов.
У нас в Одессе хорошее воображение. Если бы Голливуд открыл в Одессе свой филиал, мы бы им такое наснимали. Еще тогда после трофейных фильмов. Ицкерий только говорит о вождях, а я уже вижу, как с портретов возле обкома на Куликовском поле, у нас такое тоже было между вокзалом и первой станцией Большого фонтана, сходят, еще не ставшие врагами народа, слуги народа. Вот они спускаются на Ланжерон и, на ходу снимая верхнюю одежду, остаются в длинных трусах и белых кепочках. Незагорелые животы их свисают, ручки и ножки непропорционально тоненькие. Хорошо еще, что Сталина с ними нет, недавно скончался. С его фигурой на одесском пляже делать нечего. Подходят вожди к Изе и Хрущев просит:
-- Рыжий, мать твою так, посторожи одежду.
-- Оооо охотно, ооо о чем речь! И вот они плывут вдоль берега в революцию, как сказал Маяковский, дальше. А потом выходят на берег и садятся вокруг Изи, как он это уже представлял. Происходит исторический момент. Одесский секретарь Синица собственоручно подносит спецпродукты. Чего тут только нет. Ицкерий открывает кастрюлю и лезет в нее поворешкой. Это паюсная икра. Несмотря на косые взгляды руководителей партии Изя начинает ее наворачивать. Блестят очки Молотова. Сверкает на солнце пенсне Берия.
-- Что же это ты, батенька, -- делает замечание Изе Молотов почему-то интонацией Ленина, -- икогочку, того, поварешкой? Даже бугжуи до Великой Октябрьской Социалистической революции такого себе не позволяли.
-- А на каком аааосновании,-- отвечает ему Ицкерий,-- вы, Вячеслав Михайлович на нааашем Лан-ланжероне позволяете се-себе делать мине за-замечание? Когда вы це-целовались с Ри- Риббентропом(Изя поворачивается ко мне. "Поцелуй двух Иуд" Подмигивает он мне.), Таак вот, кооогда вы с ним це-целовались перед Великой Отееечественной, я же вам неее мешал. Иии паапа, мой пааапа, который поогиб на фронте, помааалкивал.