Георгий Богач - Бегство из психушки
– Тащи сюда все, что можешь. Жрать будем от пуза.
Ленка вытащила наверх банку домашней тушенки, банку маринованных помидоров, маринованные грибы и картошку.
– Картошку мы почистим, сварим и с тушеночкой намнем, – сказала Ленка, сглотнув слюну.
– А ты чего это расселся в углу? Помогай еду готовить, – сказал Усик Пупсу.
Пупс не шевелился.
– Ты что молчишь?
– Он, наверное, замерз, – сказала Ленка. – Видишь, как его лицо скуксилось? Как у мертвеца.
– Не должен он замерзнуть. В избе потеплело, – Усик поднялся, подошел к Пупсу и наклонился, чтобы получше его рассмотреть.
Из угла вдруг что-то толкнуло Усика в шею и воткнулось в нее раскаленным жалом. Он закашлялся кровью, захрипел, упал на спину и стал кататься по полу, оставляя на нем кровавую слизь. Потом он затих, уставившись на Пупса неподвижным взглядом.
Пупс поднялся и, держа в руке окровавленный нож, пошел на Ленку.
– Тебя тоже прирезать, сучка, как этого кудрявенького баранчика?
Ленка с визгом бросилась к лестнице, приставленной к проему в потолке, и взбежала по ней наверх. Она втащила лестницу на чердак и с ужасом смотрела на мечущегося по избе Пупса.
– Спускайся вниз, сучара! Спускайся вниз, я сказал! Не спустишься – хуже будет, – он по-обезьяньи подпрыгнул к невысокому потолку, но не сумел его даже коснуться.
Ленка постепенно привыкла к темноте чердака, разглядела кирпичный дымоход и прижалась к нему спиной. Он был теплым. На полу рядом с дымоходом лежала сколоченная из досок тахта, покрытая старым матрацем. На матраце она нашла ватное одеяло и сбитую подушку.
В рваной куртке, надетой на две кофты, Ленка расположилась на лежанке, укрылась одеялом, согрелась и незаметно для себя уснула. Из избы доносился запах разогретой тушенки.
…Рассвет тускло осветил чердак через его два смотрящих друг на друга торцевых окна. Ленка проснулась оттого, что услышала стук дерева о дерево. Из лаза на чердак появились два посеревших от времени деревянных бруска и уперлись в его края. Ленка встала с постели и на цыпочках подошла к прямоугольнику лаза. Пупс где-то нашел еще одну лестницу, приставил ее к лазу и поднимался на чердак. Они встретились взглядами. Глаза Пупса выражали смерть. Ленка оглянулась, ища, чем же его ударить. Она увидела старые часы-ходики, валяющиеся в пыли, схватила их и, когда голова Пупса поднялась из проема, обрушила на нее. Пупс вскрикнул и глухо ударился об пол.
Опасливо поглядывая на Пупса, Ленка спустилась по лестнице. Пупс лежал на полу в луже крови, ударившись головой о железный угол плиты. Ленка достала из внутреннего кармана его грязной куртки пачку денег, перехваченную резинкой, и три паспорта. В одном из паспортов рядом с фото было написано «Усиков Александр А…», дальше буквы были чем-то замазаны, во втором – «Василенко Александр А…», а в третьем – «Кремневская Елена Вадимовна».
– Вот гад, наши паспорта заныкал, а говорил, что они потерялись, – Ленка со злостью пнула Пупса ногой в бок.
Затем она пересчитала деньги, найденные у Пупса в кармане.
– Этого бабла мне на всю зиму хватит, и на одежду и на жратву. И Степочке теплую куртку куплю, – Ленка привыкла разговаривать сама с собой вслух.
Ленка, бывшая массажистка, имеющая жилистую силу в руках, вытащила во двор и сбросила в выгребную яму за деревянной уборной сначала Пупса, а потом Усика. Она прикрыла их найденными в сарае кусками рубероида и сверху завалила мусором. Выпал снег и укрыл двух тезок-бомжей белым покрывалом.
Ленка заложила в еще теплую со вчерашнего дня топку плиты дрова, попыталась их разжечь, но они никак не загорались. Когда в коробке осталось всего две спички, она решила поискать бумагу или газеты для растопки. В избе она ничего не нашла и поднялась на чердак. Там она тоже сперва ничего не нашла, потом наклонилась, чтобы поискать под лежанкой, сколоченной из досок. Она нащупала какой-то рычаг и потянула его на себя. Лежанка приподнялись. Под ней лежало несколько стопок картонных, ДВП и бумажных прямоугольников разных размеров. Они были разрисованы красками и карандашами. Взяв несколько прямоугольников, Ленка спустилась по лестнице, подложила их под дрова в плите и подожгла. Дрова разгорелись. Так Ленка разжигала плиту почти всю зиму, пока прямоугольники не закончились.
Глава 7. Похищение
Антон не понимал, во сне или наяву все происходит. Сначала Бардецкий куда-то тащил его, цепко держа за руку, потом они ехали на машине, опять шли пешком, спускались под землю, опять ехали на машине. Появились какие-то люди – Антон отвечал на их вопросы; вежливо пропускал кого-то вперед. Григорий Бардецкий тихо подсказывал, что Антону делать дальше. И Антон послушно что-то делал, что-то говорил, но тут же забывал, что именно. Ему казалось, что он находится в глубине какой-то мутной реки и вода давит на него со всех сторон. Хотелось вынырнуть и вдохнуть свежего воздуха, но Бардецкий держал его потными пальцами в бородавках. Бородавки были рассохшимися, растрескавшимися – их вид вызывал тошноту. Ногти на руках Бардецкого были не стрижены, с траурными каемками.
Миловидная женщина в красивой форме и голубой пилотке задала Антону несколько вопросов и слушала ответы, внимательно его разглядывая. Потом Антон вслед за Бардецким поднялся по трапу в самолет и, разместившись у окна, стал рассматривать взлетную полосу, незаметно для себя заснув.
К ним подошла бортпроводница и спросила, чего господа желают выпить. Бардецкий заказал два стакана яблочного сока. В стакан Антона он бросил синюю таблетку; она растворилась, пуская пузырьки.
Антону не хотелось пить. С недоброй улыбкой на обслюнявленных губах Бардецкий двумя пальцами сжал Антону нос, тот раскрыл рот, захлебываясь, выпил стакан сока и опять провалился в глубину реки.
Антон проснулся, когда шасси уже коснулись земли и самолет покатился по бетону.
Прямо у трапа их встретили двое крепких мужчин с улыбками, словно наклеенными на неподвижные лица. Держа Антона под руки, они провели его к машине, стоящей за аэропортом. Бардецкий куда-то исчез.
Один из встречавших сел за руль, второй расположился на заднем сиденье, протянул Антону руку, резко втащил его в машину и захлопнул дверь. Антон оказался у окна. У второго окна сидел костистый старик с лицом, словно вырезанным из дерева. Присмотревшись, Антон узнал в нем академика Нежкова.
– Здравствуйте, Владимир Андреевич. Так это вы организовали мое похищение? Но зачем? Диссидентов уже не ловят, их в Думу выдвигают, а вы, наверное, об этом еще не знаете и хватаете нас по старой привычке, – Антон поднял руку, чтобы поправить прическу. Сидящий между ними охранник тут же ее схватил и ловким движением завернул за спину. – Скажите вашему костолому, чтобы отпустил меня. Этот пес недодрессирован и спутал команды «фас» и «фу».
С каменной улыбкой охранник отпустил руку Антона.
– Мы с вами обо всем поговорим в гостинице, – проскрипел Нежков.
Машина въехала в ворота, повернула налево и остановилась у трехэтажного здания, окруженного деревьями, кустарником и цветами.
– Проведите господина Кошкарова в его номер, – сказал Нежков водителю. – Пусть как следует отдохнет с дороги.
Водитель вышел из машины и открыл дверцу.
– Выходите, – он взял Антона под руку и повел к трехэтажному зданию.
В холле было пусто, вдоль его стен тускло горели плоские светильники. На лифте они поднялись на третий этаж и вышли в коридор. По обе его стороны располагались двери. У одной из них водитель вложил в щель пластиковую карту, и дверь отъехала в сторону.
– Располагайтесь в этом номере.
Дверь за Антоном бесшумно въехала в проем.
У стены стояла квадратная софа, у окна – стол с ноутбуком и электрочайником, в углу – холодильник, в другом углу на тумбочке располагался плоский телевизор, рядом с ним – телефон. Узкая дверь вела в ванную. Антон снял с себя одежду, бросил ее на пол, упал на софу и уснул.
Когда Антон открыл глаза, за окном уже стемнело. Он встал под упругие струи душа, растерся полотенцем, набрал воды в чайник и включил его. В холодильнике он нашел хлеб, колбасу, сыр и паштет.
Когда Антон допивал чай, дверь отъехала в сторону и в номер вошел Нежков.
– Владимир Андреевич, ни годы, ни склероз вас не берут. Вы что, заговоренный? Вам ведь уже за девяносто. На покой не хочется?
– Хочется. Еще как хочется. Вот найду себе замену и начну рыбачить и мемуары писать.
– Замену, говорите? Второго такого, как вы, не найти.
– А второй Нежков и не нужен. Я человек старого времени, а нужны новые люди и свежие идеи. Мои ученики – бараны, которых подавил мой авторитет, и они тупо мне подражают, ловят каждое мое слово. Они без моего указания лишний шаг боятся ступить. Их к директорскому креслу за километр подпускать нельзя. Они исполнители, но не лидеры. Самостоятельность в них атрофировалась, потому что никогда не требовалась. Признайтесь, Кошкаров, ведь вы в душе считаете меня ретроградом, самодуром и цепным псом системы? Да, я часть системы, потому что уверен, что ее надо сохранять и защищать, какой бы она ни была. Россия без системы пропадет, потому что склонна к анархии. А плохая система лучше хорошей анархии. Я за совершенствование системы, но не за ее развал. Развал системы – это конец для России. Больше всего порождают анархию два наших неискоренимых качества – надежда на «авось» и пьянство, а для того чтобы был порядок, нужны скрупулезное исполнение своей работы и трезвость. Вы помните девяностые годы, когда все вокруг разваливалось и могло закончиться диктатурой? Но демократы сумели-таки вырулить из края над пропастью. Торговые ларьки, как грибы, выросшие вдоль всех улиц, помогли им накормить и напоить спиртом «Рояль» людей, у которых уже не оставалось сил на борьбу ни за анархию, ни за монархию.
