Геннадий Степанов - Оглянись, незнакомый прохожий…
– Откуда ты знаешь?
– Да уж знаю.
– Ну, ладно, давай пока. Дай тебе Бог, чтоб разрулилось все.
– Ладно, иди. И на том спасибо, что выслушал. Я как на исповеди побывал, даже легче стало.
Тут объявили посадку и я пошел искать свой вагон…
… Выйдя на улицу, я с хрустом потянулся, размяв кости и, разглядев в сумерках номер перрона, пошел к поезду. Было еще темно, но ночь уже доживала свои последние минуты. Снег прекратил свой извечный полет и почти весь растаял. Была оттепель, но, видно, от сырости меня пробивала мелкая дрожь.
Проходя мимо опорного пункта милиции, я заметил фотку моего нового знакомого. Она висела на доске среди множества таких же бедолаг и внизу было расписано, кто и за что разыскивается.
– Что, знакомий увидель, да?
Я оглянулся и увидел милиционера-казаха. Вопрос он адресовал мне.
– Да нет пока.
– Слушь, знакомий увидищ, сообщи, да-а-а.
– Не сообщу.
– И што так?
– Потому что я уже завтра в Москве буду.
– А-а-а, ну пирвет Масква.
Нужен ты ей со своим приветом, подумал я и пошел к поезду. Достав билет, я при свете фонаря разглядел номер поезда, он был 666. У меня внутри все похолодело. Номер вагона, соответственно, тоже был –13. Нехорошая мысль билась в моем сознании, как муха о стекло. Я чувствовал, что опять должно что-то случиться.
Возле поезда толпился народ. Это были в большей своей массе целинники. Народ шумный и подогретый уже с утра спиртным. Они громко переговаривались, шутили, смеялись. Получив, видно, большие деньги, заработанные на целине, они шиковали направо и налево, скупая все, что надо и не надо. Сдачу при этом не брали, с этакой показной небрежностью. Этим пользовался всякий торговый народец и крутился около целинников, предлагая наперебой свой залежалый товар. Чуть поодаль за всем этим наблюдали три милиционера, не вмешиваясь.
Я нашел свой вагон и, крутя головой направо и налево, не глядя сунул билет проводнице.
– А-а-а, старый знакомый! Ну проходи, проходи! Я еще к тебе зайду. Поболтаем.
В проводнице я узнал ту самую Веру, с которой мы ехали сюда. Я почему-то ей сильно обрадовался.
– Заходите. Буду рад.
Тут меня подхватили чьи-то сильные руки и впихнули в вагон со словами.
– Ха-а-рошь ба-а-зарить! Дай другим проход. Па-а-цан, ну ты ва-а-ще…
Мне от этой речи стало смешно. Протискиваясь сквозь многочисленную пассажирскую братию, я нашел свое купе и зашел в него. На мое счастье, оно еще было пустое и я смог спокойно расположиться на своей верхней полке. Через минуту все изменилось. В купе с шумом распахнулась дверь и его заполнили целинники, раскладывая и рассовывая куда только можно купленные ими вещи. Один держал в руках гармонь и думал, куда ее положить. Другой на вытянутой руке держал транзисторный приемник СПИДОЛА, страшный дефицит того времени и не менее страшная гордость купившего его.
Кое-как разместив свои вещи, целинники забегали из купе в купе, перекрикиваясь и решая, где собраться и выпить по поводу отправления.
От чистого воздуха в купе не осталось и воспоминания. Его с успехом заменил стойкий перегар.
Наконец шумная компания определилась, где им собраться и они решили накрыть стол в нашем купе. Прощай отдых, подумал я.
Быстро соорудив из чемоданов импровизированный стол, они выложили сюда все, что у них было. У входа красовался ящик водки и два ящика пива ТАЕЖНОЕ. Меня, не спрашивая, стащили с полки и усадили за «стол».
– Пацану не наливать. Молодой ишо, – сказал дядька с усами, как у Буденного.
– А кто ему наливает? Разве только граммулечку для аппетита, – и мне протянули полстакана водки.
Отпираться было бесполезно и я ее залпом выпил. Отовсюду потянулись руки с огурцами, с кусочками хлеба и колбасы.
– На, закуси.
И под дружный хохот целинников я принялся с аппетитом уплетать деликатесы, лежащие на столе.
Дальше мужики, опрокидывая одну за одной, изрядно окосели и мужик с усами попытался затянуть песню… Ничь яка мисячна, зорянка ясная. Видно хоть голки збирай…
Другой его останавливал и пытался включить Спидолу, приговаривая:
– Вот щас будут песни. Настоящие песни, а не те мудовые рыдания, что ты, Саня, тут затянул.
Включенная спидола, прохрипев, спела:
Утро, утро начинается с рассвета.
Здравствуй, здравствуй, необъятная страна!
У студентов есть своя планета –
это, это целина…
Мужик с усами схватил спидолу и сделал вид, что собирается ее об пол трахнуть. Назревал конфликт. Я решил быстренько его погасить и взял гармонь. Мужики обрадованно оживились. Я заиграл: Среди долины ровныя, на гладкой высоте, стоит, шумит высокий дуб, в могучей красоте.
Мужики не заставили себя ждать и грянули песню…Глава 26
… Как поют пьяные мужики, рассказывать никому не надо. Каждый из поющих в момент пения наслаждается именно своим голосом, и все поющие рядом только мешают ему. Поэтому всяк старается перекричать друг дружку. Вот потому-то дверь в купе отворилась и возле нее быстро образовался аншлаг. Кто-то кричал и требовал перестать орать. Кто-то веселился и кричал «давай-давай». Сквозь эту толпу протиснулась проводница Вера и как дирижер большого оркестра, взмахнув обоими руками, скомандовала: стоп. В этот самый момент вагон сильно качнуло и Вера плюхнулась на колени мужику с усами, от чего он как-то приосанился и густо покраснел. Смех был как в кинозале на популярной комедии. Вера вскочила, поправляя прическу и, одергивая юбку, смущенно проговорила.
– Билеты, граждане, быстренько мне сюда. Сходить будете, билеты верну.
Но пьяная публика была неуправляема и мужики горланили кто во что горазд. Я встал и хотел уже убрать гармонь, но все без исключения стали просить сыграть еще что-нибудь. Я выдвинул ультиматум.
– Я сыграю. Сыграю, что вам будет угодно и что я сумею сыграть, но при одном условии. Кто пожелает петь, так уж надо петь, а не орать, или за борт.
Все согласились. Но я позже пожалел об этих словах, ох как пожалел!
Я опять сел и молча смотрел на мужиков.
– Ну-у!!!
– Что ну?
– Играй!!
– Билеты доставайте. Вера-то ждет.
Все, кряхтя и матерясь, стали отдавать Вере свои билеты, за что она с благодарностью смотрела на меня. Я тем временем, потихоньку-потихоньку извлекая звуки из гармони, выводил: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…», постепенно усиливая. Я посмотрел на Веру и мы с ней, не сговариваясь, затянули на два голоса песню про рябинушку несчастную, которой не суждено перебраться к дубу. Мало-помалу все стали подпевать, и вот уже весь вагон жалел рябинушку. Потом была песня «Ой при лужке, лужке, при широком поле». Атмосфера царила какого-то праздника и кто ругался полчаса назад, уже сам предлагал: а может эту споем?
Тогда я решил спеть последнюю песню и на этом закончить весь этот балаган. Развернув гармонь, я запел: Прожектор шарит осторожно по пригорку, и ночь от этого нам кажется темней…
Закончив петь, я окинул взглядом слушавших. Лица людей были серьезны. Военная тема еще крепко сидела в сердцах людей. Стояла гробовая тишина. И вдруг Вера взвизгнула:
– Ой, мне пора! У меня же титан остынет, а мне чай скоро разносить.
И от ее реплики все оживились и заговорили. Мужики изъявили желание пойти покурить. Потихоньку как-то все начали расходиться. Я отложил гармонь и полез на свою полку отдыхать. Бессонная ночь, проведенная на вокзале, уже начала отнимать у меня силы и я задремал.
Снилась мне степь бескрайняя. Она, как извечная тоска русская, расстилалась во всем своем величии. И негромко звучала тихая заунывная песня ямщика, отдавая слегка нежным звоном поддужного колокольца. И видел я толпы крестьян, сирых и убогих, гонимых куда-то судьбинушкой за тридевять земель…
Внезапно вагон тряхнуло так, что я чуть не свалился со своей верхней полки. Я глянул в окно. Поезд стоял. За столом спал, уронив голову на руки, счастливый обладатель спидолы. Дверь в купе была открыта и в ней возникла фигура моего знакомого убийцы. Он, глядя на спящего мужика, спросил.
– Вы тут паренька не видели? Ну, такой молоденький, с клетчатой спортивной сумкой?
Спящий внезапно резко поднялся и, сжав кулачищи, двинулся к вопрошающему.
– Это ты, халера, ма-а-ю сп-и-долу ра-а-сколошматил? Ща я тебе ха-а-рю отрихтую.
И они оба исчезли где-то в проходе выгона. Поезд по прежнему стоял. Я заметил, что в вагоне полно милиции и слышныо были откуда-то доносившиеся ахи и охи женских голосов с непременным всхлипыванием.
Что-то случилось, подумал я. Вспомнился номер поезда и номер вагона. Сбылось мое предвидение. Я слез с полки и с тяжелыми мыслями пошел узнавать, что случилось. В тамбуре двери были открыты. В проходе толпился любопытный народец и молоденький милиционер постоянно повторял.
– Граждане, разойдитесь по своим местам. Не мешайте работать.
Из разговоров пассажиров я понял, что мои попутчики, те, что ушли курить, взяли с собой по бутылке пива. Там к ним присоединились еще двое целинников из другого купе, но уже с двумя бутылками водки, и они, вконец наклюкавшись, попытались затянуть песню. Поскольку у них это получалось плохо, да еще один из них вообще петь не умел, разгорелась ссора. Один мужичек из нашего купе постоянно повторял мои слова, как зомбированный.
