Николай Беспалов - Женские истории пером павлина (сборник)
– Вам нравится этот романс? – позади и поодаль слева от меня стоял тот, кого поименовали Илларионом Платоновичем. Тот, что в очках и с бородкой эспаньолкой.
– Впервые слышу, но романсы мне нравятся. И еще я люблю джаз.
– Да, это настоящая музыка. Музыка, имеющая глубокие народные корни. И пусть эти корни окрашены в черный цвет Африки, но они искони народны. Это все равно что наши былинные песни или частушки, – он вел меня под руку, и я чувствовала силу руки его в сочетании с осторожностью ловца птиц на силки. – А я, любезная Тамара Вениаминовна, ждал вас. В детстве, годков восьми, я сорвался с деревянных качелей в деревне на берегу Чудского озера. Я сильно ударился головой. Бабка повитуха рассказывала мне, что я почти час лежал в беспамятстве…
Мы подошли к столу, на котором в изобилии были яства и напитки.
– Вы ждете много гостей?
– Нет. Я с некоторых пор никого не жду. Как сядем? Визави или тет-а-тет.
– Давайте сядем рядом.
– Я продолжаю. После того как я сорвался с качелей, я долго страдал головными болями. Отпоили меня настоями и отварами. С тех же пор пробудилась во мне некая сила. Я мог предугадать то или иное событие. Может быть, помните – был такой факт: расшибся при приземлении космонавт. Так вот я предугадал это тогда, когда его корабль только взлетел. Помню даже слова, которыми я пророчествовал: «Этот комар сгорит при посадке. Фамилия у того космонавта была Комаров».
Он говорит и одновременно угощает меня. Все необыкновенно вкусно. И опять зазвучали гитара и голос женщины:
Он говорил мне:
«Будь ты моею.
И стану жить я, страстью сгорая;
Прелесть улыбки, нега во взоре
Мне обещают прелести рая…»
– Поди, надоел я вам со своими россказнями. Одно скажу, вы для меня с первого раза есть объект вожделения и притязаний чувственных.
Что это? Кто передо мною? Скупщик краденых вещей и драгоценностей? Поэт? Или просто сумасшедший? А он продолжал все также ровно и уверенно:
– Брошь удалось вернуть? Вам непременно надо вновь обрести ее. Имеет она некую энергетику, что благостна лишь для вас.
– Она мне досталась от свекрови.
– Я знаю. Женщина покончила с собой из-за вашего союза с ее любовником. По праву владейте брошью.
Через два часа я рассталась и Илларионом Платоновичем. Уже во дворе дома на Таврической я обнаружила, что несу большой пакет.
– Где ты шляешься, сука?! – муженек отоспался, судя по запаху, умылся и теперь изволил ужинать.
Я развернула пакет. Бутылка ранее не виданной водки, две баночки с икрой и батон сырокопченой колбасы. Все это я молча выставила на стол. И опять сквернословие.
– Так платят тебе за разврат? Кто он! Это надо же такими деликатесами расплачивается, – он вертит бутылку. – Ты знаешь хотя бы, что за водку тебе дали? Такую воду пьют только члены Политбюро.
Он тут же льет себе в стакан и пальцами цепляет черную икру из банки.
Я ушла из кухни и стала в комнате у окна. Ночь накрыла город. Все затаилось. Даже неугомонные вороны и те замолкли. И вдруг я увидела перед собой лицо Иллариона и как будто услышала его голос: «Ты сможешь. Я тебе разрешаю».
Я вернулась на кухню. Заведующий отделом обкома меня не замечал. Он пил и жрал. Иначе не скажешь. Я ждала. Во мне уже засело страшное чувство. Я – вершитель. Я – сама судьба.
Где-то далеко, на том берегу или на самой реке, что-то провыло. Так, наверное, воет выпь на болоте. Это знак – начинай. С каким наслаждением я втыкала острый разделочный нож в тело. Крови отчего-то почти не было. Евгений тихо дергался и подвывал. А выпь все выла. Я не чувствовала усталости. И только после того, как мне не удалось затолкнуть в рот его гениталии, я обмякла. Замолчала и выпь.
Следствие по делу об убийстве гражданина Петрова Евгения Петровича длилось почти три месяца. Дважды менялись следователи. Обком партии давил. Прокурор города мотался туда-сюда, и каждый раз он слышал одно – партбилетом ответишь.
Один адвокат был неизменен: «У вас, Тамара Вениаминовна, один выход. Признание вас в момент совершения убийства невменяемой»…
Какие же они все идиоты. Я не отхожу от параши. И это не оттого, что местная жратва мне не по нутру. Одного я не могу с определенной точностью сказать: чье семя я вынашиваю. Виктора ли. Или все ж Илларионово. Лаг по времени минимальный. Но мне это как-то все едино. Главное – я беременна.
– Слушай, сиделица, ты случаем не тифозная? Все блюешь и блюешь, – сказала смотрящая на хате тетя Вера. Она уже год здесь. И не тоскует. Двойное убийство с отягчающими обстоятельствами.
– Тетя Вера, кажется, я подзалетела.
– Это же просто счастье твое!
– Бабу беременную гноите, сволочи! – заколотила она в дверь. Креста на вас нет!
Ее поддержали все:
– Голодовку, голодовку!
Шум наш услышали в других камерах, и вот уже СИЗО на Арсенальной гремит, подобно канонаде при Курской битве.
Заспанный, помятый сверху донизу начальник оперотдела одним глазом долго наблюдает за нами через смотровое окно и потом только открывает дверь.
– Ты чего бузу устроила, Вера? В карцер захотела?
– Кум, ты вникни. Тамарка с животом. Всю парашу заблевала. Как нам, девочкам, жить в таких условиях? Ей в больничку надо.
Кум стоит. Раздвинул ноги для большей устойчивости. Лоб морщит. Руками в карманный бильярд играет. Долго, очень долго он переваривает информацию. Первое, это надо сообразить, кто такая эта Тамарка. Второе, как так без его участия кто-то из сидельцев забеременел. И третье. Зачем при этом блевать. Ну а уж вопрос о больничке, так это вовсе выходит за рамки разумного. По его мнению.
– Выходи без вещей, – наконец он отличает меня от остальной массы.
Команды привычны:
– К стене! Повернись налево. Вперед. К стене. Направо. Вперед.
Вот и кабинет начальника оперотдела. Окно задернуто непроницаемой для света шторой, в воздухе стойкий запах сивухи и одеколона «Шипр».
Кум молча закрывает на ключ дверь. Так же молча снимает форменную тужурку, отстегивает галстук.
– Раздевайся, сука. Посмотрю, какая ты беременная.
Ну, вот скажите, что делать в этой ситуации. Кричи – не кричи. Никто не откликнется. К крикам в этой комнате все привыкли. Наверное, если бы отсюда раздался смех, то сбежался весь СИЗО.
Долго и как-то лениво кум «апробировал» мое влагалище.
– Пить, гражданин начальник, меньше надо.
– Учить меня будешь, – он подобрел.
Потом мы вместе пьем спирт и заедаем его холодными котлетами из столовой офицерского состава.
– Ты что, и вправду беременна?
– Четвертый месяц.
– Завтра переведу тебя в распоряжение завхоза.
– Пожалуйста, – это слово звучит тут почти как издевка, – не надо к нему. Я уж лучше на хате останусь.
Завхоз славился тем, что заключенные уходили от него прямиком в лазарет. Это считалось наградой. Месяц провести на чистом белье и кушать не баланду, а нечто похожее на еду, – это счастье.
Опять кум морщит лоб.
– Ты точно беременна?
– Я же сказала.
Долго продолжалась умственная работа серого вещества начальника оперативного отдела, а по-нашему кума.
– Будешь в лазарете Наде помогать, – и опять пауза. Я отдыхаю. Не от кума. От хаты. Зазвонил телефон. Еще пять минут я отдыхаю. Наиважнейший вопрос решал майор – где оттянуться вечером.
– А ты чего сидишь? Иди в хату! Завтра утром отведут в лазарет.
Я уже взялась за ручку двери, когда он добавил:
– Адвоката твоего завтра вызову. Ты ему скажи. Он знает, что делать. По его выходит, что тебя в дурку надо. А там житуха хуже нашей. Уж лучше в зону.
Весело встретили меня девочки в камере.
– Уймитесь, девки. Не видите, что ли, у Тамарки все силы ушли на кума. Как кум? Могет еще? А то последний раз так и не получилось у него со мной.
– Пить меньше надо, – обронил кто-то, и мы начали ужинать. У нас в камере коммуна. Все, что в передачах, идет на общий стол.
С утра следующего дня я уже обитала в лазарете. Тоже не сахар. Гнойные перевязки, рвотная масса, уборка за лежачими, вынос их испражнений. Но все же тут и чисто, и свежо. По сравнению с камерой.
На третий день после моего тесного, куда теснее, общения с кумом меня вызвали в комнату для допросов к адвокату.
– Буду писать ходатайство об изменении вам меры пресечения.
Он что-то писал, а я все время задавалась вопросом, от кого ребенок. В конце концов решила: рожу и посмотрю, на кого похож. Мне же хотелось, чтобы был он похож на Иллариона.
Суд состоялся в декабре. Коротким был тот суд. Обвинение поддерживал какой-то средней величины прокурорский чин. Промямлил в пять минут и сел молчком.
Зато мой адвокат распинался долго и витиевато. После его речи судья объявила перерыв до следующего дня.
– Будет советоваться в обкоме партии. До меня дошли сведения, что вашего супруга там не уважали и уже готовили его отставку. Он связался с криминалом. Пил даже в кабинете и не брезговал услугами дешевых проституток.
