Николай Беспалов - Женские истории пером павлина (сборник)
– О-обоссался. Мужик ты или нет? Пошли. Вали все на меня.
В пивной, несмотря на ранний час, полно людей, но нет шума, что бывает в таких местах. Такое впечатление, что здесь собрались научные работники и обсуждают высокоинтеллектуальные проблемы.
– Видишь, в углу сидит мужик с бородой, – сказал Петя.
То, что он назвал бородой, было аккуратной бородкой эспаньолка. И красовалась она на лице, черты которого говорили о родовитом происхождении владельца. Облик этого человека из богемы дополняли длинные слегка вьющиеся волосы. Они были красиво уложены локонами. И в довершение – на носу очки в тонкой металлической оправе желтого цвета. Под золото, подумала я, но скоро убедилась, что ошибаюсь.
Петя почтительно склонился к марвихеру. Язык не поворачивается так называть мужчину в очках. Он что-то прошептал и глазами показал на меня. Мужчина кивнул и сделал жест рукой, обозначавший одно: «Вали вон отсюда. Обмен информацией окончен».
– Присаживайтесь, сударыня. Чего желаете? Пиво? Водка? А может быть, сударыня пьет исключительно кальвадос? Так мы мигом. Для такого-то гостя.
Я молчу.
– Так вы по какому вопросу ко мне?
Точь-в-точь как в кино.
– Вы, уважаемый, купили у Пети брошь.
Молчит человек с бородкой. Ни один мускул не дрогнул на его холеном лице.
– Эта брошь мне досталась по наследству, а Петя просто украл ее у меня.
– Это его профессия, – улыбнулся широко.
– Продайте мне ее. Я хорошо заплачу.
– Милая, не имею чести знать, как вас зовут, я марвихер. Покупаю, чтобы продать. Нет твоей броши у меня. И слава Богу. Несчастье она приносит. Кому продал, скажу, а вернуть не могу. Пивка?
Вышла из пивной и стою, как столб. Мою брошь купил мой теперешний муж. Наваждение какое-то. Уважаемый в обществе человек – и пользуется услугами перекупщика краденого…
– Так, я пошел, – я совсем позабыла о Пете.
– Давай, Петя, где-нибудь посидим, выпьем. Есть за что.
– Шутки шутишь, – секунду подумал. – А впрочем, по шли. Знаю я одно место, где я не буду выглядеть как белая ворона.
Кто из обычных граждан знает об этом заведении? Думаю, никто. В полуподвальном помещении разместился кабак. Иначе это назвать нельзя. Низкий сводчатый потолок затянут маскировочной сеткой, столы из толстых досок и лавки подобающие. И, что удивительно, на стенах отличные литографии. Ленинградские пейзажи. И ни на одном нет ни одного человека. Народу в кабаке тоже нет. Петя пояснил – вечером тут свободных мест не будет.
Забыла сказать, пропустили нас по паролю. Этакий андеграундный ресторан. В духе времени.
Как там нас накормили! Думаю, и в ресторане гостиницы «Астория», где отъедаются одни иностранцы, так не кормят.
Пробыли мы с Петей там до тех пор, пока он не сказал:
– Наше время кончилось. Паханы сейчас подтянутся.
Так я сподобилась побывать в притоне. Свой мир со своими правилами. Мой муж кичится тем, что он в числе сильных мира сего. Знает ли он и иже с ним об этом мире? Думаю, они не знают. Кто-нибудь знает, но и эти не смеют внедряться сюда…
История с брошью стала той точкой, от которой мы с Евгением начали путь к трагедии.
– Ты много пьешь. И вот результат. У тебя галлюцинации. Какая брошь?! Какой скупщик краденого?! Ты отдаешь отчет своим словам? Ты забыла, кто я, – тут он переходит в крик, и лицо его искажает гримаса гнева. Но крепка память этого мужлана о бутылке, разбитой о его голову. Сник. Отвел глаза.
На этот раз разошлись мирно. Это надо же! До какого состояния дошла наша совместная жизнь! Года не прожили под одной крышей. Но я терплю. Что держит меня тут? Моя квартира ничем не хуже. Прислуга? Я сама еще не инвалид. Во дворе будка с милиционером? Меня охранять не надо. Я лучше стала жить с материальной точки? Ничего подобного. Я даже не знаю, сколько получает мой муж. Я же вынуждена отчитываться перед ним за каждую истраченную копейку.
Да что это я! Не в моих правилах жаловаться и ныть. Я его дожму. Тот, из подвала, не соврал. Такие не лгут. Дожму, чего бы мне это ни стоило.
Лето прошло. Мой благоверный на три недели улетал с какой-то делегацией в ГДР.
– Нас сам Хонеккер принимал, – важничал он, сидя в одних трусах по колено на табурете у открытой балконной двери.
Что мне этот немец? Хоть Папа Римский вас принимал. Мне от этого ни холодно ни жарко. Он, то есть мой муж, по заграницам мотается, а мне сиди в городе.
Плюнула на все и поехала с Виктором в Карелию. Там у КБ своя база отдыха. Вот где я отдохнула и душой и телом.
Погодка выдалась на славу. Можно было купаться, загорать. Небольшие домики стоят в лесу. Дом на две пары. Там же ниша с газовым таганком. Хочешь – иди в столовый корпус и ешь там. Хочешь – готовь сам. Дают лодку, рыболовные снасти. Есть и телевизор. Наши умельцы соорудили такую антенну, что можно смотреть финские передачи. Ничего сверхинтересного.
Как мы радовались с Виктором, когда кому-либо из нас удавалось поймать рыбешку! Долгие прогулки по лесу не утомляли. Утомляли в хорошем смысле только ночи. Домой я возвращалась в самом наилучшем расположении. Виктор на перроне Московского вокзала обронил:
– Я ведь теперь одинок. Дверь моего дома для тебя открыта и днем и ночью.
Не знала я, что он развелся. Даже партком, наш местный блюститель нравов, обошел этот факт сторонкой. Виктор был все-таки большая величина в своей области.
Что за прелесть августовская пора в Карелии. Как приятны были мне часы и даже минуты, проведенные с Виктором! И настолько же отвратительна была моя встреча с мужем.
Я вернулась в дом в субботу в одиннадцать утра. И что же меня встретило? Первое – это затхлый прокисший запах. Везде, начиная с порога, грязь. Но не это убило меня. Евгений, в трусах по колено и майке, бретельки которой свисали по обе стороны, с бурыми пятнами на груди, сидел на привычном для него месте – на табурете у открытой балконной двери.
– Что, тварь, нагулялась?! – не взглянув на меня, он попытался бросить порожнюю бутылку из-под пива. Рука его вскинулась и тут же опала. – Вот, скажи, что бы ты сделала на моем месте? Устроила бы маленький скандальчик? Мол, я верная жена, а ты пропойца. Да? Так нет же, подруга!
Я села рядом и налила ему в фужер водки. Благо ею он запасся. Удивительное зрелище, не надо ходить в Петровскую кунст камеру. Медленное и верное превращение человека в урода. Я видела, как искажается лицо человека под многократными перегрузками. Это что-то похожее.
У меня было достаточно времени, чтобы распаковать багаж, переодеться, принять душ. Вернувшись на кухню, я застала ответственного партийного работника еще сидящим на табурете. Одно изменилось в этой мизансцене (Данте Алигьери позавидовал бы): Евгений был напрочь гол, и под ним благоухала лужица; он улыбался улыбкой годовалого ребенка.
– Мама, я пи-пи сделал. Прости меня!
Скоренько подтерев мочу, я окатила члена бюро обкома КПСС холодной водой. Он мне был нужен еще некоторое время в сознании.
– Спасибо. Хорошо-то как…
– Что же ты с собой сделал, Женечка? Помнишь, в школе тебя нам ставили в пример. Помнишь, как ты все каникулы проводил у мамы в деревне Куялово?
И тут мне в голову пришло озарение. Опять эта ненормальная, почти патологическая привязанность к матери. Женя, Женя… Именно это исковеркало твою психику. А ведь тогда, почти пятнадцать лет назад, мы были с тобой до бесстыдства привязаны друг к другу. И все ж ты уезжал от меня и не находил времени для встреч со мной. Вот и сейчас ты обращаешься не ко мне, своей жене. Ты жалуешься маме. Что ж, Женечка, выпей еще! Мама разрешает. Он пьет, не ощущая вкуса. Будто и не водка в фужере, а простая вода.
И вот перенасыщение наступило. Я успела подхватить обмякшее тело и медленно опустить его на пол. Обложив по абрису тело тряпками и плотно прикрыв дверь, я ушла из дома.
Семь часов вечера в городе, пожалуй, самое хорошее время. Полумрак и тишина. Народ схлынул с улиц и проспектов. И лишь в магазинах еще томятся в очередях те, кому не хватило выпивки и закуски.
Непроизвольно я иду или ноги мои красивые сами несут меня к тому месту, где человек с бородкой и в очках назвал мне имя моего мужа, купившего брошь свекрови. Надо переехать мост и там еще долго идти.
Вот и эта дверь. Я ищу глазами какую-нибудь кнопку. В темноте черта с два что разглядишь. Но вот над моею головой зажигается фонарь и дверь отворяется. Чудеса. Голос из темноты дверного проема:
– Приходите. Илларион Платонович вас ждут.
Определенно тут царство Аладдина. Дура я, дура. Не заметила маленькой дырочки в двери. Через нее и подсмотрели, кто топчется на крыльце.
Молодой, с фигурой атлета человек провел меня в зал. Тихо, где-то в дальнем углу играли на гитаре и женское сопрано пело старинный романс.
Я запомнила один куплет:
Душистые кудри и черные очи.
Когда ж вас забуду?
Когда вы не будете мучить
Ни в сумраке ночи,
Ни в блеске докучном
печального дня?
– Вам нравится этот романс? – позади и поодаль слева от меня стоял тот, кого поименовали Илларионом Платоновичем. Тот, что в очках и с бородкой эспаньолкой.
