Игорь Белисов - Скорпионья сага. Cкорпион cамки
Не верила, не могла поверить. Что все настолько серьезно. Протестовала, переубеждала, несла откровенную, истеричную чушь. Он меня слушал со все более вдумчивым и, в то же время, скучающим видом. Вдруг перебил:
– А вы ему, собственно, кто?
– Близкий человек.
– Хотите стать свидетелем этому по делу?
Меня как водой окатило. Слова́ в горле застряли. Я только глотала воздух, безвоздушность, вакуум. Следователь наблюдал. Он видел мой страх, за себя, за близкого моего человека, мое отчаянное противление, мое нежелание, неизбежность вот-вот близкого человека предать.
– Мой вам совет… – Следователь поднялся. – Не осложняйте себе жизнь. Вы красивая, молодая, у вас все еще впереди. Не афишируйте связь с обвиняемым. Дело слишком серьезное. К тому же, заметное. Свидетель легко может перейти в разряд обвиняемых. Понимаете, о чем я толкую?
Я закивала. Неожиданно хлынули слезы. Он дал мне стакан воды. Сам отвернулся к окну, раскрыл форточку, закурил. Послышались звон трамвая, шипение машин по слякоти зимнего города. Звуки обыденной жизни, за решеткой окна, звуки свободы.
Он вызвался меня проводить. До первого этажа. Ему было по пути. Мы двинулись по коридору, для него привычному, для меня кошмарному. Нам сопутствовали множество глаз, и сидевших на стульях, и принимавших решения.
До меня вдруг дошло: он мог меня задержать, но не стал этого делать.
– Спасибо вам.
Ничего не ответил. Лишь усмехнулся, кривовато и грустно. Мы вышли в вестибюль, здесь он меня отпустил, провожая мое удаление взглядом. Я шагала и чувствовала его взгляд дрожью вдоль позвоночника. У выхода не стерпела, вскользь оглянулась.
Он всё смотрел.
Суд состоялся в один из последних дней уходящего года. Не помню число, да и неважно. Близился праздник. Столица принарядилась, сияла гирляндами, елками. Все куда-то спешили в радостном возбуждении.
Похоже, и Фемида спешила с делами скорей разделаться.
Приехала я заранее. Нашла место по адресу сразу. Мне показалось, это хороший знак. Видно, на что-то надеялась. Спросила при входе, в каком из залов будет слушаться мое дело. Мое?
Случайная оговорка заставила содрогнуться.
Когда отворили зал, меня сразу смутила одна деталь. Скамью подсудимых я ожидала увидеть за барьером, вроде парапета. Однако здесь функцию ограждения несли строгие железные прутья. Попросту говоря, до вынесения приговора людей заточали в клетку.
Меня коробила близость откровенно тюремного антуража. Я села подальше, в последних рядах. Зал медленно заполнялся зрителями. Вскоре я поняла, что меня будет плохо видно, но впереди все уже было забито, и мне осталась вытягивать шею, выглядывая с галерки.
Их ввели.
Семеро. Разного возраста. В основном молодежь. Но и пара матерых. Что он делает среди них, среди этих преступников, мой возлюбленный, с болью узнанный Макс? Бледный, осунувшийся, без возмужания повзрослевший. Расселся с другими, за компанию перечеркнутый вертикальными линиями и тенями.
Я пыталась поймать его взгляд. Он поглядывал исподлобья, то на зрителей, то на судей, но без интереса, будто находился в ином измерении, будто все, что здесь совершалось, не имело к нему отношения. Он смотрел в никуда. В этой страшной его пустоте я тоже отсутствовала. Даже когда он вставал, чтобы ответить на вопросы суда, его взгляд не оживлялся ни адвокатом, ни прокурором, ни показаниями свидетелей, ни вещественными доказательствами. Ему было все равно. Он произносил слова, которые от него требовались. По сценарию.
Я поняла, что это конец.
Мне вдруг стало ясно, что исход предрешен, и каждый из участников лишь отыгрывает должную роль. И обвинение, и защита, и подсудимые, и судьи – всего лишь актеры с эффектными репликами. Зачем же так много, так долго, так красочно и витиевато? Я перестала их слышать, пустые слова.
Пришла в себя, когда судья зачитал приговор.
Максу дали семь лет. Остальным – от пяти до двенадцати. Их взяли под стражу. Макс оглянулся, но меня не заметил. Секунду-другую он шарил глазами в последней попытке кого-то в зале увидеть, но стражник его подтолкнул.
И вот он исчез.
Я сидела как оглушенная. Не могла шевельнуться. Слепо смотрела, как поднимаются, разминают суставы, начинают гудеть и тянуться на выход усталые зрители. Кто-то плакал навзрыд. Ее увели. Большинство погрузились в суровость. Иные сдержанно оживлялись, затевали обсуждение просмотренного лицедейства.
Зал быстро пустел. Вот совсем уже мало. Вот осталась одна. В первом ряду задержалась женщина. Она сидела неестественно прямо, совсем неподвижно. Ее силуэт чем-то меня угнетал, давил.
Я поднялась и через опустелый зал зашагала к двери.
Поравнявшись, скосила взгляд. И тут же оцепенела. На меня смотрели глаза – глаза Макса, неповторимые, в ней повторившиеся. И это лицо, оно тоже несомненно было лицом Макса, только разрыхленным, состарившимся и женским. Я не могла сдвинуться, скованная гипнозом трагической незнакомки. На меня взирала застывшая, красная, острая, остекленевшая боль. Казалось, еще немного, и боль прорвется, хлынет словами. Но женщина молчала. И я вдруг поняла: это боль настоящей любви. Ведь подлинная любовь словами невыразима, да и что тут можно сказать, когда любовь этой женщины у нее отобрали, и все равно она будет ждать, сколько придется, хоть семь лет, хоть всю жизнь – потому что не кто иной, как она сообщила мне о Максе по телефону.
Возможно, глядя в упор, она начинала догадываться. Но не до конца, все еще не была уверена, что я – это я. Оброни я хоть слово, и она моментально узнает мой голос. Только что я могу сказать ей – матери? Что?
Я стремительно вышла из зала суда.
10
Не знаю, как я пережила ту зиму.
В груди постоянно ныла глухая боль. Я ходила в институт, чтоб отвлечься, а возвращаясь, влилась без сил.
Энергия жизни была как погода – все время ниже нуля.
Настала весна. Мне лучше не становилось. В природе началось брожение соков. Все мои мысли, зимой словно примороженные, оттаяли, обострились.
Я непрестанно бредила Максом.
Мне часто казалось, он где-то рядом. Только я не вижу его. Но слышу голос, чувствую прикосновения. Особенно, во время бессонницы. Он говорит: «Надо верить в лучшее, в свою неуязвимость. А еще, иногда устраивать праздник вседозволенности». Я ему говорю: «Зачем ты так шутишь?» А он: «Какие уж тут шутки. С любовью не шутят». А я: «Ты считаешь, все из-за меня?». А он: «Так сложились звезды судьбы». «Макс, я буду тебя ждать»…
На последних словах я всегда приходила в себя.
Семь лет. Это действовало отрезвляющее. Похоже, временами я просто сходила с ума. Но сознание нездоровья облегчения не приносило.
Чем так дальше жить, не лучше ли отравиться?
Мысль об отравлении пришла неслучайно. Близилось окончание учебы в институте. Еще немного, и мне защищать диплом фармаколога, который я даже не начинала писать.
Была только тема – «Яды».
Я убедилась, что настоящий яд раздобыть невозможно. Если не считать мужа, отравляющего мне жизнь постоянным нытьем. У него, видите ли, развилась депрессия, нет вдохновения. Нашел отговорку, чтоб только мне не помочь.
Он много времени проводил теперь дома. Якобы начал писать свою кандидатскую диссертацию. Но я понимала: он теперь приходит так рано домой, попросту потому что завершился его подлый служебный роман. Я попросила его помочь мне с дипломом. Он заартачился. Я проявила настойчивость. Он ворчал, упирался, злился, ругался такими словами, каких я и не подозревала в его лексиконе.
Пришлось надавить на жалость – последнее средство.
В конце концов, он мне сдался.
«Только доза делает яд лекарством и лекарство ядом». Парацельс.
Эпиграф к дипломной работе я подобрала сама. Со всем остальным он справился уже без меня. Вообще, он у меня может, если мне нужно. Главное – задать правильное направление мысли…
Жизнь ядовита. Все, существующее в природе, при определенных условиях может превратиться в отраву. Несколько литров обычной воды, выпитой за короткое время, нарушает электролитный баланс и представляет угрозу. Горсть поваренной соли, принятой внутрь, вызывает расстройства гомеостаза. Даже кислород, основа всей жизни, в превышенной концентрации может привести организм к летальному повреждению.
Многие минералы нашей планеты опасны. Наиболее актуальны – свинец, кадмий, ртуть, сера, мышьяк. Незначительное их количество при попадании внутрь блокирует нервные импульсы, ведет к нарушению дыхания и сердечного пульса. Эти элементы накапливаются в тканях растений и животных, что делает их ядовитыми при употреблении в пищу. Также ядовитые минералы могут быть растворены в воде для питья.
И все же главную угрозу для человека представляют яды живых организмов.
Около 1 000 видов растений смертельно опасны. Более 400 видов пресмыкающихся ядовиты. Свыше 800 тысяч видов насекомых вооружены убийственным ядом или имеют так называемую «химическую защиту». Эта статистика приблизительна и условна, поскольку жизнь не стоит на одном месте, каждый год открываются новые виды, и всей правды о ядах мы до конца никогда не узнаем.
