Игорь Воеводин - Повелитель монгольского ветра (сборник)
Рев и топот были ему ответом. Дуэлянтам освободили место на скамьях, друг против друга. Врач, хмурясь, поставил на стол трехлитровый баллон медицинского спирта, хозяйка – соленые огурцы и чайные стаканы.
Офицеры скинули сюртуки и, оставшись в рубахах, сели за стол. Стало тихо.
Краснов вытащил часы на цепочке и сказал:
– Так-с, господа, нрава вы оба, видать, буйного. Не хочу, чтобы вы ухайдокали друг друга вглухую, а потому даю вводную: один стакан в три минуты, соревнование – десять минут, усидите оба – молодцы…
Унгерн и Анненков кивнули. Артифексов налил по первому так, что влага держалась в посуде поверхностным натяжением.
Краснов махнул платком и вытер им багровый лоб. Унгерн выпил стакан в три глотка, Анненков в пять, чуть не смакуя, картинно отставив мизинец. Закусили.
Разгоряченные казаки бились об заклад, большинство ставило на земляка. Но Артифексов, падавший всегда предпоследним, оценил, что барон даже не вспотел, а только, бледнея, сжал зубы, и поставил на него червонец.
Второй стакан выпили менее лихо. Чуть дрогнула рука Анненкова, потянувшаяся за огурцом, но не изменила хозяину.
Оба улыбались, хотя было видно, что зрачки фокусируются медленнее. Но то, как ходуном ходила, как вздымалась крутой волной у старшей, девятнадцатилетней дочери купца, грудь под хусточкой, Анненков разглядел.
– Три! – Врач налил очередную дозу.
В повисшей тишине было слышно, как глыкала влага в глотках офицеров.
Хмурясь, Краснов следил за минутной стрелкой.
– Ничья, господа, – растерянно произнес он, – как прикажете делить ставки?
– По четвертому! По четвертому, нехай! – неслось со всех сторон.
Анненков улыбнулся и вопросительно взглянул на барона. Тот пожал плечами и с деланым безразличием кивнул. Выпили. Офицеры сидели, держась за стол, и старались не качаться. Три минуты истекли. Тишина.
– Ой, маменьки! – послышалось в углу, и тарелка разбилась у ног старшенькой.
– Цыть, шалава! – цыкнул на нее хозяин.
В мертвой тишине Унгерн показал доктору глазами на недопитую банку и спросил, слегка грассируя:
– Вы не против, Борис Владимирович?
Борис Владимирович не сумел совладать с коснеющим языком, но всем молодецким видом показал: о, да, Роман Федорович, не против! Какие могут быть вопросы?!
Офицерам подали рушники. Перекинув полотенца через шею, они в петли просунули трясущиеся руки и повлекли, подтягивая полотенца за свободные концы, стаканы ко рту.
Выпив, Анненков ухватился за барона. Тот, последним усилием воли перевернув стакан, уронил себе каплю на макушку и пробормотал:
– Вот…
В следующее мгновение оба хорунжих свалились с лавок. В хате творилось что-то невообразимое. По литру спирта – три смертельные дозы! – это было невиданно и неслыханно.
Счастливый Краснов утирал слезы.
– Осторожней, осторожней, аспиды! – ругался он, глядя, как офицеров извлекают из-под стола. – В горницу их, да караульный чтоб раз в четверть часа проверял, не на спине ли спят – неровен час, захлебнутся!
Анненкова и Унгерна, стащив с них сапоги, свалили на широченную хозяйскую кровать. Веселый ужин при свечах продолжался. Иногда вместо караульного в горницу заглядывала старшенькая, но не было в этот час на земле женщины, на которую среагировали бы офицеры.
…Расходились под утро. В лазоревом тумане тонули окрестности, ранние дымы стлались над хатами. На ближайшей к окну горницы сосне сидела никем не замеченная сова. Форточка была раскрыта. Из комнаты доносился богатырский храп.
Птица сидела, нахохлившись и не шевелясь. По временам, когда ее ушей касался посторонний шум, она вздрагивала и поворачивала голову с огромными глазами.
Крысы ушли в эту ночь из купеческого дома и вернулись только зимой.
29 июля 2005 года, два часа дня, Каспийское море, Казахстан
Белый прибрежный городок тонул в мареве полуденного солнца. Пыль оседала на улицах за редким автомобилем, и долго лаяли вслед ему собаки. На центральной площади жался к нескольким чинарам, дающим негустую тень, жалкий базарчик: несколько старух с кастрюлями вареной баранины и картофеля, овощи, фрукты, телеги с рисом в мешках, тряпки. С одного из шатров, уставленного аппаратурой китайского производства, доносится жужжание диджеев, звучит песня:
Черный бумер, черный бумер,
Стоп-сигнальные огни!
Черный бумер, черный бумер,
Если можешь, догони!
К одному из лотков подошел высокий, худой человек лет тридцати трех. Джинсы, майка, стриженая голова, изможденный вид. Молодуха, торговавшая съестным – казы, конской колбасой и бешбармаком в кастрюле, – насторожилась и перестала жевать.
Человек долго стоял молча, глядя на еду. Потом поднял голову.
– Я хочу есть, – сказал он.
– Плати, – ответила молодуха.
– Я могу работать, только мне нужно поесть, – проговорил человек.
– Гони его, Марьяна, что с него толку, только вспотеет зря! – под громкий хохот окружающих крикнула ей бабища с золотыми зубами, торговавшая шмотками.
Человек обернулся и посмотрел на крикнувшую. Холодом блеснули голубые глаза.
– Я еще могу работать, – так же ровно произнес он, и золотозубая, осекшись, забормотала:
– Ишь, бичара! Может он! А ну пошел, пошел!
Человек не уходил.
В это время рядом с лотком остановилась машина, и толстый, коротко стриженный человек с золотой цепью на шее, подойдя, уронил:
– Насыпь-ка…
Молодуха засуетилась и стала накладывать в быстро протертое блюдо еду, наливать бульон в пиалу.
Подошедший, поймав взгляд голодного, спросил торговку, ощерясь:
– Хахаль твой?
– Да какой там! – заторопилась та. – Бич какой-то, говорит, есть хочу, а так, мол, сильный…
– Сильный? – с интересом спросил толстый и внимательнее присмотрелся к попрошайке. – Жрать хочешь? – полуутвердительно спросил он.
Человек сглотнул слюну, взметнулся и опал кадык на худой шее. Он кивнул.
Толстый взял блюдо и стал жевать. Картофель, лук, казы и баранина лоснились жиром, бульон просвечивал в большой пиале, и сок тек по его подбородку.
– Спляшешь, дам доесть, – утирая рот, сказал он.
Худой молча смотрел ему в глаза. Жрущий сначала щерился, затем перестал улыбаться и жевать, опустив блюдо и пиалу.
Худой посмотрел на блюдо. Мяса оставалось еще много. Постояв, он повернулся и пошел прочь.
– Эй, шавка! – крикнул ему вслед толстый. – А ну вернись! Вернись, падло!
Худой шел, не оборачиваясь.
Толстый, поставив еду, догнал его и рывком повернул к себе.
– Ты что, животное, не слыхал?! – задыхаясь, прошипел он.
Худой молча смотрел на него.
– Слыхал, – наконец ответил он, – но мне неинтересно с тобой говорить…
Возгласы удивления и хохот пронеслись над лотками. Толстый, оглянувшись на зрителей, побагровел.
– Да ты знаешь, лох, с кем говоришь? – шипел он с ненавистью, тяжело дыша, едва сдерживаясь.
– Знаю. Ты бык, – ответил худой.
Короткий возглас удивления еще раз пронзил площадь и замер. Толстый свалил его на землю одним ударом и принялся добивать ногами, повторяя:
– Падло, падло, падло!
Человек сжался в комок, подтянув колени к животу и закрывая голову, выставил локти. Толстый бил и бил его.
– Оставь, Мясник! – раздался ленивый голос, и град ударов стих.
Рядом стоял невысокий крепыш. Узкие косые глаза его смотрели, ничего не выражая, но Мясник заговорил извиняющимся тоном:
– А че он, Бек-хан, а? Как этот в натуре, че он, а?
Не обращая на него больше внимания, крепыш присел на корточки рядом с лежащим.
– Встать можешь? – спросил он.
Лежащий медленно разогнулся и встал. Мясник куда-то исчез.
Худой и крепкий молча стояли друг против друга.
– Я тебя видел раньше? Не припоминаю… – сказал казах.
– Может быть, – пожал плечами худой, – я многого не помню…
– Шиза, что ли?
– Нет, просто многого не помню.
– Ну а звать тебя как?
– Энгр. Барон фон Энгр, – ответил худой, и хохот, и свист, и рев повисли над площадью.
Смеялись все – и торговки, и старухи, и мальчишки, и крепыш.
Белый приморский городок тонул в полуденном мареве. Из радиоприемника доносилось:
Садись, девчонка,
Покатаемся с тобой!
29 июля 2005 года, Казахстан, 5 часов дня
– Ешь! – О стол из неплотно пригнанных досок стукнула оловянная миска с дымящимися кусками мяса. – Ешь, ешь…
Энгр сидел, нахохлившись, словно усталая диковинная птица, неизвестно как попавшая в эти места.
На мели возвышался полуразрушенный баркас, к нему были перекинуты сходни. За столом под навесом из белого полотна собралась вся шайка. Ветерок, просоленный ветерок чуть колебал тростник на берегу да не давал потухнуть огоньку под огромным чайником.
Энгр протянул руку и взял кусок. Никто не шелохнулся, лишь Рита, поднявшись, налила пиалу зеленого чая и поставила рядом с миской.
