Александр Солин - Неон, она и не он
«Ах ты, грязный урод, ах ты, грязное животное!» – задохнулась она ему вслед и с запоздалым ужасом осознала, что призрак насилия был совсем рядом. Бросившись в прихожую, она закрылась на все замки, после чего кинулась уничтожать следы его пребывания.
Сначала она залезла в ванну и, сотрясаемая крупной дрожью, принялась с ожесточением смывать мочалкой его мерзкие прикосновения, отдирать от промежности его грязный вонючий рот и отплевываться от его кислых колючих поцелуев, приговаривая: «Грязная скотина, ах ты, грязная скотина! Тварь, подлая мерзкая тварь!»
Покончив с санобработкой, она устремилась на кухню, где большими ножницами искромсала и швырнула в мусорное ведро розы, после чего вымыла в трех водах обесчещенный им бокал, борясь с желанием отправить его вслед за розами. Она собралась кинуть туда же салфетки, которыми он вытирал свой поганый рот, и уже почти донесла их брезгливыми пальчиками до открытой пластмассовой пасти, как вдруг острое, живое, не ставшее еще памятью отвратительное ощущение его лизоблюдства обожгло ее пах, отчего вино внутри нее возмутилось и кинулось на выход. Она едва успела добежать до ванной, как парижская неприятность повторилась, и широкая ядовитая струя, словно насмешливая отрыжка дьявола, вырвалась из нее и осквернила целомудренную белизну ванны.
– Гад, гад, проклятый гад, чтоб ты сдох! – давилась она стонами, кашлем и слезами, согнувшись над ванной и неистовым душем, словно святой водой смывая следы дьявольской одержимости.
Немного выждав, вино вышло на бис, и она, проводив его искореженным хриплым кашлем, ослабела и, цепляясь руками за край ванны, опустилась на пол. Там она затихла, постанывая и прислушиваясь к себе, пока не убедилась в отсутствии новых позывов. Тогда она поднялась, умылась и взглянула в зеркало на свое осунувшееся, белее, чем у привидения лицо с черно-платиновыми пылающими зрачками. Она приложила холодные ладони к щекам, и вдруг вопреки слабости и мерзости бурный прилив радости от мысли, что она вовремя спохватилась и не пустила его в себя, расправил ей спину и плечи, и она, молитвенно сложив руки и возведя глаза к потолку, воскликнула:
– Боженька, миленький, спасибо тебе, что уберег от позора!
На неокрепших ногах она прошла в спальную и содрала с кровати измятую простыню, наволочки, пододеяльник, на которых пусть и мимолетно отпечатались его поры, за которые цеплялись его волосы и где затаились чешуйки его кожи и перхоти. Брезгливо скомкав оскверненное белье, она сунула его вместе с халатом в стиральную машину, где уже ждал своей очереди жених, и включила ее. Стиральная машина вздохнула и принялась смешивать в туго набитом желудке эфирную суть двух любовников, добросовестно соединяя бессердечную сучку с любимой обожаемой королевой. Утолив свежую месть, она осталась наедине с прежней и, бросившись на кровать, дала, наконец, волю слезам.
Боже мой, невероятно: она опомнилась не потому, что ей стало противно, а потому что пожалела ЕГО! Она должна его ненавидеть, а вместо этого пожалела! Но почему она так хотела ему изменить? Ведь она никогда не стремилась изменить изменившему Мишке, не стремилась даже в мыслях! Почему же она так хотела унизить жениха и почему не смогла (поцелуи не в счет)? Господи, неужели она его любит? А где же жалобный звук лопнувшей струны, где божественное озарение? Нет, нет, это всего лишь жалость, проклятая нестерпимая жалость, которая мешает ей в самые решительные моменты жизни!
Она выплакалась, и ощутила необычайное облегчение, словно с ее плеч слетел огромный походный рюкзак, и теперь она может сойти с тропы изматывающего маршрута и бродить по берегу тихой реки. С тем и заснула.
Воскресенье она провела в тихом, отрешенном одиночестве, прислушиваясь к затихающим раскатам грома у себя в душе. Словно ставя крест на непокорности, кладя конец ригидности, отказывая смятению во власти над собой и приветствуя житейскую мудрость, она ко всем своим авансам добавила еще один – решила с этого дня покончить с таблетками. Одно ее смущало: за весь день жених ни разу ей не позвонил…
В понедельник она появилась у Феноменко, чтобы забрать вещи и распрощаться. Все были крайне огорчены, а Юлька едва не плакала.
– Как же так! – говорила она. – Как же я теперь буду здесь без тебя!
– А знаешь что! – обняла ее Наташа. – Давай сделаем так: я сейчас посмотрю, как у меня пойдут дела, и если пойдут – ты сможешь перейти ко мне. Если захочешь, конечно…
– Наташенька, солнышко, да я с удовольствием! – едва не заплакала Юлька, обнимая ее.
Как ни отвратителен был ей Феноменко, она зашла к нему, чтобы предупредить:
– Я ухожу. Совсем.
– Вот тебе раз! – удивился он, оторвавшись от бумаг. – А я думал после нашего разговора ты останешься!
– Для чего?
– Чтобы командовать здесь, когда я уйду! Ты что, забыла?
– А как же фригидная бессердечная сучка?
– Так мне на этом месте такая и нужна! – вполне серьезно смотрел он на нее.
– Вот и ищи себе такую!
– Ты что, обиделась? – продолжал недоумевать он.
– Хуже – я выздоровела. Ты мне снова помог… – сказала она, вставая. – Прощай, Феноменко, прощай, мой герой…
– Зря я тебя на столе не трахнул! – кричал он ей в спину. – Сейчас бы была у меня, как шелковая!
На что она, не оборачиваясь, вскинула правый кулак с изящно оттопыренным пальцем презрения…
И в понедельник жених не позвонил. Не то чтобы она собралась мириться – скорее, его звонки были ей важны, как подтверждения его преданности.
«Ну, и не надо! – в сердцах вскинулась она. – В конце концов, это ты мне изменил, а не я тебе! Найду себе другого – богатого и глупого, а когда ты захочешь вернуться – заставлю тебя ползать в ногах, а потом прогоню!»
54
Вечером, в день несостоявшейся свадьбы он приехал к ее дому и ждал в машине. Она была у себя – об этом говорил свет ее окон. Он позвонил ей на трубку – она не ответила. Он продолжал сидеть, наблюдая за аркой, из которой она вполне могла показаться – кто знает, куда и зачем она может пойти в этот сиротливый день. Он решил – если до восьми она не уйдет, он поднимется к ее квартире, позвонит в дверь, станет на колени и будет умолять ее через дверь простить его, и не встанет с колен до тех пор, пока она не откроет и не увидит, как он страдает.
Впереди неожиданно припарковался угловатый, как сундук «Мерседес». Постоял, пылая красными раскосыми глазами на плоском черном затылке, словно соображая, стоит ли оставаться – и вот глаза его слегка померкли, а затем и вовсе лишились жизни. Джип освободили от кого-то грузного: слегка качнувшись, он подобрал левый бок, хотя сам груз еще не был виден. Но вот от машины отделился и шагнул в сторону арки плотный мужчина с короткими черными волосами, в длинном темном пальто, с цветами в одной и с плоским, оттянутым книзу пакетом в другой руке. Его бульдожий профиль проследовал перед глазами жениха и, прикрывшись широкой спиной, скрылся под аркой.
«Господи, неужели она не понимает, что творит?!» – изумился он, даже не пытаясь подобрать упавшее на заплеванный тротуар сердце.
Ему не пришлось напрягать память (где-то я его уже видел) и шелестеть опавшими листками календаря (когда же это было), ни предаваться расхожей мудрости (что вы хотите – мир тесен): мимо него во всей своей вальяжной очевидности проследовал Феноменко собственной персоной. Нетрудно было догадаться, что он здесь делает и кому предназначены его дары.
Чего угодно ожидал отвергнутый жених, но только не этого. Нет, мысль его не заработала с лихорадочной быстротой, сердце не взломало грудную клетку, дикое рычание не сотрясло окрестности, и он не кинулся за соперником, чтобы в битве за самку перегрызть ему глотку. Все было слишком очевидно: пригласить в такой день к себе домой бывшего любовника с целью более чем прозрачной может только бездушная остервенелая дрянь! А за таких битвы не устраивают…
Он сидел, забившись в кресло, бессильно наблюдая, как короткий жирный червяк по имени «конец», дырявит кору головного мозга, чтобы проникнуть в серую мякоть и забраться в самую ее глубину. Смертельно раненный, он все же выдержал еще полчаса, лелея сумасшедшую надежду, что Феноменко оказался здесь своим обычным подлым образом и что он сейчас вылетит из подворотни, как пробка из каменной бутылки. Но нет, прошло полчаса – пробка прочно застряла в ее уютном гнездышке.
Бледный и несчастный, он сорвался с места и устремился прочь от этой неблагодарной женщины с темной душой, ровным пульсом и полным бюстгальтером денег, а добравшись до дома, припал к бутылке. А чем еще прикажете обезболить кровоточащее сердце, израненное до потери сознания видениями ее непотребного разврата? Ведь тело его сейчас здесь, а душа там, возле ее кровати, знакомой ему вплоть до легкого поскрипывания – подсматривает и страдает от невыносимой боли! Да, это месть, самая настоящая месть – изощренная, безжалостная и убийственная! И он узнал о ней из первых рук, потому что снова на свою печаль явился туда, куда его не звали!
