Александр Солин - Неон, она и не он
Пока она добывала продукты, голод сменился легким нытьем желудка и, вернувшись домой, она с трудом проглотила несколько ложек куриного супа, который приготовила два дня назад, забыв посолить. Отодвинув тарелку, она сидела с отсутствующим взглядом, перед которым теснились видения предстоящей случки. Вот она тушит свет и забирается под одеяло, и Феноменко тут же накидывается на нее, нетерпеливо мнет ее тело, сопит, наваливается и… Она тряхнула головой – видения исчезли.
«Какой кошмар! – ужаснулась было она, но тут же отступила: – Да пусть делает, что хочет… Чем хуже, тем лучше…»
Поначалу она даже хотела обставить спектакль в символическом вкусе, то есть, явиться в спальную в свадебном платье и дать себя раздеть. Почему-то она думала, что флюиды мести, которые будет излучать в это время антенна ее тела, обязательно ЕГО достигнут. Но потом решила, что любимой ИМ золотисто-шоколадной комбинации будет достаточно. Палача же она встретит, как есть: в джинсах и сером свитере с широким воротом. И нужно будет побольше выпить. А завтра она позвонит этой самоуверенной правозащитнице Светке и между делом сообщит, что переспала с другим мужчиной. Можно не сомневаться, что новость достигнет нужных ушей и если не убьет, то сильно покалечит!
Близился назначенный час, и смутное волнение, чьи размеры еще утром не превышали белой точки на черном листе ненависти, набирало силу. В отличие от лавы плотского возбуждения, единственный родитель которой есть вулкан страсти, волнение ее происходило от противостояния злой одержимости и какого-то непонятного ей порицательного категорического чувства – так сходятся в душе два континента, сминая края и рождая горы сомнений. Вот эти горы и следовало залить вином до самых вершин, чтобы самопринудительная природа предстоящего насилия не стала ей совершенно очевидной.
Она извлекла из узла халат жениха, отряхнула и повесила в ванной: пусть остатки ЕГО ауры корчатся в оскорбительном брутальном поле соперника!
52
В семь часов с назойливой точностью позвонил бывший владелец халата, а через пятнадцать минут явился Феноменко.
– Извини, Наташенька! – потянулся он к ней с порога губами и розами. – Еле вырвался!
Она молча приняла цветы и подставила щеку.
– Сто лет у тебя не бывал! Очень рад, что ты про меня вспомнила! – говорил он, снимая широкое длинное пальто, пиджак и вставляя ноги в тапочки жениха. – Куда идти? – подхватил он пакет, озираясь.
Она повела его на кухню. Там он извлек из пакета и водрузил на стол бутылку «Шато Марго», после чего огляделся:
– А у тебя тут все по-старому!
– Да, почти, – отозвалась она, выставляя на стол тонкие певучие бокалы, хрустальную полусферу с фруктами, вазочку с ворохом конфет в ярких скрипучих одеждах, крошечные тарелочки для случайных отходов, пару десертных ножей и розовые салфетки. Подтолкнув ему штопор, сказала: – Открывай!
Он ослабил галстук, открыл вино и наполнил бокалы. Сели.
– За тебя! – поднял он бокал, и хрустальный колокол в ее руке отозвался тем же звоном, как если бы звонарем был отлученный от ее церкви жених. Она крупными глотками выпила вино до дна и отставила бокал. Феноменко же пил, не торопясь, и выпил лишь до половины.
– Ну, что у тебя, рассказывай! – велел он деловито.
Неприязненно взглянув на него, она сказала:
– Ты украл у меня жениха…
Он ничуть не удивился и живо откликнулся:
– А он украл тебя у меня!
– …И поэтому должен на мне жениться! – заключила она, и по ее лицу невозможно было понять, шутит она или нет.
– Ты думаешь? – с сомнением произнес он, потянулся за бокалом и прикрылся им.
– Если ты, конечно, честный человек… – сказала она, глядя, как он целится в нее ножкой бокала.
Он медленно допил вино, приложил к губам салфетку и, прищурившись, ответил со сдержанным вызовом:
– Я честный человек…
– Тогда наливай! – с дурашливой бесшабашностью велела она.
– Ты куда-то спешишь? – с иронией спросил он, наполняя бокалы.
«Да. В кровать…» – подумала она, а ему сказала: – Нет! С чего ты взял?
– Разве «Шато Марго» так пьют…
– Ну, хорошо, с возвращением! – протянула она ему навстречу бокал.
Что-то изменилось в его обращении. Куда-то делся нетерпеливый напор, не полыхали, как бывало, желтым масляным светом глаза, а в движениях появилась ленивая медлительность. В нем не чувствовался плотский голод, и здоровая похоть не оживляла его лицо лихорадочной предупредительностью. С плебейской непочтительностью опустошив бокал, она примирительно сказала:
– Ну ладно, я пошутила. Я не собираюсь за тебя замуж. И вообще я не собираюсь замуж. Я рада видеть тебя у себя – в конце концов, мы же друзья! Ведь друзья?
– Друзья, друзья! – усмехнулся он.
Они выпили, и завязался вполне дружеский, лишенный флиртующих изворотов разговор, когда собеседники увлечены самим его предметом, а не той скрытой, возбуждающей, межполовой вибрацией, которой слова служат источником и маской. Он поведал, что собирается податься в политику, и ему обязательно потребуются толковые помощники.
– И помощницы! – подсказала она.
– И помощницы! – кивнул он и важно сообщил: – Возможно, мне придется переехать в Москву…
– И бросить все здесь? – с напускной наивностью испугалась она.
– Нет, конечно! – снисходительно отозвался он и многозначительно добавил:
– Я как раз ищу человека, на которого мог бы оставить бюро…
Тут слышался и виделся нешуточный намек. Ей давалось понять, что все зависит от ее лояльности и услужливости. Интересно, был ли минет включен в цену вопроса?
– За это надо выпить! – воскликнула она, и он охотно поддержал.
Слово за слово, и мило беседуя, они опустошили почти две бутылки. Она неожиданно для себя увлеклась, и несколько раз суть предстоящего события ускользала от ее умащенного вином сознания, и тогда ей казалось, что улыбчивый мужчина напротив всего лишь старый добрый друг, явившийся проведать ее, тяжелобольную, и поддержать. Что вот он посидит еще немного, распрощается и уйдет, пожелав ей скорейшего выздоровления. Так продолжалось около двух часов, пока он не сказал:
– Ну что, может, продолжим разговор в постели?
И тут же винные иллюзии рассеялись, и стало ясно, что пора переходить к тому, для чего она его, собственно говоря, позвала, а он любезно явился.
– Халат в ванной, – сказала она.
Пока он играл с водой и со своим самодовольным «Я», которое в зеркале выглядело как “R”, она, поддерживая себя слабеющими инъекциями мести, разобрала постель, приоткрыла окно, задернула шторы, приготовила полотенца, свое белье, поправила там, отряхнула здесь, то есть, проделала то же, что и всегда. Привычным обрядом этим она, как унизительным багром отталкивала приблудную лодку бывшего жениха от своей яхты.
«Вот тебе, вот тебе!» – хлестала она предстоящим самоуничижением по его неверным щекам. Прихватив комбинацию, она покинула спальную и в гостиной столкнулась с халатом жениха, над которым вместо головы изменника торчала довольная голова палача. Было очевидно, что халат на нем с чужого плеча – не то ворованный, не то позаимствованный.
– Иди, ложись, я сейчас приду, – торопливо бросила она на ходу.
В ванной она надела комбинацию, набросила халат, откинула за плечи волосы и посмотрела на себя в зеркало.
«Надеюсь, ты хорошо подумала…» – сказало отражение, перед тем как исчезнуть.
По дороге в спальную ее пробрала нервная дрожь.
«Господи, что я делаю!» – задохнулась она от внезапной тоски, но подоспевшая гордость вытолкнула тоску за порог и подхлестнула ослабевшую волю очередной порцией ненависти. Зайдя в спальную, она потушила свет, скинула халат и, отгородившись от голого палача возбуждающим своей беззащитностью шелком, улеглась на холодный операционный стол, приготовившись к отречению, облегчению, обличению, излечению, помрачению, обречению, отсечению. Он тут же подкатился к ней, безвольно лежащей на спине с опавшими руками и закрытыми глазами, и навис черной волосатой тушей.
– Наташка, я страшно соскучился… – сообщил он, прижимаясь к ее бедру безразмерным подрагивающим нетерпением.
«Вот и хорошо…» – вяло подумала она, посчитав что он, не в силах сдерживаться, тут же вторгнется в ее пределы и скорыми короткими толчками узаконит ее измену. Пусть она не готова, пусть ей будет больно, и она от боли прикусит губу – только бы поскорее с этим покончить! Когда же месть свершится и наполнит ее злым торжеством, она поразит его неподдельными оргазмами, чем вполне возможно откроет новую главу их отношений.
«Господи, ну, скорей же, скорее… Чего ждешь…» – заторопилась она, чувствуя, как стремительно тает айсберг ее решимости. Он, однако, решил растянуть удовольствие и предался своим обычным протокольно-однообразным ласкам.
Она почувствовала его губы на своих губах, и они оказались жесткими, сухими и колючими. Она не выдержала и отвернула лицо. Его отвергнутые губы в компании с коротким носом обследовали ее щеку и висок, принюхались к волосам и, выпустив язык, мокрым щупальцем залезли в ухо, отчего голова ее невольно дернулась. Затем сползли на шею, оттуда на плечо и, замерев перед сомкнутой подмышкой, попытались забраться в пряные складки. Щекотливый маневр заставил ее отвести плечо и крепче прижать руку к телу. Ощутив ее неприязнь, он недовольно отступил. Его тяжелая волосатая лапа задрала комбинацию и, словно проверяя, все ли на месте забралась под ягодицы, затопталась по животу, потерлась о пушистый бугорок, влезла между сжатых ног. Твердая фаланга большого пальца бесцеремонно и больно протиснулась через створки крепостных ворот внутрь, огляделась там и выбралась, сухая, наружу.
