Ольга Карпович - Закулисный роман (сборник)
В эту минуту я поняла, что и в самом деле все это время видела перед глазами Вацлава, рыдающего над моей могилой, проклинающего себя за черствость. Господи, неужели я была настолько примитивна?
– Но что же мне делать? Я не хочу, не хочу жить, – всхлипывая, повторяла я.
И Ада, похлопывая меня по спине, твердила:
– Не хочешь жить? Да ты и не начинала еще. Ты сначала попробуй, чтобы понять, от чего отказываешься. Все еще может быть иначе, совсем иначе. Ты только думай о себе, хоть раз в жизни попробуй поступать так, как хочешь именно ты, а не кто-нибудь другой.
Словом, ей удалось тогда меня успокоить, я поехала домой, напилась бабушкиного чаю, поревела несколько дней – и ничего с собой не сделала. Потом у меня началась тяжелая ангина, я несколько недель не ходила в институт, а когда вернулась, оказалось, что Вацлав куда-то пропал, а Багринцев, наш Мастер, скоропостижно умер. И моя история любви постепенно стала уходить в прошлое. И мне оставалось лишь тосковать и плакать, ведь Вацлав объяснил мне, что прошлое никогда не возвращается.
Собственно, на этом все и кончилось. Я кое-как доучилась, сыграла свои роли в дипломных спектаклях, вышла замуж за Влада и забросила карьеру, посвятив себя мужу, конечно, куда более талантливому, чем я. И все прошедшие годы слились в моем сознании в череду серых, одинаковых дней. Умыться, приготовить завтрак для Влада, разбудить его, собрать на репетицию в театр, проследить, чтобы добросердечные коллеги не споили на очередном торжестве в гримерке, проконтролировать, чтобы более одной размалеванной девицы не оказывалось в нашей кровати, когда я неожиданно возвращалась домой с дачи. Я делала все, что обычно делают жены известных актеров – запойных алкоголиков, жила как на атомной станции, ожидая, когда начнется новый запой, привозила ему обед в театр, дружила с женами других актеров… Иногда мне кажется, я недолюбливаю Аду именно потому, что она обманула меня: обещала, что жизнь еще может быть другой – яркой и счастливой, а на самом деле все яркое в моей жизни закончилось именно в тот день. Когда Вацлав указал мне кивком своей царственной головы на дверь.
Когда меня вдруг, после стольких лет, пригласили сыграть в инсценировке по роману Уайльда, я как будто оттаяла, ожила, моментально похудела. Вдруг показалось, что все еще возможно изменить, что молодость моя не совсем еще забыта и похоронена. Меня не интересовали ни деньги, ни отзывы критики, я была счастлива только от того, что снова буду выходить на сцену, участвовать в репетициях, вариться среди понятных мне и любимых людей, жить полноценной жизнью. Теперь же, когда вновь появился Вацлав, мне оставалось лишь молиться, чтобы он не согласился принять участие в постановке. Я понимала, что не выдержу этого искушения, этой пытки – быть все время рядом с ним и продолжать оставаться примерной женой, хозяйкой, ухаживающей за этим проклятым котом.
Ксения твердила, как нам необходимо, чтобы Вацлав остался, какие перспективы сразу приобретет проект. Гоша уже подсчитывал воображаемую прибыль. Влад повторял, как все классно устроится. И лишь Ада возражала:
– Ксения Эдуардовна, а вы не боитесь возлагать такие надежды на Вацлава? То есть на господина Грина? Насколько я помню, он человек сомнительных моральных качеств.
– Какая разница! – импульсивно возражала Ксения. – Да даже если он злодей и убийца! Меня интересует лишь его талант, сценическое воплощение…
– Угу, – скептически кивала Ада, – вы, главное, скажите об этом Вацлаву. Он очень поддержит тему: творческий человек ответственен только перед вечностью. Но я сейчас не о вашем личном к нему отношении, а о том, что Вацлаву ничего не стоит что-то пообещать вам, а потом, попросту говоря, кинуть.
– Что, Адок, боишься, что Левандовский затмит тебя своей славой? – хохотнул Гоша.
– Георгий, я не могу с тобой разговаривать, когда у тебя в глазах значки доллара светятся, – отбрила Ада.
– Пис, братья и сестры! – добродушно увещевал всех Влад. – Все будет чики-поки, вот увидите.
Я молчала. Я страстно желала, чтобы Вацлав остался, и мучительно этого боялась. В тот же вечер он объявил нам, что согласен играть в спектакле.
Начались репетиции. Я, конечно, отдавала себе отчет в том, что я Вацлаву не ровня, да и был ли кто-либо когда-нибудь равным ему? Много лет назад, выходя на сцену в студенческих отрывках, он затмевал собой всех. На четвертом курсе, когда в одной из багринцевских постановок он играл Ставрогина, у присутствующих приглашенных дам иногда случались обмороки. Он был слишком талантлив. Слишком ясен. Слишком сценически точен. А теперь он давно перешагнул самого Багринцева и затмил своего учителя. Ясно, что Вацлав все эти годы потратил на совершенствование себя в профессии. В отличие от меня. В отличие от нас. Я понимала, что ни я, ни кто-то другой из нас ТАК играть не сможет никогда. Все мы деревянные бездари рядом с ним.
Нам приходилось видеться каждый день. Поначалу я боялась этих встреч, долго готовилась к ним, ведя про себя бесконечные немые диалоги, воображая, что он скажет мне, что я отвечу. С каждым днем я все больше втягивалась в происходящее, после окончания репетиции я с мучительным нетерпением уже начинала ждать следующую, ждать, когда вновь увижу Вацлава на сцене. Это было наваждением, он снился мне ночами, я вскакивала на постели и долго не могла отдышаться. Мне стыдно было смотреть в глаза Владу, казалось, будто он читает в моих глазах мысли о Вацеке, и я стала избегать мужа. Впервые в жизни перестала следить за тем, чтобы у него были чистые рубашки, старалась поменьше бывать дома, оставляя в холодильнике полуфабрикаты. Софокл, всегда презиравший меня, воспринимавший хозяйку, видимо, кем-то вроде обслуживающего персонала, теперь, словно чуя измену, шипел при моем появлении и норовил расцарапать ноги в кровь. Проклятая зверюга, подлая, как весь мужской род.
Чувство к Вацлаву, казалось бы, похороненное много лет назад, снова брало надо мной верх.
Однажды, бродя по центру Москвы, чтобы не идти домой, я увидела Вацлава в кафе на Малой Бронной. Столик стоял у самого окна, и мне хорошо виден был его профиль – чистый и тонкий, его волосы, золотым чубом спадавшие на лоб, его аристократические ладони, сцепленные замком пальцы. Он отхлебнул кофе из чашки и продолжил увлеченно что-то говорить.
Я посмотрела на его собеседника и вздрогнула – напротив Вацлава сидела Вероника, дочка Ады. Я видела ее всего один раз, тогда, после репетиции, но запомнила хорошо. У Вероники были длинные светлые, как у матери, волосы и бойкие синие глаза. Черты лица не такие правильные и безупречные, как у Ады, скорее миленькие, симпатичные – вздернутый носик, подвижный яркий рот. Сейчас девушка сидела напротив Вацлава, подавшись вперед, поставив локти на стол и опустив подбородок на кулачки. Она слушала его внимательно, потом сказала что-то, и он засмеялся, откинув голову.
Он взял в ладони чашку и поднес ее ко рту Вероники. Она сначала едва притронулась губами и тут же отпрянула, прижав ладонь к лицу, как будто обожглась. Он сказал ей что-то, и тогда она вновь припала к чашке и начала пить жадно, большими глотками, полуприкрыв глаза. Он же все смотрел на нее своим гипнотизирующим взглядом. Смотрел не отрываясь.
Мне стало страшно за девочку. Я вдруг увидела себя на ее месте – юную, наивную, как завороженная слушавшую измышления Вацлава. Ведь он воспользуется ею и бросит, как когда-то меня. А может быть, я, как ни стыдно в этом признаться, просто ревновала: ведь она была такой свежей, такой красивой, и она сейчас сидела с Вацлавом за столиком в кофейне, а я стояла на промозглой осенней улице и смотрела на них через окно.
На следующий день перед репетицией я отозвала в сторону Аду и выложила ей все, что видела вчера. Она выслушала меня спокойно, а затем горделиво повела подбородком:
– Большое спасибо, Катя, но я не считаю возможным шпионить за дочерью!
Холодная, эгоистичная дрянь! Если бы судьба подарила мне ребенка, я никогда не вела бы себя так беспечно, не позволила бы, чтобы с ним случилось что-то плохое, я бы оберегала его от всего. Но детей у меня нет, если, конечно, не считать большим ребенком Влада.
Шла репетиция первого акта. На сцене беседовали лорд Генри (Гоша) и художник Бэзил Хэллуорд, роль которого теперь, после появления Вацлава, отдали Владу. Я стояла за кулисами, не знаю, заметно ли было мое присутствие всем остальным, но там, на малой сцене, было одно потайное место среди декораций, в котором я и находилась, наблюдая за всем происходящим на сцене. И вдруг всей кожей, дрожью, мгновенно пробежавшей по спине, почувствовала приближение Вацлава. Он остановился позади меня, его дыхание щекотало мне шею. Сердце заколотилось сильнее, я старалась дышать размеренно и едва слышно, чтобы он не догадался, что со мной происходит.
Вацлав несколько секунд смотрел на сцену, потом спросил:
