Майя Белобров-Попов - Русские дети (сборник)
В итоге Мераб плохо кончил – упал где-то с пятого этажа. Взрослые говорили, что его, наверно, выкинули другие заристы за неуплату долга, но толком ничего не было известно. А квартиру купил один одышливый милиционер с чрезмерным животом. И теперь туда таскались голубые рубашки и фуражки, что тоже всем очень не нравилось, да что делать?.. Джадо, видно, действует и после смерти ведьмы.
Афи!.. Иси!.. Куше!..
В детстве родители отправляли меня на выходные к бабушке и дедушке в другой район, где меня ждали игры с кошкой Читой и сеттером Леди, а также сидение возле деда – охотник и рыболов, он на выходные обычно занимался починкой снасти или набивкой патронов, чисткой ружей или штопаньем сети-накидки со свинцовыми грузилами по краям, весом до пуда, которую надо было веером раскидывать по воде, а потом вытаскивать с рыбой на берег.
Мне разрешалось иногда держать весы или надавливать палочкой на пыжи, загоняя их в гильзы до упора, распутывать лески или держать наготове крючки или баночку с дро бью или машинным маслом.
Во дворе деда уважали и побаивались – в голодные времена он добывал дичь и рыбу и раздавал соседям, а когда надо – мог и гаркнуть, и все помнили, что у него на стене висят крест-накрест два ружья, а стрелок он отменный, что и было однажды продемонстрировано, когда какие-то чужие заблудшие забулдыги затеяли во дворе потасовку и дед, выставив ружьё в окно, так дал из двух стволов дуплетом по земле рядом с ними, что они кинулись прочь без оглядки.
По субботам я обычно ходил с бабушкой в парк Муштаид, где получал законное мороженое и катание на детской железной дороге, где красноносый плешивый проводник Како, в мятом кителе, открывал перед каждым ребёнком дверь вагончика и почтительно приглашал войти внутрь, обращаясь исключительно на «вы»: «Пожалте сюда, госпожа! Вашу ручку, князь!» – а тех, кто сам ещё не научился входить (и вообще ходить), вносил и заботливо усаживал на сиденья.По воскресеньям мы с дедом, снабжённые бутербродами, отправлялись в зоопарк, причём дед так подгадывал, чтобы успеть к кормёжке животных, которые в эти моменты оживляются, а остальное время апатично лежат в маленьких задрипанных клетках, что всегда вызывало возмущение деда:
– Сволочи! Так мучить зверей! Не могут клетки побольше сделать? – что, в свою очередь, удивляло меня («Он же охотник, сам зверей убивает, а чего вдруг так заботится о них?»).
Кстати, когда я как-то спросил об этом у бабушки, то получил уклончивый ответ: «Он убивает только лишних и больных животных, которые всё равно умрут», – и это объяснение мне показалось очень понятным и логичным, и я, с обычной детской безапелляционной жестокостью, решил, что если они больные и лишние – то, правда, зачем им жить?..
Кормёжка проходила в ангаре хищников, где всегда стоял тугой запах мочи и были слышны рёвы и рыки, эхом отлетавшие от стен и оттого ещё более страшные. Но хромой смотритель Валико (от которого всегда разило пивом, а из нагрудного кармана его некогда синего халата торчала неизменная чекушка), небритый и весёлый, не обращая внимания на людей и зверей, ловко шуровал вилами, просовывая мясо под решётки, и то покрикивал на беспокойную пантеру: «Давай без глупостей, Дали-джан, не то получишь у меня!», то увещевал брезгливого тигра Бадри: «Возьми, мой хороший, поешь, почему тебе не нравится печёнка? Она хорошая! Вон почки свежие!», то молча ворошил гриву старого седого льва Жермена, всегда уныло лежавшего в углу клетки.В тот день возле ангара мы встретили Валико с пустым тазом, где плескалась кровавая юшка.
– Что, опоздали? Уже покормил? – спросил у него дед.
– Нет, ещё волки остались. За мясом иду.
Не успели мы войти в ангар, как дед, качнувшись, замер и положил мне руку на плечо так веско, что придавил меня к земле.
– Что? – попытался я вырваться, но дед свистяще сказал:
– Тссссс…
И тут я увидел, что в клетке льва открыта дверца, а Жермен осторожно, уже наполовину вылезши, пробует лапой железную лесенку и потом, грузно переваливаясь по ступенькам, тяжело спрыгивает наружу, на пол ангара…
В ангаре было несколько посетителей. Дед негромко сказал в пустоту, ни к кому не обращаясь:
– Стоять, не бежать! Он старый, сытый! Спиной не поворачиваться! Молчать!
Его рука как-то тихо и бережно задвинула меня назад, я уткнулся носом в его спину, в серый габардиновый плащ, но успел заметить, как дед другой рукой медленно выбросил из кармана сверток с бутербродами и подтолкнул его ногой в сторону льва.
Кто-то вскрикнул, дед шикнул:
– Молчать, на него не смотреть! – сам не двигаясь с места и запихивая меня левой рукой всё дальше за себя, так что я уже с другой стороны увидел, как лев начал катать лапой свёрток, потом стал выковыривать из бумаги хлеб, а из хлеба – колбасу, иногда поднимая башку, поглядывая кругом и, очевидно, решая, нет ли тут претендентов на лакомые кусочки…
Таковых не нашлось. Люди, замерев, стояли молча. Только в клетках метались и рыкали голодные волки.
Тут в ангаре появился Валико с тазом, полным мяса. Увидев льва, он выдохнул:
– Э-э-э-э! Ва-а-а! – и бесстрашно пошёл на зверя, размахивая куском мяса и крича что-то странное: – Афи!.. Иси!.. Куше!.. – потом закинул в пустую клетку мясо, а Жермена потянул за гриву к лесенке, стал его подталкивать под зад ко леном и опять говорить что-то непонятное: – Куше, Жермен!.. Иси!.. Афи!.. – после чего лев покорно вскарабкался по лесенке, влез в клетку и обратился к мясу.Что услышал Валико от деда после того, как решётки были задвинуты и заперты, мне тоже было непонятно: таких слов я тогда ещё не знал… Но понял, что дед ругает Валико за то, что он, пьяница, забыл закрыть клетку, на что смотритель отвечал, что он ничего не забыл, что это, наверно, лев сам, когтем, сумел как-то открыть замок.
Но люди в ангаре, оправившись от шока, ему не верили и кричали на него, а Валико уверял, что лев такой добрый и старый, что не то что людей – мухи не обидит: вот недавно две крысы пришли к нему в клетку, а он от страха чуть на потолок не полез.
– Не верите – могу сейчас опять открыть, пусть он выйдет, пусть! – хорохорился Валико, а лев, уплетая добавку, посматривал на нас добрым жёлтым усталым глазом.
Когда всё успокоилось, дед спросил у Валико, какие заклинания он кричал, что лев его так послушался, на что Валико объяснил, что это были приказы на французском языке: «афи» – на место, «иси» – туда, «куше» – ложись – и что Жермен понимает только их, потому что львёнком попал в Тбилиси с каким-то французским цирком, заболел чумкой, и цирк решил оставить его в зоопарке, где его вылечили и посадили в клетку, где он с тех пор и сидит, понимая только эти три французские команды.
Дома обнаружилось, что у меня – мокрые трусы, но с тех пор меня неудержимо влечёт ко львам, тянет их гладить, таскать за гриву и говорить им на ухо тайные заветные слова:
– Афи!.. Иси!.. Куше!.. – хотя я этого никогда не делал наяву, а только во сне.Психи
В нашем районе, в Сололаки, было трое психов.
Приближение безногой старухи Мариам на доске с роликами было слышно загодя по визгу колёс и по дикому мату, которым она крыла эту несносную жизнь. Говорили, что в юности она была очень красива, но попала под трамвай, и ей отрезало обе ноги. Этот человеческий обрубок с седыми космами, уставая грести по асфальту и потрясая колодками, зажатыми в сизых кулаках, застревал где-нибудь в луже и во пил на весь район:
– Будь проклята эта проклятая жизнь!.. Будь проклят этот проклятый Бог!.. Будь проклято всё это!..
Михо высовывался из ворот и сурово приказывал:
– Мариам, хватит, замолчи! Тут дети!
И это, как ни странно, действовало: старуха умолкала и, подозрительно поглядывая снизу вверх на Михоино брюхо, ворча по-собачьи, начинала уползать прочь.
– Кого она ругает?
– Больная, несчастная, помешанная! Ругается, Бога гневит!
– А почему её не берут в сумасшедший дом?
– Потому что жалеют – там она сразу умрёт, а тут живёт. Все жить хотят, – объяснял Михо.
Играя во дворе и слыша скрип доски и визг колёсиков, мы выбегали на улицу и, если не было старших, дразнили несчастную старуху, кидали в неё камушками, обливали из водяных пистолетов, а сосед, толстый мальчик по фамилии Мудис, даже подговаривал затащить её в подворотню и убить, но другие отвечали: «Жалко, зачем убивать?» – а он настаивал: просто так, посмотреть, где у неё ноги отрезаны, за неё ничего не будет, в тюрьму не поведут – она бездомная и никому не нужна.
Но мы не хотели никого убивать и часто даже помогали Мариам, толкая её в спину на подъёмах. И долго ещё в моих руках жило ощущение жалкой, мокрой от пота спины, напряжённых лопаток: когда мы толкали сумасшедшую в спину, она в отчаянии гребла колодками по асфальту и тихо проклинала всё на свете, гневя Бога, которого она уже раньше чем-то сильно рассердила.
Другой юродивый, Гижи-Кола, с серым бобриком волос, неизвестно кем подстригаемых, ходил по улицам с опущенной головой, позванивая ведром и собирая в него всё, что валялось на земле. Он заходил во дворы, клянчил мелочь. Ему бросали медь с балконов, он радостно совал монеты в рот и ни за что не выпускал их, а дети рассматривали содержимое его ведра, хотя взрослые и приказывали нам туда не совать свои носы. На наш взгляд, юродивый был не так уж и глуп. И то, что поблёскивало у него в ведре, казалось очень даже интересным и заманчивым. А на праздники он являлся во двор ещё и с мешком, куда собирал остатки еды и чёрствый хлеб.
– Хлеб – ослам! Вино – людям! – значительно пояснял он и жестами просил подаяние. – Суп буду варить для вас! С праздником!
![Юлиана Еременко - Один шаг, навстречу жизни [СИ]](/uploads/posts/books/4888/4888.jpg)
