Ольга Покровская - Булочник и Весна
Но пока что цел был домик. Мотя, стоя на крыльце в джинсах и маечке, махала мне: заходи! Пара ребят пришлой национальности встали у забора и нагло глядели, как я вхожу в калитку. Я уже был готов обрушиться на них с проклятиями, но потом подумал: вряд ли они виноваты, что Мотя живёт у них на глазах. Скорее уж, это моя вина.
Двигаясь по беспорядку двора, я прикидывал, как сообщу ей про отъезд Николая Андреича. Но Мотя, гостеприимно распахнув, а точнее, отодвинув передо мной набухшую влагой дверь, объявила:
– Не дрейфь, я всё знаю! Сказать, что я решила? Поеду в Москву и буду караулить у театра. Поймаю – дам в рожу. Нельзя, чтобы человек безнаказанно подличал.
Я вошёл и оглядел её растрёпанное жильё. Внашвыр по столу, диванчику и стульям валялось тряпичное барахло, и по-андерсеновски живо, умными мордами к зрителю, встали в рядок под окошком Мотькины башмаки и туфли.
Оказывается, её порывом было – уехать. Но вслед за импульсом обиды включились мозги, и она поняла, что ехать некуда, да и нет уже в ней прежнего драйву. Николай Андреич облагородил дикую Мотю, привил ей сомнение – позорное гамлетовское клеймо. Прежде чем куда-либо рваться, надо бы смыть его, снова стать беспечной девчонкой, которой плевать, как поступать и что играть, – лишь бы жизнь пылала!
Всё это она изложила мне, мотаясь по грязной кухне, злой рукой переставляя чашки – не найдётся ли пара чистых? Наконец убожество собственного жилья истомило её.
Плечом к плечу, проскальзывая по присыпанной снегом наледи, мы вышли из переулка на площадь. В центре её был залит и уже схвачен первым морозом каток. Там звучала простая музыка и гурьбой, по-старинке, гонял народ.
– А вообще-то я знаешь зачем тебя звала? У меня для тебя анекдот в лицах! – повеселев на морозном воздухе, сообщила Мотя. – Знаешь тут японский ресторанчик? – и кивнула в сторону шоссе. – Угадай, с кем я в нём всю ночь просидела?
– С Николай Андреичем?
– Да ещё чего! У него и денег-то нет на рестораны! Меня Петька твой позвал. Я ж пари ему продула!
И Мотя, очень стараясь создать для меня «эффект присутствия», поведала о своём неожиданном свидании с Петей.
Дело было так. Вчера, уже ближе к ночи, Петя позвонил ей и объявил, что намерен взыскать свой выигрыш. Тон его при этом попахивал крайним отчаянием. Мотя не решилась возражать. Они встретились на парковке возле центральной площади. Выйдя из машины, Петя протянул ей старый, мало, однако, читанный том Шекспира, из тех, что дремлют в домашних библиотеках родителей. И сказал: «Матвеева, на сегодняшнюю ночь это твоя работа!»
Они сели в ресторанчик с чёрно-красными стенами и гудящим шоссе за окнами. Петя ругал на чём свет стоит его расположение, меню и интерьер, ничего лучшего, однако, в округе не нашлось, и они остались.
Сражённая предательством Мотька надеялась с горя подналечь на саке, но Петя был против. «Напиваться, когда тебя бьёт судьба, – это плебейство! – сказал он, решительно отменяя её заказ. – Поражение надо встречать на своих ногах, в чистой рубашке».
По Петиному виду и речам Мотя догадалась, что он имеет в виду не столько её проигрыш, сколько свою собственную таинственную неприятность, о которой речь, вероятно, ещё зайдёт.
Посулив официантке не забыть о её трудах, Петя велел каждый десять минут приносить ему горячие полотенца – «лучшее, что есть в японской кухне», как сказал он Моте. На полотенцах этих он и держался всю ночь – обёртывал влажным теплом свои ледяные ладони, пока Мотя читала ему кровавую историю принца датского.
Ей было трудно отрабатывать долг. Закипали зло на Николая Андреича и самая подлая жалость к себе. На особенно острых пассажах Мотя срывалась в слёзы. Может быть, мудрый Петя для того и засадил её за Шекспира, чтобы посредством чтения вслух вытекла соль обиды.
После того как долг был уплачен, Петя довёз её до дома и, прощаясь, сказал, что в ближайшее время обязательно проспорит Моте что-нибудь ценное. А когда она уже отпирала дверь, крикнул из-за забора, что несчастье, постигшее её, – одна из самых распространённых в нашем мире вещей. С ним, например, сегодня произошло то же самое! Ну просто под копирку!
Заинтригованная Мотя вернулась к калитке. У машины они покурили, и Петя в двух словах рассказал ей свою беду.
– С Ириной, что ли? – спросил я, не сомневаясь, что речь пойдёт о том, как его Дуль синея вцепилась в шинель.
– Да с какой Ириной! – отмахнулась Мотя. – Его музыкант кинул, с которым он должен был играть. Причём даже не объяснился. Просто позвонили из администрации зала и сказали, что всё отменяется. Ну Петька ринулся выяснять. Оказалось, этот парень будет играть с кем-то другим, с крутым каким-то. Как его… Мишелем.
– Может, Сержем?
– Сержем! Точно!
Наверно я слишком выразительно глянул в сторону булочной, где была припаркована моя машина.
– К Петьке хочешь сгонять? – спросила Мотя. – Езжай, правильно! – и вдруг, резко отвернувшись, задрала голову к фонарю.
– Да никуда я не поеду! – буркнул я, чувствуя, как рядом со мной закипают Мотины слёзы. Незачем ехать – нет никакой беды. То, что Петю кинули братья по музыке, – плохо, конечно, но на беду не тянет. И потом, разве Моте легче? Три года сидела при Николае Андреиче и осталась на бобах.
– Нет! Ты поезжай! – растерев слёзы, твёрдо сказала Мотя. – За меня не волнуйся! Я топиться не побегу. У меня всё будет. Ещё Николай Андреич локти себе съест, что меня упустил! А вот Петька твой ранимый. Пианист, блин! – И она грустно улыбнулась, как будто и правда ей стало легче от сознания своего превосходства над Петей.
Я был искренне восхищён тем, что Мотя, выбирая из двух «обломов», смогла оценить постигший Петю как более тяжкий.
Мы договорились, что я разберусь с Петей и вернусь. Может быть, правда, уже не сегодня – завтра. А пока пошли, провожу; куда тебе нужно – домой или, может, в театр?
– Да чего я, сама не дойду! – огрызнулась Мотя и вырвала руку – потому что я, как дурак, взял её за запястье. Так брал я обычно Лизу, когда мы переходили дорогу.
Когда я уже прошёл порядочно, вдалеке раздался Мотин голос, нетвёрдый от смеха и слёз.
Я обернулся: она притопывала под фонарём, в сиренево-лимонном снегу, и улыбалась до ушей:
– Да нет, я нормально, правда! – крикнула она. – Петьке привет! Ты скажи ему, пусть он это… не сдерживает рукоприкладство! Чтоб Тёмыч на концерте красивый был! Нечего в себе держать! – и, махнув мне, шмыгнула из проруби фонарного света во тьму.
Я постоял ещё, потом подошёл к катку на площади и смотрел минут пять, как под дурацкие песни мотают круги счастливые люди, среди них – молодая светловолосая женщина с дочкой лет шести. Многие улыбаются, и на всех слетает с небес немножко свежего снега.Из машины я позвонил Пете и сказал, что буду через часок.
– Мотька накляузничала? – спросил он равнодушно. – Не надо. Мне спать охота, прямо валит… Давай, может, завтра?
– Ну и спи! – сказал я. – Во сне хоть, может, ерунды не напорешь! – и, успокоившись немного, взял курс на Москву.Далеко – на другой земле – остались ветра Старой Весны, Иринино еловое одиночество, моя уютная бытовка и часовня с праведником в утлой лодочке. Я въехал в «полярный день» московских проспектов. Его обманный свет взбодрил меня.
Добравшись до Петиного двора, я трезвонил в домофон минуты две. Наконец динамик включился, и Петя вяло проговорил:
– Заваливайся!
Поднявшись на четвёртый этаж и войдя через отпертую дверь в коридор, я первым делом услышал звуки – отвесное падение нот.
Посередине комнаты за роялем, ссутулившись, сидел Петя и средним пальцем правой руки нажимал клавиши – ре, си, ля – ре, си, ля – по кругу. Воздух в комнате был порядочно выстужен. Из распахнутой форточки пахло улицей, и Петины руки под рукавами простой белой футболки были в мурашках.
– Не мёрзнешь? Может, закрыть?
Петя оторвался от клавиш и взглянул снизу вверх. Судя по физиономии, спать после вчерашних «Шекспировских чтений» он так и не лёг.
– У Сержа блестящее самообладание, это правда, – сказал он вместо приветствия. – У меня – хреновое, у него – блестящее. Но с ним вообще нет музыки, веришь ты мне?
Я дёрнул плечами, имея в виду, что некомпетентен, но верю, само собой. А как же!
– Господи! Нельзя же так во всём проиграть! Во всём!.. – проговорил Петя почти беззвучно, и у него на глаза навернулись слёзы. Это было настолько не в его стиле, что я испугался.
– Петь! Да хрен с ними! – сказал я и, придвинув стул, сел рядом. – В конце концов, это ж не ты их кинул. Вот если б ты – тогда было бы плохо. А так – их проблемы.
Он шмыгнул носом и взглянул на меня тяжело, явно желая задушить или стукнуть.
– Да нет, брат. У них как раз проблем никаких. Это мне придётся доказывать, что я не отстой. И я докажу. Умоются… – проговорил он, стиснув зубы в своей сладкой чёрной мечте. – Мне только надо что-нибудь провернуть. Денег надо, брат. Надо, надо бабла… – Он задумался и со внезапным спокойствием поднялся из-за инструмента.
