Федор Сологуб - Том 5. Литургия мне
Раиса положила руку на его рукав и говорила ему нежно:
– Пойдемте, милый Ричард, помолимтесь вместе, и я вас благословлю. Если вы не захотите меня огорчить, вы будете носить образок, который я вам дам.
Вслушавшись в разговор молодежи, Буравов сказал с укором:
– Раиса, зачем эта экзальтация? Вы даже забываете, что он иного племени и иных взглядов.
Он был уверен, что Уэллер чувствует себя неловко и не захочет молиться вместе с Раисою, и ему хотелось спасти молодого англичанина от этой неловкости. Но Екатерина Сергеевна сказала ему тихо:
– Оставьте ее, Павел Дмитриевич.
– Я рад, что Раиса хочет за меня помолиться, – сказал Уэллер. – И ваш образок, Раиса, будет всегда со мною.
– И я всегда буду душою с вами, Ричард, – радостно говорила Раиса, уводя Уэллера к себе наверх.
XXЛюдмила тихо спросила Александру:
– Неужели она его любит?
– Да, любит, – сказала Александра.
Дюбуа весело, ни к кому особенно не обращаясь, говорил:
– Мы с Уэллером в один полк. Я очень рад. Ричард – славный товарищ.
– Мне страшно за моего брата, но я горжусь им, – говорила Мари. – И я так рада, что он будет служить под начальством генерала!
Как всегда при упоминании о генерале, глаза ее заблестели.
– А вы, Мари, куда отправляетесь? – спросила Александра.
– Я поеду в Москву, мне там обещали взять меня в сестры милосердия. Генерал был так добр, похлопотал за меня. Может быть, меня отправят в полевой лазарет.
Людмила тихо сказала Александре:
– Бедная! Она даже не может скрыть, что влюблена в папу.
XXIСтарградский, взглянув на часы, тихо сказал жене:
– Катя, на минутку пойдем ко мне.
Когда дверь его кабинета затворилась за ними, Екатерина Сергеевна порывисто бросилась к мужу.
– Храни тебя Господь! Сохрани тебя Бог! – повторяла она.
Она крестила его дрожащими руками, обнимала, плакала.
Старградский спокойно сказал:
– Послушай, Катя, мы с тобою не дети. Все может случиться на войне.
Екатерина Сергеевна, прижимаясь к нему, чувствовала, как больно острие меча пронзает ее душу. Мечта любви казалась ей преступною мечтою, когда она обнимала этого человека, которого никогда не любила, и который идет туда, откуда не все возвращаются. Она повторяла в смертной истоме и тоске:
– Бог тебя спасет, сохранит!
– Если я не вернусь… – начал Старградский.
– Не надо, не надо! Ты вернешься! – восклицала она.
– Дай Бог. Ну а все-таки, на всякий случай скажу тебе, – прости за солдатскую откровенность, – долго траура не носи. Ты еще молода, живи для себя, для того, кого полюбишь. Кого любишь.
– Зачем ты это говоришь? – тоскливо спрашивала Екатерина Сергеевна.
Старградский спокойно говорил:
– Разве ты не хочешь слышать слово правды? Вот в этом несчастье нашей жизни, что мы таим что-то друг от друга.
«Он все знает!» – думала Екатерина Сергеевна и плакала, плакала горько.
Тихо сказала она:
– Иногда счастие в этом.
Так, точно она хотела оправдать перед ним молчание всей своей жизни, то, что не сказала ему о своей любви к другому.
– Для меня, не для тебя счастье, – отвечал он.
Екатерина Сергеевна горестно воскликнула:
– Да в чем же правда? В мечте бездейственной или в деятельной жизни?
И больно, и сладко ей было думать, что в эту минуту она отрекается от мечты всей своей жизни.
Старградский спокойно сказал:
– Правда в том, чего хочет сердце.
Он приоткрыл дверь и сказал не громко, но так, что звучный голос его покрыл всю сумятицу разговоров и движений в гостиной:
– Девочки, пойдите ко мне.
Вошли Александра и Людмила.
– А где же Раиса? – спросил генерал.
– Она сейчас придет, – отвечала Александра. – Она молится с Уэллером. Дюбуа пошел за нею. Он очень милый и услужливый.
Старградский посмотрел на дочерей внимательно и сказал:
– Не оставляйте мать, девочки.
– Папа, будь спокоен, мы будем с нею, – сказала Людмила.
– Поддерживайте ее, – говорил отец.
– Папа, ради Бога, береги себя, – отвечала Людмила.
Старградский сказал, улыбаясь:
– Помнишь, кто писал: «Я к пулям не хожу, а ты запрети им ко мне летать»?
В это время, поспешная и легкая, в кабинет вбежала Раиса.
– Папа, береги мой образок, – он спасет тебя.
Спасибо, Раиса, твой образок всегда со мною. Ну а ты, самая умная, что скажешь мне?
Александра покраснела, стала перед отцом на колени, поцеловала его руку и сказала:
– Что смею сказать? Ты сам знаешь. Я буду за тебя молиться.
– И я, папа, – сказала Раиса.
По ее лицу текли радостные слезы, и когда она рядом с Александрою склонила свои колени перед отцом, она казалась легкою, белою и почти бестелесною. И такою светлою, что невольная зависть вошла в сердце Людмилы.
Старградский говорил Раисе:
– Знаю, милая, что ты будешь за всех за нас молиться.
XXIIВечером в тот же день Буравов сидел в гостиной у Екатерины Сергеевны. Сестер не было дома. Они ненадолго ушли куда-то.
Слова незначительного разговора перемежались минутами взволнованного молчания. В большом волнении они смотрели друг на друга. Наконец Буравов тихо сказал:
– Катя, наконец я буду с тобою долгие дни. Прости, но я рад.
Екатерина Сергеевна смотрела на него испуганными глазами. Шептала:
– Сердце мое, сердце мое! Как оно бьется!
Буравов целовал ее руки и говорил:
– Оно хочет счастия, оно ждет радости.
– Счастия, радости! – повторяла Екатерина Сергеевна.
Какие слова! Точно из старой, забытой сказки! Теперь, в эти великие грозные дни, слова о личном счастии, о маленькой, уютной радости! Какая боль! Неужели он не знает, что теперь не надо говорить об этом? Или он, такой умный, такой мудрый, знает лучше?
Он повторял:
– Мы будем вместе, мы будем счастливы.
Как можно этому поверить? Словно испытуя свою душу, Екатерина Сергеевна тихо говорила:
– Нет, нет! Он будет сражаться, он будет в смертельной опасности, – как я могу в эти дни думать о счастии!
Буравов тихо покачал головою. О, эти женщины! Он всегда умеют создавать неожиданные препятствия. Он с ласковым укором говорил:
– Разве мужу твоему надо, чтобы мы сами отбросили от себя сладкие минуты счастия?
Звякнул в передней колокольчик. Послышались голоса девушек. Екатерина Сергеевна пугливо смотрела на дверь. Буравов встал и задумчиво ходил по комнате.
XXIIIВошла Раиса. Она была в беспокойном, нервном настроении и казалась слишком веселою. Шаловливо сказала она Буравову:
– Не думайте, что я поеду с вами.
– А как же? – спросил Буравов.
– Спрячусь в погреб, и вы меня не найдете.
– Как же не найду, если вы сами сказали, что спрячетесь в погреб?
– Да, но я ведь не сказала, в какой погреб. А потом – к отцу Григорию.
Мать смотрела на Раису, укоризненно покачивая головою. Буравов сказал досадливо и наставительно:
– Блаженная Раиса! Не разберешь, шутите вы или говорите серьезно. А разве можно шутить в такие значительные дни? Теперь надо работать.
– И молиться, – тихо сказала Раиса.
XXIVЧерез день выехали. Автомобиль, купленный Буравовым, оказался поместительным и сильным. Но ехали не так скоро, как бы хотелось. Дороги были очень плохи. Недаром потом немцы жаловались, что русские пять лет, готовясь к войне, портили дороги. Не раз приходилось останавливаться для починок. Трудно было доставать бензин. Быстрой езде мешало и то, что дороги были загромождены обозами и людьми. С пограничных местностей бежали обыватели, напуганные разговорами о германских жестокостях, а немало было и таких, которые и сами испытали все ужасы тевтонского нашествия. Бедные люди, среди которых было много евреев, тащили кое-какой, спешно захваченный скарб, кто на телегах, кто на тележках, тачках, кто на своих собственных спинах. Шли и ехали испуганные, плачущие люди, кое-как одетые, и плачущим гвалтом их стонали и теснота дорог, и околодорожные просторы неубранных полей.
Сколько рассказов наслушались! Самых невероятных и ужасных. Сколько разных людей видели!
Останавливались то в харчевнях, то в гостиницах, то на вокзалах, то просто в чьем-нибудь гостеприимном доме. На каждой остановке приходилось раздавать деньги и пищу голодным детям с ужасными, жалкими и жадными глазами.
Везде, где проезжали, было тревожное настроение. Граница была близка, и везде ходили слухи, что русская армия, повторяя двенадцатый год, отступит в глубину страны, чтобы приготовить врагу гибель. Счастливыми считались те, кто мог бежать далеко-далеко, дальше черты оседлости. Но не всем было дано и это жалкое счастие.
Наконец в маленьком уездном городке застряли основательно, дня на три: автомобиль надо быпо чинить. А отъехали едва верст шестьдесят. Поместились, очень тесно, в гостинице, но почти все время проводили то на улицах города, то в буфете вокзала.
