Алексей Писемский - Взбаламученное море
— Знаю, — отвечала Софи и сказал неправду. — А что, в Париж чрез Женеву надобно ехать? — прибавила она.
— Через Женеву.
— Так поедемте лучше туда. Здесь решительно больше нечего делать.
— Как нечего? Гулять надобно! — возразил Бакланов.
— Мы и то уж нагулялись, — заметила на это Софи.
— Вот кататься бы в лодке! — продолжал Бакланов.
— Сегодня накатались! — опять объяснила Софи.
На другой день они в самом деле поехали на пароходе в Женеву.
При виде каменных тротуаров и с большими окнами магазинов, героиня моя точно ожила. Не теряя времени, она пошла и купила себе цепочку, часы, бинокль.
— У тебя ведь все это есть! — заметил было ей Бакланов.
— Но у меня все такое дрянное, — отвечала Софи.
— Где ж дрянное? — возразил он и пошел нанимать коляску, чтоб ехать в Ферней.
Проезжая мимо маленького, с памятником островка, Бакланов сказал Софи с увлечением:
— Это остров Жан-Жака Руссо!
Она кивнула головой, как бы дело шло о знакомом и надоевшем предмете. Дорога шла все в гору. Когда поднялись на довольно значительную вышину, извозчик обернулся и, указывая хлыстом на даль, проговорил:
— Это Монблан!
— Чудо, прелесть! — восклицал Бакланов.
Софи сидела молча.
Наконец они доехали до цели своей поездки.
— Это такой-то замок! — воскликнула Софи, увидя весьма небольшой домик.
Бакланов стал по ступеням крыльца подниматься с каким-то благоговением.
— C'est le salon de monsieur Voltaire! — произнес провожавший привратник.
Софи осмотрела кругом.
— Печи точно у старинных помещиков в домах, — проговорила она, как бы даже с сожалением.
На урне, стоящей на пьедестале, было написано:
«Son esprit est partout,
Et son coeur est ici!»
— Тут пепел от его сердца хранится! — пояснил Бакланов.
Софи ничего ему на это не сказала, но сделала больше насмешливую, чем уважительную мину.
В спальне великого мыслителя и поэта они увидели альков с оборванным потолком и портрет императрицы Екатерины.
— Каким же образом тут портрет нашей императрицы? — спросила Софи Бакланова.
— Она была друг Вольтера, неужели ты этого не знаешь? — отвечал он ей.
— Очень мне нужно было это знать! — произнесла Софи.
Бакланов покачал только головою.
Он уж очень хорошо понимал, что подруга его для искусств, для поэзии, для красоты природы была решительно существо непроницаемое!
7
Бакланов в Париже
Поезд железной дороги не шел, а летел.
На станциях все красивей и красивей стали попадаться наполеоновские жандармы.
Софи свое запыленное личико обтерла одеколоном и поправила несколько свой костюм.
Бакланов, в каком-то лихорадочном волнении, беспрестанно заглядывал вперед.
— Видать уж! — произнес он, почти со слезами в голосе и откидываясь на спинку дивана.
— Я остановлюсь в гостинице Баден; а ты, пожалуйста, где-нибудь в другом отеле! А то в Париже пропасть русских… — сказала ему Софи.
— Хорошо… ты это мне пятый раз говоришь! — отвечал он ей с досадой.
Стали наконец мелькать дома чаще и чаще, и наши путешественники въехали под арки вокзала.
Вышли.
— Что-то увидим? — произнес Бакланов.
— Да и у меня сердце бьется, — отвечала ему Софи.
Софи, в покойном, красивом ремизе, весело мотнув головой, сейчас же скрылась в ближайшем переулке.
Бакланов взял себе другой экипаж.
— Куда угодно ехать господину? — спросил его извозчик.
— В какой-нибудь отель, недалеко от отеля де-Бад.
— В отель де-Лувр! — произнес кучер, получивший из отель де-Лувр более на водку, чем в других отелях.
— Ну хоть туда! — сказал Бакланов.
Солнце между тем светило полным своим блеском на белые дома и на гладко вымощенную мостовую.
При въезде на бульвары, у Бакланова наконец зарябило в глазах. Экипажи ехали ему навстречу, поперек, объезжали его. По тротуару, как бы на праздненство какое, шла целая непрерывная толпа народа, и все такие были по виду бодрые, нарядные, веселые. Прошел наконец и полк с барабаном, бой которого поднимал все ваши нервы. На каждом углу стоял городской сержант, в своей треугольной шляпе и синем мундире. При повороте, около Вандомской колонны, мелькнула площадь.
— Провезите меня туда, пожалуйста!.. — сказал Бакланов.
— Bien, monsieur! — отвечал с гордостью извозчик и повез.
— Pas si vite! pas si vite, mon cher! — говорил, беспрестанно приподнимаясь из экипажа, Бакланов.
— Это обелиск! — сказал извозчик. Он поставлен был на том месте, где казнен Людовик XVI и была гильотина.
— Но эти фонтаны, фонтаны. Боже ты мой! — говорил Бакланов, смотря на прелестные в самом деле фонтаны: из рогов изобилия, в руках нереид, огромными снопами била вода, и нимфы держали головы свои обращенными несколько назад, как бы смотря, туда ли она попадет, куда надо.
— Что это за здание? — спрашивал Бакланов, совсем как бы растерявшись.
— Тюльери!.. Император тут теперь живет, — отвечал извозчик.
Бакланов обернулся в другую сторону и замер от удивления.
— А это?
— Это, — отвечал извозчик: — Елисейские поля, а вон арка триумфальная. Это место, господин, хорошее, красивое!
— Чудо что такое! таких ощущений нельзя вдруг подолгу переживать: везите меня поскорее в отель!
Извозчик поехал.
— Это место хорошее, господин, хорошее! — повторил он в одно и то же время добродушно и многозначительно.
В отеле Бакланову предложили номер в пять франков.
В мило убранной комнате, с камином, с коврами, с мраморным умывальником, он наконец снял с себя пыльное дорожное пдатье и сел.
— Да, матушка Россия, да! — начал он вслух повторять: далеко тебе еще до Европы: и теплей-то она тебя, и умней, и изящней, и богаче.
Умывшись и переодевшись, он отправился в Пале-Рояль.
«Что такое этот Пале-Рояль? Вероятно, что-нибудь великолепное», — решал он мысленно, но, подойдя, должен был спуститься несколько ступеней вниз и очутился на каком-то четвероугольном дворе, окруженном со всех сторон домами с магазинами и ресторанами.
Он зашел в один из них и спросил себе обед.
— И это за четыре франка все, за наш целковый! — говорил он, допивая последний глоток довольно сносного вина.
Кофе пить он пошел в одну из бульварных кофеен.
Открывшись тут ему панорама показалась просто сказочною.
Начинали уже зажигать газ. Магазины совершенно показывали свои внутренние, богатые, красивые убранства. В каждом почти из них виднелось хорошенькое личико торгующей мадам.
Около Бакланова тоже сели две дамы. Одеты они были роскошно, но с заметно набеленными лицами, и как сели, так сейчас же постарались поднять высоко-высоко свои платья.
Бакланов им невольно улыбнулся. Они ему тоже улыбнулись.
— Этот monsieur очень хорош собой! — сказала одна из них, громко и явно показывая на него.
— Да, я желала бы его поцеловать! — отвечала другая.
Бакланову это несовсем понравилось; он встал и пошел.
Увидав на одном из домов надпись: «Hotel de Bade», он зашел и спросил о Софи.
— Mais madame n'est pas a la maison! — отвечала ему черноволосая привратница.
«Где ж это она, ветреница, до сих пор?» — подумал не без досады Бакланов и кликнул извозчика.
— Au Bal Mabil! — сказал он.
— Qui, monsieur! — отвечал тот и повез.
«Там, должно быть, что-нибудь вакхическое, одуряющее!» мечтал герой мой, проезжая Елисейскими полями.
Целая масса огня горела на воротах Баль-Мабиля.
Бакланов вошел не без удовольствия.
Свет и газ пробегал по газонам, светился в самых цветах и горел в разнообразнейших, развешанных по деревьям шарах.
Бакланов пробрался к толпе, где танцовали.
Две девицы, очень некрасивые собой, наклоняясь под музыку, поднимали платья.
Бакланову сделалось жалко, зачем это они делали.
Перейдя на другую сторону, он увидел девицу получше, которая, совсем почти лежа на плече кавалера, танцовала; потом вдруг подняла ногу и задела при этом одного господина за нос, Он и вся стоявшая публика захохотали.
Бакланов наконец захотел поговорить с какою-нибудь из этих госпож.
— Mademoiselle! — обратился он к одной из них несовсем смело.
— Ci-devant, monsieur! — отвечала ему та с грустью.
При этом шедшая с ней подруга захохотала осиплым и почти мужским голосом.
Еще с полчаса Бакланов не знал, как и просидеть.
Выйдя из сада и пройдя по Елисейским полям, он наконец вздохнул посвободнее.
— Все то мерзость; а вот и это — прелесть! — произнес он, показывая на весело и беспечно идущую по широким панелям толпу и на виднеющееся на высоте темно-синее небо. В воздухе между тем было что-то раздражающее. Он опахивал в одно и то же время теплотой и свежестью. Бакланов живо чувствовал во всем теле своем какую-то негу и сладострастие.
