Александр Солженицын - Двести лет вместе (Часть 1 - В дореволюционной России)
Теперь, чтобы нам осмыслить и непростительное бездействие властей при разгроме думы и оскорблении национальных символов - а затем ещё горшее непростительное бездействие их при самом погроме, - надо взглянуть, что же делалось внутри этих властей. Сперва это может показаться стечением обстоятельств. Но слишком густо они вдруг стеклись в Киеве (и слишком нередко стекались в других местах), чтобы не увидеть в них уже роковую немочь имперской администрации последних десятилетий.
Киевский губернатор - вовсе отсутствовал. Вице-губернатор Рафальский только-только вступил в свою должность, ещё не освоился, и тем более неуверенно исполнял обязанности губернатора, которого замещал временно. Стоявший над губернатором верховный хозяин обширного края генерал-губернатор Клейгельс ещё в начале октября подал ходатайство об освобождении своём от должности - по болезни. (Истинные мотивы неизвестны, не исключено, что на его просьбу повлияло всё сентябрьское революционное бурление, с которым он не видел пути справиться.) Так или иначе, но и себя он с этого момента ощущал временным. А в октябре на него продолжали валиться директивы из министерства внутренних дел, - 10 октября: принять самые энергичные меры "к недопущению уличных беспорядков и к прекращению их всеми силами в случае возникновения"; 12 октября: "подавлять уличные манифестации, не останавливаясь перед применением вооружённой силы"; 13 октября: "не допускать никаких уличных скопищ и сборищ и, по мере надобности, рассеивать их оружием". А 14 октября, как мы уже видели, киевские беспорядки перешли опасную черту. Клейгельс созвал совещание своих высших чинов, среди которых отметим киевского полицмейстера полковника Цихоцкого и помощника начальника (самого начальника и тут нет) охранного отделения Кулябку - того самого хлопотуна и рохлю, который скоро по глупости наведёт смертельный удар на Столыпина. Из панического доклада Кулябки вытекала возможность не только вооружённых уличных демонстраций в Киеве, но даже и вооружённого восстания. - Тогда, уже не полагаясь на силы полиции, Клейгельс применил правило "о призыве войск для содействия гражданским властям" - и с 14 октября передал "свою власть и полномочия военному начальству", именно: временно командующему войсками (командующий и тут отсутствует, да ведь обстановка самая беззаботная) Киевского военного округа ген.-лейтенанту Карассу. И тогда корпусной генерал Драке вступил в отправление обязанностей начальника охраны города. (Усмешка Империи: по какой из перечисленных фамилий этих чинов можно догадаться, что действие происходит в России?) Генерал Карасс "был поставлен в самое затруднительное положение", ибо не знал "общего состояния дел, а также личного состава администрации и полиции"; "передавая должность, генерал Клейгельс не нашёл нужным облегчить задачу своего преемника: он ограничился исполнением одной лишь формальности и немедленно устранил себя от всех дел".
Тут подошло время сказать о полицмейстере Цихоцком. Ещё при ревизии 1902 года обнаружилось, что с ведома Цихоцкого брались поборы с евреев за разрешения на право жительства. Тогда же обнаружилось, что он живёт "выше получаемого содержания", купил себе и зятю имения по 100 тыс. руб. И уже стал вопрос о предании Цихоцкого суду, - но тут назначен был генерал-губернатором Клейгельс - и вскоре (не иначе как получив крупную взятку) он ходатайствовал об оставлении Цихоцкого на посту, и даже возвести его в обер-полицмейстеры и присвоить звание генерал-майора. Возвышение не удалось, но и увольнение и отдача под суд тоже не состоялись, хотя на том настаивал генерал-майор Трепов из Петербурга. (Уже после всех событий выяснилось, что Цихоцкий и продвижение в чинах по полиции устраивал за взятки.) Вероятно, уже с начала октября Цихоцкому и было известно, что Клейгельс подал в отставку, - и у него тогда опустились руки, что он обречён. А в ночь на 18 октября - одновременно с царским Манифестом - пришла из Петербурга и окончательная отставка Клейгельса. И Цихоцкому не осталось что терять. (Ещё деталь: в такой тревожный момент Клейгельс отрешался ещё до прибытия заместника - а именно жемчужины царской администрации генерала Сухомлинова, впоследствии военного министра, провалившего подготовку к войне с Германией; и должность генерал-губернатора пока временно возлагалась всё на того же генерала Карасса.) И вот, "замешательство в полицейской службе, обнаружившееся после передачи охраны города военным властям, не только не было своевременно устранено, но продолжало усиливаться и особенно резко проявилось во время еврейских беспорядков".
Отказ Клейгельса "от "своих полномочий"... передача их на неопределённое время военным властям г. Киева были главной причиной неопределённых взаимных отношений, установившихся вслед за тем между гражданскими и военными властями", "пределы и объём власти [военной охраны] никому не были известны", и эта неясность положения "должна была повлечь за собой общее расстройство в отправлении службы". И это немедленно обнаружилось при возникновении еврейского погрома. "Многие чины полиции были вполне уверены, что власть всецело перешла к военному начальству, и что только войска уполномочены действовать и подавлять беспорядки", поэтому они "безучастно относились к совершавшимся в их присутствии беспорядкам. - Войска же, ссылаясь на [статью] правил о призыве войск для содействия гражданским властям, ожидали указаний со стороны полиции, считая, что на них не возложено исполнение полицейских обязанностей и... были совершенно правы": "по точному смыслу" правил, гражданские власти, "присутствуя лично на местах беспорядков, должны направлять совместную деятельность полиции и вызванных войск к надлежащему и целесообразному их подавлению". И когда именно надо прибегать к оружию определяется тоже гражданским начальством. К тому же "Клейгельс не позаботился ознакомить военное начальство ни с положением дел в городе, ни с имевшимися у него сведениями о революционном движении в Киеве". И вот "по городу стали бесцельно ходить отдельные части войск", дозоры и патрули.
Итак, еврейский погром начался к вечеру 18 октября. "В первоначальной своей стадии погром, несомненно, имел характер мщения за поруганное национальное чувство. Подвергая встречаемых на улице евреев побоям, разбивая магазины, топча в грязь выброшенные оттуда товары, громилы приговаривали: "вот тебе свобода, вот тебе конституция и революция; вот тебе царские портреты и корона"". - И ещё на другое утро, 19-го, из думы на Софийскую площадь пошла тысячная толпа, несла пустые рамки от разбитых царских портретов, царский вензель и разбитое зерцало. Заходила в университет, поправляла повреждённые портреты, отслужила молебен, а "митрополит Флавиан увещал народ не бесчинствовать и разойтись по домам". "Но в то время как лица, составлявшие центр патриотической демонстрации... поддерживали в ней образцовый порядок, люди, примыкавшие к ней по дороге, позволяли себе всевозможные насилия по отношению ко встречным евреям и носящим форму учебных заведений". Затем к таким демонстрациям присоединились "чернорабочие, бездомные обыватели толкучего рынка и береговые босяки", "группы громил разбивали еврейские квартиры и лавки и выбрасывали оттуда на улицу имущества и товары, которые частью тут же уничтожались, частью расхищались"; "прислуга, дворники, мелкие лавочники" в том, чтобы воспользоваться имуществом, "не видели, по-видимому, ничего предосудительного"; "были, впрочем, среди громил и такие, которые до самого последнего дня беспорядков оставались чуждыми корыстных побуждений", "они выхватывали из рук своих: товарищей расхищаемые последними вещи и, не обращая внимания на ценность, тут же уничтожали их". Погромщики проходили, не трогая, лавки караимов и "те еврейские квартиры, где им показывали императорские портреты". "Но в общем уже через несколько часов после возникновения беспорядков еврейский погром получил характер разбоя, самого беспощадного". 18-го погром продолжался до поздней ночи и прекратился сам собой, с утра 19-го возобновился и кончился лишь к вечеру 20-го. (Поджогов не было, кроме одного на Подоле.) 19-го "расхищались богатейшие еврейские магазины даже в центре - на Крещатике. Массивные железные ставни и запоры взламывались после упорной и продолжительной работы громил в течение получаса"; "дорогие сукна, бархаты выбрасывались из магазинов и, как ненужная ветошь, расстилались под дождём на грязных улицах. Тротуар перед магазином ювелирных и серебряных изделий Маршака на Крещатике покрыт был выброшенными из него драгоценными вещами", также - из магазинов галантерейных, модных; валялись конторские книги, торговая переписка. В Липках (аристократический квартал) "подверглись разгрому дома-особняки евреев барона Гинцбурга, Гальперна, Александра и Льва Бродских, Ландау и нескольких других. Вся роскошная обстановка этих домов была уничтожена, мебель поломана и выброшена на улицу", также "подверглось разгрому образцовое еврейское училище имени Бродского", "совершенно разрушены мраморные лестницы и железные перила". Всего было "разграблено около полутора тысячи еврейских квартир и торговых помещений". Исходя из того, что "почти две трети всей торговли в городе находилось в руках евреев", Турау исчисляет убытки, вместе с домами богачей, "в несколько миллионов рублей". Собирались громить не только еврейские дома, но и квартиры известных либеральных общественных деятелей. - 19-го епископ Платон "совершал крестный ход по улицам Подола, где разгром был особенно силён, и увещевал народ прекратить бесчинства. Умолял толпу пощадить жизнь и имущество евреев, владыка несколько раз опускался перед нею на колени... Из толпы подскочил какой-то громила и с угрозой крикнул: "И ты за жидов"".
