Алексей Писемский - Взбаламученное море
— Мир-то меня, сударыня, может теперь поедом съесть, что я и в дом-то вас допустил! — возражал ей староста.
— Меня в дом? — воскликнула Софи, ударяя себе в грудь.
— Да как же, помилуйте, дом общественный!
При этом Софи и Бакланов переглянулись между собой.
— Calmez-vous! — сказал он, беря Софи за руку. — Кто здесь посредник? — обратился он к старосте.
— Не могим знать-с, — отвечал тот.
— Как не знаешь? — спросил Бакланов, задыхаясь от бешенства.
— Делов тоже никаких не имели до них, почему нам знать! — продолжал староста, водя глазами по полу.
— А! не знаешь, не знаешь! — проговорил Бакланов и, схватив старика за ворот, притряхнул его.
Старик позеленел.
— Посредник, ваше благородие, Иван Егорыч Варегин, — сказал он.
Бакланов сейчас же отпустил его.
— Варегин! — произнес он радостно. — Пошел вон! — прибавил он старосте, и тот, как бы ничего особенного не случилось, посмотрел себе на ноги и вышел.
— Ну, вот и прекрасно! Все теперь устроится! — сказал Бакланов, обращаясь к Софи, котрая смотрела на него вопросительно.
— Параша, Параша, — крикнул он убиравшей в соседней комнате чашки Прасковье. — Нет ли кого послать за посредником-с?
— Пошлите-с сельского старосту! Он у нас тут недалеко в Парфенове живет-с, — отвечала та шопотом.
— Сбегай, ради Бога, — произнес Бакланов.
— Я нищенку пошлю-с; самое-то, пожалуй, наши дьяволы увидят и изобьют еще! — отвечала Прасковья и ушла.
Через несколько времени явился сельский староста, молодой, вежливый мужик.
— Съезди, любезный за посредником, — сказал ему Бакланов.
— Слушаю-с, — отвечал тот с видимою готовностью.
— Что такое, скажи, пожалуйста, отчего это неповиновение ко мне? — спросила, выйдя к нему, Софи.
Староста модно переложил из руки в руку шляпу.
— Бог знает, сударыня, — отвечал он, как-то особенно ужимая губы. — Надо так полагать, что глупость одна их.
— Так ты им растолкуй! — сказала Софи.
— Нам они, сударыня, не верят, как не по их говоришь… Все одно, вы говорят, от начальства…
— Пожалуйста, съезди! — повторила Софи.
— Слушаю-с! — отвечал староста и уехал.
— Чтобы не обманул он! — сказал Бакланов.
— Нет, съездит-с! Он у Софьи Петровны лесу хочет торговать, так съездит-с! — объяснила Прасковья.
Бакланов и Софи возвратились в гостиную.
— Варегин мне приятель и отличнейший человек: он сейчас все устроит, — заговорил первый.
— Но я боюсь, друг мой, он сейчас, пожалуй, придут, — сказала Софи.
— Пускай идут; у меня револьверы готовы. Прежде чем они дотронутся до тебя, человек двадцать уложу!.. — произнес Бакланов и положил на стол действительно два револьвера.
Софи между тем принялась плакать: она была очень рассержена.
12
Посредник
Варегин приехал в тот же день.
Молодые хозяева наши все еще продолжали сидеть в гостиной и не смели носу оттуда показать.
Бакланов принял друга в распростертые объятия.
Несколько времени они молчали, и у обоих невольно навернулись слезы на глазах.
— Что это, у вас уж пистолеты приготовлены! — начал Варегин.
— Да, — отвечал Бакланов и представил ему Софи.
— Кузина моя, Ленева, ваша теперь подсудимая и подначальная.
Варегин молча поклонился ей.
— Что, разве уж к дому подваливали? — спросил он.
— Нет; но на всякий случай. Я просил бы тебя сегодня же сделать какое-нибудь распоряжение, — отвечал Бакланов.
— Я уж сделал, ехав мимо, — отвечал Варегин и, как человек утомленный, сел и закрыл глаза.
Софи в это время разливала чай.
— Pardon, monsieur Варегин, — сказала она: — у нас нет сливок; нам не дают здесь ничего, даже и за деньги.
Варегин открыл глаза и, увидев стоящую перед ним Прасковью, сказал ей:
— Поди, скажи скотнице, чтобы сейчас же прислала госпоже вашей сливок: посредник приказал.
Прасковья убежала и возвратилась с превосходными сливками.
— Но как же, скажи, друг сердечный, как ты сюда попал? — начал Бакланов. — Естествоиспытатель, исследователь микроскопический мировым посредником!
— Исключен-с был из прежней службы за позорное гражданское поведение, — отвечал Варегин ядовито.
— Я слышал что-то такое в Петербурге, — подхватил Бакланов.
— Да, как же-с! И не начальством, это было бы еще сносно, а общественным мнением.
— Нынче общественное мнение, monsieur Варегин, кажется, такое благородное, — вмешалась было Софи.
— Не знаю-с, — отвечал он ей: — знаю одно, — продолжал он, опять обращаясь к Бакланову: — что как только я на одном из ваших университетских советов сказал, что молодые люди поступают к нам ничего не смыслящие, в университете ничего не делают и потом все гуртом выпускаются кандидатами… Что же это такое? Кукольная комедия одна!
— Да чего тут! — подхватил Бакланов. — Нам вот дорогой один господин рассказывал, что становой получил бумагу очень безграмотную и говорит: «Это, верно, говорит, господин студент писал», и в самом деле, оказывается, студент.
Варегин грустно усмехнулся и покачал головой.
— Сказал я, разумеется, — продолжал он: — и насчет преподавания, что у нас, вместо науки, с кафедры раздаются пикантные фразы, очень, может быть, выгодные для популярности преподавателя, но далеко не полезные для слушателей…
— Ну, и что ж потом? — спросил Бакланов.
— Потом, через несколько дней, мне господа студенты стали на лекциях шикать и свистать… Я остановился и спросил, что именно возмущает их в моих словах?.. Они выслали ко мне депутатов, которые объявили мне, чтоб я переменил свое гржданское поведение. — «В чем же, говорю, оно так провинилось?» — «В том, говорят, что вы таким образом говорите в советах». — «О, в таком случае, я вижу, что вы так наглы, а передавшие вам люди так подлы, что я уж, конечно, ни с ними ни с вами не останусь»; затем поклонился и не возвращался более в свою аудиторию.
Приговоря это, Варегин опять качнулся головой.
— Вот вам и награда вся! — снова он начал: — за двадцать лет трудов, за потерянное зрение; и то бы все им простил, Бог с ними; но зачем они потеряли мои сведения… Знатоков моего дела в России немного, а они меня, как мусор, как щепки ненужные, взяли да и вышвырнули.
— Ужасно! — подхватил Бакланов. — Но здесь, по крайней мере, как ты устроился? Ведь ты, кажется, семейный человек?
— Четверо детей.
— А душ сколько?
— Душ нет!.. Сто десятин земли всего!
— Но чем же ты жил до сих пор?
— Потому уж и жил! Только что сам земли не пахал.
В это время вошла с довольным лицом Прасковья.
— Барыня, где стол-то накрывать, в зале или столовой? — спросила она.
— Да разве есть что-нибудь у нас? — спросила ее Софи.
— Есть: теленка закололи и карасей в пруду наловили. Выбил сельский староста всего-с… И повар тоже пришел-с.
Бакланов, Софи и Варегин невольно усмехнулись.
— И ключи вот от посуды-с наш староста-то, чорт, дал-с, прибавила Прасковья еще с большим удовольствием и пошла хлопотливо накрывать на стол в зале с ободранными обоями.
Через несколько минут все уже сидели при полном освещении четырех свеч в старинных шандалах и при вкусно дымившихся теплых блюдах.
— Скажите, пожалуйста, как народ принял эти мирские учреждения? — спросил Бакланов.
— Да как принять-то? Обыкновенно, как принимал он чиновников. Это ведь подкуп, — прибавил Варегин, показывая на блюда: — вам бы без меня не дали этого: это меня хотят ублажить.
Прасковья, ко всем благам, нашла в буфете еще две бутылки наливки и поставила их перед господами.
Приятели, прекратив печальные разговоры, выпили по нескольку рюмок наливки; Софи тоже с ними выпила и совершенно смело, в сопровождении одной только Прасковьи, отправилась ночевать в комнату Биби.
Бакланов и Варегин легли в гостиной на толстейших и мягчайших пуховиках, которые тот же селький староста «выбил» им от прежнего господского старосты.
13
Бунт
На другой день Софи, как только проснулась, подошла к окну своей комнаты и ахнула от ужаса.
Красный двор был полнехонек мужиками, человек до ста, с мрачными все лицами, без шапок. Между ними ходил, тоже серьезный, Варегин и о чем-то с некоторыми из них переговаривал.
Софи сейчас же бросилась к Бакланову, который еще спал.
— Александр, посмотри, что такое у нас на дворе: народ собрался! — сказала она.
— Что такое? — произнес тот, надел халат и, положи в карман револьвер, вышел.
— Зачем это они? — спросил он Варегина.
Тот подошел и мрачно сел на ступеньку крыльца.
— Дурят! — произнес он после нескольких секунд молчания.
Бакланов смотрел на него с испуганным лицом.
