Николай Лейкин - В гостях у турок
Глафира Семеновна воскликнула:
— Ахъ, какъ здѣсь хорошо и уютно! А у насъ-то въ Россіи какія кладбища! Мрачныя, непривѣтливыя, сырыя. Плакучія деревья повсюду да еще жалобно каркающія вороны въ придачу. А здѣсь… Ну, посмотрите, какая прелесть вотъ этотъ уголокъ съ усѣвшимися на коврѣ турчанками! указала она мужу и Карапету.
— Турки любятъ, мадамъ, чтобы кладбище было хорошо, — отвѣчалъ Карапетъ. — Для турки кладбище — гулянье, а для турецки женщины — другой гулянья нѣтъ.
— Что это они пьютъ и ѣдятъ? — разспрашивала Глафира Семеновна армянина.
— Здѣсь всѣ, мадамъ, пьютъ и ѣдятъ. Надо и намъ, барыня-сударыня, выпить и закусить.
Глафира Семеновна промолчала и продолжала наблюдать. Группы публики, по большей части женщины съ ребятами и безъ ребятъ, виднѣлись повсюду. Онѣ сидѣли и стояли въ самыхъ разнообразныхъ позахъ около памятниковъ. Слышался смѣхъ, веселые разговоры. Турчанки, дѣйствительно, въ большинствѣ случаевъ, что-нибудь ѣли: или апельсины, или сласти изъ коробокъ, подсовывая ихъ подъ густыя вуали въ ротъ. Да и не особенно тщательно у всѣхъ женщинъ опущены были эти вуали. У нѣкоторыхъ они были приподняты до носа и давали видѣть подбородокъ, губы и красивые зубки, кусающіе апельсинъ или засахаренный фруктъ. Были и такія, которыя совсѣмъ откинули вуаль и закрыли только ротъ и подбородокъ обычнымъ бѣлымъ шелковымъ шарфомъ съ шеи. И здѣсь, на кладбищѣ, сновали разносчики съ съѣстными припасами, фруктами и сластями, и здѣсь были кафеджи съ ручными телѣжками и предлагали кофе, выкрикивая по-турецки: «кагве».
— Однако, здѣсь-то ваши турецкія дамы не особенно вплотную прикрываютъ личики, — замѣтилъ Николай Ивановичъ Карапету.
— Да, да… Это вѣрно. Здѣсь всегда бываетъ мало турокъ мужчинъ и потому турецкаго дамы не боятся, что они получатъ непріятность, — отвѣчалъ Карапетъ.
— А какая-же можетъ быть непріятность?
— А посмотритъ на открытаго лицо и скажетъ: «ахъ, ты дура, какъ ты смѣешь, мерзкаго женщина, безъ вуаль сидѣть?»
— Да какое-же онъ имѣетъ право? — проговорила Глафира Семеновна
— Турки всегда имѣютъ право надъ дамамъ. Это только нашего дамы имѣютъ право надъ нами. Да…
И Карапетъ многозначительно подмигнулъ Глафирѣ Семеновнѣ.
— А вы хотите, чтобы и вамъ волю дали надъ нами? — покосилась на него та. — Нѣтъ, — мы Европа, мы этого не допустимъ.
— Смотри, смотри. Вотъ одна и совсѣмъ сдернула съ себя вуаль и смѣется, — указалъ Николай Ивановичъ армянину на женщину. — И какая хорошенькая!
— Была бы не хорошенькая, такъ не сдернула бы вуали, — отвѣчалъ Карапетъ. — Будь съ косого глазы морда — еще больше закуталась-бы.
— Николя! не пяль глаза! Это даже неприлично! — дернула мужа за рукавъ Глафира Семеновна.
— Если не турокъ идетъ, турецкаго дамы всегда очень съ большая смѣлость… Сейчасъ вуаль прочь… «Смотри, дюша мой. какая я душка»! Тутъ на кладбищѣ, если холостаго человѣкъ, можетъ даже въ любовь сыграть, — повѣствовалъ армянинъ. — Видишь, дюша мой, еще одна дама передъ тобой вуаль сдернула.
— Николай Ивановичъ! Да чего-же ты сталъ-то! Стоитъ и выпучилъ глаза, — закричала на мужа Глафира Семеновна, вся вспыхнувъ. — Иди впередъ.
— Иду, иду, матушка. Вѣдь отъ посмотрѣнья ничего не сдѣлается. Но отчего-же Карапетъ Аветычъ, онѣ могутъ догадаться, что мы не турки? Ну, я безъ фески, а вѣдь ты въ фескѣ.
— А носъ-то мой, дюша мой? — тронулъ себя за носъ Карапетъ. — Самаго настоящій армянска носъ. О, турецки дамы знаютъ всякаго носъ!
— Да неужто это такъ? — спросила Глафира Семеновна и, какъ ни была сердита на мужа и Карапета, разсмѣялась.
Карапетъ воспользовался ея проясненіемъ среди гнѣва и сказалъ:
— Такого часъ теперь подошелъ, мадамъ, что надо закусить и кофе выпить. Вотъ кафеджи. — У него есть хлѣбъ, сыръ, варенаго курица…Пойдемъ къ нему и онъ насъ угоститъ.
— Хорошо. Только пожалуйста, чтобы водки и вина не было, — согласилась Глафира Семеновна.
— Ни. ни, ни… Вотъ какъ этого памятникъ будемъ бѣлы.
Они подошла къ телѣжкѣ кафеджи. Тотъ уже раскинулъ на землѣ коверъ и попросилъ ихъ садиться.
— Надо ужъ по-турецки, мадамъ, — сказалъ Каранетъ. — Садитесь на коверъ.
— Ничего, сядемъ, отвѣчала Глафира Семеновна, опускаясь на коверъ. — Чай у него есть? — спросила она про кафеджи.
— Все есть, мадамъ.
— Такъ спросите мнѣ чаю и бутербродовъ съ сыромъ.
Когда жена отвернулась, Николай Ивановичъ дернулъ за рукавъ армянина и тихо проговорилъ:
— А что-жъ ты хотѣлъ насчетъ коньяковой выпивки?
— Все будетъ. Молчи и садись.
Николай Ивановичъ сѣлъ. Карапетъ сталъ говорить кафеджи что-то по-турецки. Тотъ улыбнулся, кивнулъ и сказалъ: «Эветъ, эветъ… Хай, Хай…».
Началось завариваніе чаю изъ большого кипящаго на жаровнѣ чайника съ кипяткомъ Кафеджи подалъ компаніи на чистенькой доскѣ длинный бѣлый хлѣбъ, кусокъ сыру и ножъ.
— Вотъ какъ прекрасно! Ну, это еще лучше, я сама сдѣлаю бутерброды, — сказала Глафира Семеновна и принялась кромсать хлѣбъ и сыръ.
Чай розлитъ въ чашки и кафеджи поочередно сталъ подавать ихъ сначала Глафирѣ Семеновнѣ, потомъ Николаю Ивановичу и наконецъ Карапету.
Николай Ивановичъ опять дернулъ Карапета за рукавъ, напоминая о выпивкѣ, а тотъ указалъ ему на чашку и проговорилъ:
— Пей, пей, дюша мой. Все будетъ хорошо.
Николай Ивановичъ поднесъ чашку къ губамъ и услыхалъ винеый запахъ, прихлебнулъ изъ нея и, почувствовавъ, что чай сильно разбавленъ коньякомъ, улыбнулся.
— Хорошо чайку съ устатку выпить, — произнесъ онъ, щуря масляные глаза.
— Пей, пей! И какого ползительнаго дѣло этотъ чай, такъ просто перваго сорта! — откликнулся армянинъ, тоже улыбаясь.
— Закусите вы сначала, а чаемъ потомъ будете запивать, — предлагала имъ бутерброды Глафира Семеновна.
— Потомъ, мадамъ, потомъ, дюша мой, барыня-сударыня, — отстранилъ отъ себя бутерброды армянинъ. — Сначала мы выпьемъ чай, а потомъ закуска пойдетъ. Очень пить хочется, мадамъ.
Мужчины смаковали глотки и наслаждались пуншемъ, приготовленнымъ для нихъ, по приказанію Карапета. услужливымъ кафеджи. Глафиру Семеновну они успѣли надуть вторично.
XCI
Гнѣвная, поблѣднѣвшая отъ злости, въ сбитой на бокъ второпяхъ шляпкѣ, бѣжала Глафира Семеновна съ кладбища на пароходъ. Уста ея изрыгали цѣлый лексиконъ ругательствъ на мужа и Карапета. Дѣло въ томъ, что по винному запаху, распространившемуся изъ чашекъ Николая Ивановича и армянина, она узнала, что вторично обманута ими, но, къ несчастью, она узнала объ обманѣ нѣсколько поздно, когда уже тѣ допивали по третьей чашкѣ пунша, и носъ у армянина сдѣлался изъ краснаго сизымъ, а у Николая Ивановича и осоловѣли глаза.
— Ахъ, вы опять надувать меня вздумали! Вмѣсто чаю пуншъ пьете! Домой, домой тогда! Не хочу и минуты здѣсь оставаться, — взвизгнула она и, какъ ужаленная пантера, вскочила съ ковра и побѣжала съ горы внизъ по направленію къ выходу изъ сада.
Мужчины, разсчитавшись съ кафеджи и выпивъ еще по рюмкѣ коньяку гольемъ «на дорожку», поспѣшно догоняли ее. Головы ихъ были отяжелѣвши, ноги слабы. Николай Ивановичъ даже споткнулся и упалъ разъ, прежде чѣмъ догнать жену.
— Пронюхала! Нѣтъ, каково? Пронюхала! — повторялъ онъ своему спутнику.
— Хитраго дама! Охъ, какого хитраго! — отвѣчалъ Каранетъ. — Моя покойнаго жена была совсѣмъ глупаго дѣвочка передъ ней.
— Все-таки мы, Карапетъ, домой не поѣдемъ. Что теперь дома дѣлать? Мы поѣдемъ по Босфору, продолжалъ Николай Ивановичъ.
— А если твоя барыня захочетъ домой? — спросилъ Карапетъ.
— Мы ее опять надуемъ. Почемъ она знаетъ, куда пароходъ идетъ? Сядемъ, скажемъ, что ѣдемъ въ Константинополь, а сами къ Черному морю. Надо-же намъ Босфоръ посмотрѣть.
— Непремѣнно надо, дюша мой. Босфоръ — перваго дѣло. Какъ возможно безъ Босфоръ!
— Ну, такъ вотъ на пристани и бери билеты до Чернаго моря и обратно въ Константинополь. Ты говорилъ, что можно.
— Можно, можно, эфендимъ. Ретуръ-былетъ это называется. А только и хитраго ты человѣкъ, дюша мой, эфендимъ, на счетъ своя жена! — похлопалъ армянинъ своего спутника по плечу и толкнулъ его въ бокъ. — Говорятъ, армянинъ хитраго человѣкъ, хитрѣе жида. Нѣтъ, дюша мой, ты хитрѣе армянина.
— Какое! Это я только насчетъ жены, да и то она всегда верхъ беретъ, — далъ отвѣтъ Николай Ивановичъ.
Только за воротами кладбища успѣли они нагнать Глафиру Семеновну. Потъ съ нихъ струился градомъ. Отъ потоковъ его пыльныя лица ихъ сдѣлались полосатыми, какъ голова у зебра. Глафира Семеновна чуть не плакала отъ злости.
— Ага, пьяницы! Наконецъ-то вы оторвались отъ вашей кабацкой соски! — встрѣтила она мужчинъ,
— Да какое-же тутъ пьянство, душечка, возразилъ мужъ. — Просто выпили пуншику на легкомъ воздухѣ при благоуханіи кипариса.
