Николай Лейкин - В гостях у турок
— Душечка, да я не про себя. Туда вѣдь мужчинъ не пускаютъ. Ты мнѣ договорить не дала. Я про тебя… Тебѣ туда, какъ женщинѣ, входъ не воспрещенъ, такъ вотъ ты сходила-бы туда, посмотрѣла, а потомъ и разсказала-бы мнѣ, какъ и что… Это очень любопытно имѣть понятіе о бытѣ этихъ несчастныхъ затворницъ. Навѣрное онѣ тамъ, въ каютѣ, безъ вуалей и сидятъ не стѣсняясь. Тебѣ и самой должно быть это интересно. Сходи-ка, милая.
— Пожалуй… — отвѣчала Глафира Семеновна. — Только отчего тебя такъ женщины интересуютъ?
— Да вѣдь бытъ. Какъ-же иначе ихъ бытъ узнаешь? А вѣдь мы ѣздимъ повсюду, какъ туристы.
— Ну, хорошо.
Глафира Семеновна стала сходить съ верхней палубы. Николай Ивановичъ торжествовалъ въ душѣ, и только что жена скрылась, сейчасъ-же онъ ткнулъ въ бокъ Карапета и сказалъ ему:
— Пойдемъ скорѣй въ буфетъ! — Хватимъ скорѣй по коньячку. Голова ужасъ какъ трещитъ послѣ вчерашняго! Гдѣ здѣсь буфетъ? Веди скорѣй.
Армянинъ схватился за бока и разразился хохотомъ.
— Ловко, дюша мой! О, какой ты хитрый человѣкъ, эфендимъ! — восклицалъ онъ. — Совсѣмъ хитрый! Какъ хорошо ты послалъ своя жена отъ насъ въ дамскій каюта!
— Да веди-же скорѣй въ буфетъ!
— Пойдемъ, пойдемъ, — потащилъ Карапетъ Николая Ивановича. — Знаешь, дюша мой, когда у меня была жива свой жена, я тоже такъ дѣлалъ. Такъ тоже, какъ ты, дюша мой, эфендимъ.
Николай Ивановичъ такъ торопился, что поскользнулся, оборвался съ двухъ ступеней, и только ухватившись за поручни, не свалился съ лѣстницы.
Вотъ и буфетъ, состоящій изъ стойки съ цѣлой горкой бутылокъ и помѣщающійся во второмъ классѣ. За стойкой феска въ усахъ и съ столь излюбленными турками четками на рукѣ. Тутъ-же керосиновый таганъ съ стоящимъ на немъ громаднымъ мѣднымъ кофейникомъ. На стойкѣ, кромѣ бутылокъ, закуски на маленькихъ блюдцахъ, отпускающіяся къ вину въ придачу: маринованная въ уксусѣ морковь, накрошенные томаты, лимонъ, нарѣзанный на куски, корни сырой петрушки и винныя ягоды.
— Два коньякъ, сказалъ фескѣ съ четками Николай Ивановичъ, показалъ два пальца и прибавилъ, обратясь къ Карапету:- Скажи ему, чтобъ далъ рюмки побольше.
Феска выдвинула два объемистыхъ бокальчика изъ толстаго стекла и налила ихъ на половину коньякомъ.
— Что-жъ онъ половину-то наливаетъ? Что за манера такая! — снова сказалъ Карапету Николай Ивановичъ.
— Это турецкаго учтивость, дюша мой. Здѣсь всегда такъ… — пояснилъ Карапетъ. — Пей.
— Хороша учтивость! Налилъ полъ-рюмки, а возьметъ за цѣльную.
— Нѣтъ, нѣтъ, онъ и возьметъ, сколько надо. Такъ и цѣна тутъ за полъ-рюмка.
Они выпили.
— Надо повторить, — торопился Николай Ивановичъ, закусывая лимономъ, потребовалъ еще, выпилъ, просилъ Карапета скорѣй расчитаться за выпитое и побѣжалъ въ первый классъ, гдѣ и помѣстился смиренно на складномъ желѣзномъ стулѣ.
Только что онъ успѣлъ прожевать корку лимона, какъ уже появилась Глафира Семеновна.
— Была и видѣла, — сообщила она мужу о женской каютѣ. — Ничего особеннаго въ этихъ турчанкахъ. Намазаны такъ, что съ лица чуть не сыплется. И всѣ что нибудь жуютъ: или фисташки, или карамель. А гдѣ-же нашъ армяшка? — спросила она.
— Здѣсь, здѣсь, мадамъ, барыня сударыня, — откликнулся сзади ея Карапетъ. — Сейчасъ Скутари. Пойдемъ на палубу. Сейчасъ намъ выходить, дюша мой.
Пароходъ убавлялъ ходъ.
LXXXVIII
Въ Скутари сошла добрая половина пассажировъ парохода. Съ супругами Ивановыми много вышло турецкихъ женщинъ съ ребятишками. Нѣкоторыя несли грудныхъ ребятъ. Двѣ женщины свели съ парохода подъ руки третью женщину, очевидно, больную, тоже закутанную. Выйдя на берегъ, она тотчасъ-же сѣла отдыхать да какой-то ящикъ съ товаромъ.
— Эти всѣ турецкій бабы къ святымъ дервиши пріѣхали, указалъ Карапетъ на женщинъ. — Онѣ пріѣхали съ больнаго дѣти, чтобы дервиши вылечили ихъ черезъ свой святость. Вотъ и эта самая больнаго женщина сюда затѣмъ-же привезли. Мы сейчасъ будемъ видѣть, мадамъ, какъ дервиши будутъ лечить ихъ.
— Но вѣдь мы пріѣхали для кладбища, чтобъ кладбище посмотрѣть, замѣтила Глафира Семеновна.
— Гдѣ кладбище — тамъ и дервиши будутъ. Они начнутъ служить сначала своя мусульманскаго обѣдня, а потомъ лечить будутъ.
Глафира Семеновна взглянула въ, лицо говорившаго армянина. Лицо его было малиновое отъ выпитаго сейчасъ вина.
— Что это у васъ лицо-то? — не утерпѣла она, чтобы не спросить. — Красное, какъ у варенаго рака.
— А это, мадамъ, барыня-сударыня, отъ вѣтеръ на пароходѣ.
— Вздоръ. Вѣтру на пароходѣ не было. А вы, должно быть, изрядно выпили, пока я ходила дамскую каюту смотрѣть. Да… Отъ васъ и пахнетъ виномъ.
— Отъ меня всегда пахнетъ виномъ, мадамъ… Карапетъ такой ужъ человѣкъ, дюша мой.
— Николай Иванычъ! Поди-ка сюда… Покажись мнѣ… Никакъ и ты тоже?.. — крикнула Глафира Семеновна мужу.
Тотъ шелъ впереди, обернулся къ ней и крикнулъ:
— Знаешь, Глаша, мы ужъ въ Азіи теперь! Попираемъ азіатскую землю. Вотъ сподобились мы съ тобой и въ Азіи побывать…
— А я не про Азію, а про выпивку. Ты пилъ на пароходѣ съ Карапетомъ Аветычемъ?..
Николай Ивановичъ взглянулъ на армянина и отвѣчалъ:
— Боже избави! Зачѣмъ-же я пить буду? Вотъ развѣ здѣсь въ Азіи дозволишь потомъ за завтракомъ рюмочку — другую выпить, потому быть въ Азіи и не выпить азіатскаго какъ будто…
— Пилъ… Я по лицу вижу, что пилъ, перебила, его жена, — Вонъ ужъ лѣвый глазъ у тебя перекосило и языкъ началъ заплетаться.
— Увѣряю тебя, душечка… Съ какой-же стати? запирался Николай Ивановичъ. — но давай наблюдать Азію. Богъ знаетъ, придется-ли еще когда нибудь въ жизни побывать въ ней. — Карапетъ, отчего это на здѣшнихъ домахъ трубъ нѣтъ? проговорилъ онъ, указывая выкрашенные въ красную, голубую и желтую краску маленькіе домики съ плоскими крышами, ютящіеся одинъ надъ другимъ террасами.
— Оттого, дюша мой, что здѣсь никогда печка не топятъ, — отвѣчалъ армянинъ. — Да и нѣтъ здѣсь печки.
— Ахъ, вы безобразники, безобразники! — вздыхала Глафира Семеновна, не слушая разговора мужа и Карапета. — Успѣли напиться.
— То-есть какъ это печки не топятъ? — продолжалъ Николай Ивановичъ. — А какъ-же для обѣда-то варятъ и жарятъ?
— О, дюша мой, для кухня есть печка, а изъ печка эта выходитъ маленьки желѣзнаго труба черезъ стѣна. — Но турецкаго люди здѣсь такаго публика, что они любятъ варить и жарить всякаго кушанье на дворѣ. Сдѣлаетъ огонь на дворѣ и жаритъ, и варитъ.
— Глаша! Слышишь? Вотъ хозяйство-то! окликнулъ Глафиру Семеновну мужъ.
Но та угрюмо поднималась по заваленному тюками, мѣшками и ящиками нагорному берегу и ничего не отвѣчала, разстроенная, что мужъ ухитрился надуть ее и выпить на пароходѣ.
Нѣсколько арабаджи въ приличныхъ фаэтонахъ, запряженыхъ парой лошадей, предлагали супругамъ свои услуги, босоногіе мальчишки въ линючихъ фескахъ навязывали верховыхъ ословъ, чтобъ подняться на гору, но Карапетъ сказалъ:
— Пѣшкомъ, пѣшкомъ, дюша мой, эфендимъ, пѣшкомъ, барыня-сударыня, пойдемъ. На своя нога пойдемъ, а то ничего хорошаго не увидимъ.
Дорога была преплохая, мощеная крупнымъ камнемъ, безъ тротуаровъ. Минуты черезъ три между домами среди двухъ-трехъ кипарисовъ стали попадаться покосившіеся старые мусульманскіе памятники.
Карапетъ указалъ на нихъ и пояснилъ:
— Вотъ гдѣ стараго кладбище начиналось, а теперь выстроили на немъ домы, а новаго кладбище пошло выше на гора.
Женщины съ ребятишками сначала поднимались въ гору въ общей толпѣ, но потомъ начали свертывать въ переулки. Свернулъ и Карапетъ съ своими постояльцами въ одинъ изъ переулковъ, сказавъ:
— Сейчасъ мы увидимъ дервиши.
И точно. Въ концѣ переулка открылась полянка. Тамъ и сямъ мелькали надгробные памятники, нѣсколько кипарисовъ простирали свои вѣтви къ небу, а подъ ними усаживались пріѣхавшія на пароходѣ женщины съ ребятами. Тутъ-же была и больная женщина, которую привезли въ экипажѣ. Посрединѣ полянки былъ деревянный помостъ, а на помостѣ группировались молодые и старые турки въ усахъ и бородахъ и съ четками на кистяхъ рукъ. Они-то и были дервиши, какъ сообщилъ Карапетъ, и принадлежали къ согласію такъ называемыхъ «Ревущихъ Дервишей». Особыми костюмами дервиши не отличались отъ обыкновенныхъ азіатскихъ турокъ, — куртки, шаровары, поясъ, но вмѣсто фесокъ имѣли на головахъ полотняныя шапочки. Одинъ изъ нихъ, старикъ, впрочемъ, былъ въ большой бѣлой чалмѣ и отличался длинной сѣдой бородой.
— Это шейхъ отъ дервиши, — указалъ Карапетъ на старика въ чалмѣ, когда супруги расположились около помоста. — Шейхъ отъ Руфаи. Эти дервиши — Руфаи.
— А насъ они не тронутъ? — съ опасеніемъ спросила Карапета Глафира Семеновна. — Не начнутъ гнать, видя, что мы не мусульмане?
— Зачѣмъ они будутъ насъ гнать, дюша мой, мадамъ? Мы имъ пять-шесть піастры дадимъ, а они деньги оной какъ любятъ,
