Николай Лейкин - В гостях у турок
— Бешь! — крикнулъ Николай Ивановичъ и растопыралъ пять пальцевъ руки.
Турокъ схватилъ коверъ, подбѣжалъ съ Николаю Ивановичу и набросилъ ему его на плечо.
Коверъ былъ купленъ. Супруги начали расчитываться. Появились еще четыре чашки кофе. Купецъ сталъ показывать шитыя шелкомъ атласныя салфетки, подушки, шитыя золотомъ по бархату, вытащилъ изъ-подъ прилавка громадный азіатскій кремневый пистолетъ.
У Глафиры Семеновны разбѣжались глаза на вышивки и она присѣла къ прилавку ихъ разсматривать.
LXXXV
Наступилъ третій день пребыванія супруговъ Ивановыхъ у армянина Карапета. Николай Ивановичъ проснулся прежде своей жены, проснулся довольно рано и съ головной болью. Съ вечера, за ужиномъ, онъ, какъ говорится, урѣзалъ изрядную муху съ Карапетомъ. Карапетъ принесъ къ ужину полуведерный глиняный кувшинъ мѣстнаго бѣлаго вина, увѣряя, что это такое легкое бѣлое вино, что уподобляется русскому квасу. Супруги пригласили Карапета ужинать вмѣстѣ съ ними. Онъ былъ очень доволенъ, остался, самъ приготовилъ какой-то особенный шашлыкъ и въ концѣ концовъ Николай Ивановичъ вмѣстѣ съ нимъ выпили весь кувшинъ вина, не взирая на всѣ протесты Глафиры Семеновны. Бѣлое мѣстное вино оказалось, однако, далеко не квасомъ. Когда половина кувшина было выпита, Николай Ивановичъ началъ дурачиться: навилъ себѣ на голову чалму изъ азіатской шелковой матеріи, купленной на Базарѣ въ Стамбулѣ, надѣлъ черногорскій широкій поясъ, пріобрѣтенный тамъ-же, и, заткнувъ за поясъ третью покупку — старинный пи столетъ со сломаннымъ кремневымъ куркомъ, закурилъ кальянъ и сѣлъ вмѣстѣ съ армяниномъ на коверъ, на полъ, чтобы продолжать пить по-турецки. Когда-же кувшинъ съ виномъ они кончили, армянинъ сталъ тащить Николая Ивановича въ Галату въ кафе-шантанъ, гдѣ обѣщался ему показать какихъ-то черноглазыхъ «штучекъ». Глафира Семеновна разсердилась, вспылила и выгнала армянина, а Николай Ивановичъ, совсѣмъ уже пьяный, свалился на софу и уснулъ въ чемъ былъ, то есть въ чалмѣ, въ черногорскомъ поясѣ и съ стариннымъ азіатскимъ пистолетомъ за поясомъ.
Проснувшись подъ утро, Николай Ивановичъ устыдился своего костюма, сбросилъ съ себя все, раздѣлся, легъ спать, но ему ужъ не спалось. Голова трещала, во рту было сухо, хотѣлось пить, а пить былъ нечего. Онъ началъ ѣсть оставшіеся съ вечера апельсины. Съѣлъ два, но убоялся разстройства желудка и остановился. Внизу въ армянской мясной лавкѣ уже были вставши. Слышались голоса. Можно было-бы велѣть поставить самоваръ и пить чай, но это значило-бы разбудить Глафиру Семеновну, которая спала сладкимъ утреннимъ сномъ. Николай Ивановичъ опять всталъ, потихоньку одѣлся и сталъ разсматривать вчерашнія покупки: трубки, кальянъ, шитыя золотомъ по бархату и атласу салфетки, шитый золотомъ сафьянный товаръ для туфель и раскладывалъ все это на столѣ.
Вдругъ сзади его послышались слова:
— Чего ты спозаранку-то вскочилъ? Или опять спозаранку нахлестаться хочешь?
Николай Ивановичъ вздрогнулъ и обернулся.
Глафира Семеновна смотрѣла на него заспанными глазами.
— Зачѣмъ-же нахлестываться? Просто не заспалось, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — А вотъ теперь разбираюсь во вчерашнихъ покупкахъ. Какая прелесть этотъ коверъ, который мы купили! А вѣдь онъ немъ достался только за тридцать рублей.
— Прелесть, а самъ вчера его залилъ виномъ.
— Ни Боже мой! Чистъ онъ и свѣжъ… Ни одного пятнышка. А какъ жаль, что мы вчера нигдѣ не нашли готовыхъ турецкихъ дамскихъ туфель безъ задковъ. Говорятъ, что только въ Скутари на рынкѣ можно ихъ получить. Впрочемъ, вѣдь мы поѣдемъ въ Скитари…
— Ты мнѣ зубы-то не заговаривай! — строго крикнула Глафира Семеновна. — Я вчерашнее помню. И гдѣ, гдѣ только ты не ухитришься напиться! Пріѣхали въ Константинополь… Мусульманскій городъ… На каждомъ шагу мечети… Законъ запрещаетъ туркамъ вино, а ты… И полились нотаціи.
Глафира Семеновна одѣвалась и точила мужа. Николай Ивановичъ слушалъ и молчалъ. Наконецъ онъ спросилъ:
— Можно велѣть приготовить самоваръ?
— Вели. Но вотъ тебѣ мой сказъ: какъ только ты съ армяшкой еще напьешься — сейчасъ мы собираемся, на пароходъ и ѣдемъ въ Ялту. Лучше тамъ проживемъ лишнюю недѣлю.
— Душечка, мы еще и половины Константинополя не видали. Кромѣ того, надо съѣздить на Принцевы острова, въ Скутари, на гулянье на Прѣсныя воды.
— Чортъ съ нимъ и съ Константинополемъ!
— Но вѣдь ты такъ стремилась сюда, такъ хотѣла…
— Я думала онъ трезвый городъ, а онъ пьянѣе Нижняго-Новгорода во время ярмарки.
— Изъ-за одной-то выпивки, да такъ казнить городъ! Ай-ай-ай!
Николай Ивановичъ покачалъ головой и, выйдя на лѣстницу, велѣлъ встрѣтившейся ему Тамарѣ подавать самоваръ.
Нотаціи продолжались, но ихъ прервалъ появившійся Карапетъ. Онъ самъ внесъ самоваръ, поставилъ его на столъ, поклонился супругамъ и сказалъ Николаю Ивановичу:
— Помнишь, что вчера обѣщалъ, дюша мой, эфендимъ? Какъ родиться, дюша мой, у твоей барыни-сударыни сынъ — сейчасъ Карапетъ къ тебѣ его въ Петербургъ крестить пріѣдетъ. По рукамъ вчера хлопнулъ — значитъ вѣрно, обратился онъ къ Глафирѣ Семеновнѣ.
— Подите вы! Мало-ли что съ пьяныхъ глазъ говорится! — отвернулась отъ него та.
Заварили чай. Карапетъ не уходилъ. Онъ свернулъ папироску и подсѣлъ къ столу.
— Давай, мадамъ, барыня-сударыня, и мнѣ чаю, — сказалъ онъ. — Голова у Карапетки болитъ. Но Карапетка ой ой какой молодецъ! Онъ принесъ и лекарство.
Армянинъ полѣзъ въ карманъ шароваръ и вытащилъ оттуда маленькую бутылочну.
— Что это? Коньякъ? Ни за что не позволю въ нашей комнатѣ пить! — воскликнула Глафира Семеновна.
Армянинъ выпучилъ глаза.
— Отчего, барыня-сударыня, ты сегодня такой пѣтухъ? спросилъ онъ.
— Оттого, что не желаю, чтобы у насъ было пьянство.
— Пьянство! Фуй! Зачѣмъ такія кислыя слова, дюша мой? Я хочу полечить себя и твой мужъ, дюша мой.
— А я не позволяю.
Армянинъ покачалъ головой и спряталъ бутылку въ карманъ.
— Охъ, какой строгій у тебя мадамъ, дюша мой, эфендимъ! обратился онъ, къ Николаю Ивановичу. — Совсѣмъ такая-же орелъ, какъ мой покойница жена.
Всѣ молча пили чай.
— Ну, черезъ часъ надо въ Скутари ѣхать, — сказалъ наконецъ Карапетъ.
— Я не поѣду, — обрѣзала Глафира Семеновна, сидя надувшись.
— Какъ не поѣдешь, дюша мой, кума мой милой? Вчера обѣщалась ѣхать. А туфли покупать? А кладбище смотрѣть? А дервиши турецкіе видѣть?
— Да вѣдь вы опять напьетесь, потомъ и возись съ вами. Какое мнѣ удовольствіе съ пьяными ѣздить?
— Глаша, да гдѣ-же можно напиться-то на кладбищѣ? Вѣдь мы на кладбище ѣдемъ, турецкое кладбище посмотрѣть, — началъ уговаривать Глафиру Семеновну мужъ.
— Кто васъ знаетъ! Вы и на кладбищѣ вино найдете!
— Ну, вотъ… Ну, полно… Да вѣдь тамъ, на кладбищѣ, мусульманскій монастырь, монастырь дервишей.
— Ахъ, ужъ я теперь и въ мусульманскіе монастыри не вѣрю! — махнула рукой Глафира Семеновна, но все-таки сдалась. — Ну, вотъ что… — сказала она:- Я поѣду въ Скутари. Но какъ только я увижу, что вы хоть одинъ глотокъ вина сдѣлаете — сейчасъ-же я домой и ужъ завтра-же вонъ изъ Константинополя!
LXXXVI
Армянинъ Карапетъ опять въ новомъ черномъ сюртукѣ безъ признаковъ бѣлья, въ фескѣ и съ суковатой палкой. Николай Ивановичъ въ барашковой шапкѣ — скуфейкѣ и въ легкомъ пальто. Глафира Семеновна нарядилась въ лучшее платье и надѣла вѣнскую шляпку съ цѣлой горой цвѣтовъ. Они на новомъ мосту и направляются къ пароходной пристани, чтобы ѣхать на Азіатскій берегъ, въ мѣстечко Скутари, расположенное противъ Константинополя. На пароходную пристань сходить надо съ моста. Она прислонена къ двумъ желѣзнымъ мостовымъ плашкоутамъ. На мосту по прежнему тѣснота. По прежнему пестрые костюмы разныхъ азіатскихъ народностей и турецкихъ женщинъ напоминаютъ маскарадъ. Балахонники собираютъ проѣздную дань съ экипажей и вьючныхъ животныхъ, но супруговъ Ивановыхъ Карапетъ ведетъ пѣшкомъ, такъ какъ мостъ и пристань находятся отъ ихъ жилища сравнительно близко. Армянинъ говоритъ Николаю Ивановичу:
— За коляска и за проѣздъ по мосту у тебя, дюше мой, двѣнадцать піастры въ карманѣ остались, а на эти деньги мы можемъ на пароходѣ у кабакжи выпить и голова своя поправить.
— Тсъ… — подмигиваетъ ему Николай Ивановичъ, чтобы тотъ молчалъ, и киваетъ на жену.
И вотъ они на старомъ, грязномъ турецкомъ пароходѣ, перевозящемъ публику изъ Константинополя въ Скутари и дѣлающемъ рейсы по Босфору вплоть до входа въ Черное море и обратно. Публики много. Во второмъ классѣ, черезъ который пришлось проходить, сидятъ прямо по полу, поджавъ подъ себя ноги, закутанныя турецкія женщины изъ простонародья, нѣкоторыя съ ребятишками. Ребятишки пищатъ, ревутъ, запихиваютъ себѣ въ ротъ куски бѣлаго хлѣба или винныя ягоды.
