Елизавета Михайличенко - Повестка в Венецию - Нижние ноты
Красиво она смеется. И сейчас, кажется, искренне. Ну правда, смешно. Бывший муж — итальянец — мерзавец. Что она не замужем — это хорошо. То есть, мне, конечно, все равно. Но все-таки. А почему, собственно, после бывшего мужа не мог появится еще и нынешний?
— А нынешний кто?
— Конь в пальто! — отрезала она. — Сашка, ты же точно в армии не разведчик? Ты не можешь с таким выражением лица в разведке служить! Нету на данный момент мужей. Ладно, чтобы с этим закончить. Было у меня два мужа. Один — итальянец. Второй — американец. Оба сплыли. Знаешь, как по реке плывет топор из села Кукуева?
Как-то негладко она об этом. Похоже, что оба раза брошена была она.
— Еще не знаю. Я еще ни разу не женился.
— Да я в курсе.
Почему-то я в этом и не сомневался. Почему-то мне было это приятно. Но и раздражало. Я вот честно все эти годы про нее ничего не знал. То есть, скорее старался не знать. Я и сейчас стараюсь не знать, как могут развиваться события. А вариантов-то мало. Совсем немного их, вариантов. А если оставаться в роли ведомого, то вариант и вообще один. Может, он-то меня и устраивает?
Она снова рассеянно раскрыла меню, и тут же припорхнул официант с гордым и несчастным от хронического ожидания лицом. При этом он умудрялся вполне естественно улыбаться. Все-таки, здесь это профессия, а не подработка для студентов, как у нас.
Юлька как-то подобралась, но и одновременно вальяжно расслабилась. Когда она называла блюда, было ясно, что делает она нечто важное, но привычное. И волнует ее при этом не предстоящее наслаждение или цена, а исключительно то тонкое взаимопонимание с официантом, какое бывает у, скажем, двух служителей одного культа.
В винах она тоже разбиралась, что облегчало задачу но слегка пощипывало самолюбие, или что там у нас в этом месте — сразу под горлом. Я прокашлялся.
Она проводила довольным взглядом официанта и подмигнула мне:
— Кажется, я заставила его нас уважать.
— Ты действительно разбираешься в винах? Или так?
Юлька состроила оскорбленную физиономию и ухмыльнулась:
— Просто запомнила какие вина заказывали к этим блюдам те, кто разбирались.
Ресторан был как граненый чисто вымытый стакан, подставленный под яркую лампочку — свет дробился в многочисленных стеклянных гранях и блуждал по лицам и поверхностям. В детстве мне всегда хотелось осуществить рецепт крастоты — разбить все зеркала в комнате смеха и насладиться дрожанием света и действительности в осколках. И я сказал:
— Вот объясни мне. Почему все американцы живут по схеме? И не боятся банальности? И считают банальность признаком душевного здоровья?
Юлька недоуменно всмотрелась в меня:
— А я-то тут при чем?
При том, что я не хочу быть твоим третьим мужем. Бронза — не золото.
— Ну… При том. Уж больно ты способная ученица.
Юлька задумалась, взгляд ее стал таким… ну, как если человек подносит полную чашу влаги к губам, а она, вдруг, пустая.
— Тебя что-то не устраивает, Саша?
— Меня? Да. Место и время.
— Ну, с временем понятно. Зря ты об этом. Мог бы и сдержаться. А что за проблема с местом?
Действительно, мог бы и сдержаться. То есть, вот — не смог. Хотел, но… Но раз уж не смог:
— Зачем ты назначила эту встречу в Венеции? Тебе это казалось весьма утонченным?
— Скорее бы пожрать принесли, что ли, — Юлька наколола чужого официанта на рогатину взгляда. — А то ты становишься нудным. Венеция — правильный выбор. Она подходит для таких встреч. Любовь-смерть-жизнь. Здесь это в контексте. И придает гулкость. Всему.
— А ты представь нашу встречу в виде литературного произведения. Пошлятина, ужас.
Только сейчас она, кажется, начала злиться всерьез:
— Да при чем тут литература! А если и литература. Хоть балет! Да, любовь, вода, смерть. Я вообще считала, что ты не приедешь.
— Ага. И сняла двухместный номер. Врешь.
— Неважно.
— Ага! Неважно! А знаешь, что важно? Важно то, что то, что не важно для тебя — важно для меня! И наоборот! Поняла?
— Нет.
А что для меня важно? Ора? Не так уж. Армейское братство? Чуть теплее. Карьера? Не без того. Так она и для нее важна. Жизнь? Уже поюзана. А что вообще означает «важно»? Это ведь нечто переменное. Вот сейчас я знаю, что мне важно. Мне важно не попасть к Юльке в зависимость. Любую. И прощение тут ни при чем.
— Вот ты где-то вычитала, что вода — это смерть. А вода — это жизнь. У нас. В пустыне.
Юлька закатила глаза. К Всевидящему Оку. Очевидно, лишь Око понимало какие все мужики сволочи.
— У вас в пустыне? Не прикидывайся верблюдом, Саша.
— Ладно, буду прикидываться Ромео. Кстати, хуже Венеции могла быть только Верона.
Тут появился официант и задал верблюду корм. Вовремя. Он откупорил бутылку, с полсекунды пообменивался с Юлькой какими-то кодовыми взглядами, после чего, ввинчивая бутылку в воздух, налил пробный глоток именно в мой бокал.
Хорошо, что в Израиле живут и даже работают вместе со мной французские евреи. Я придирчиво осмотрел пробку. Она была розовой и сухой, как нос нездорового кота. Кивнул. Затем погонял вино по стенкам бокала, посмотрел на свет, увидел подобающий хорошему вину маслянистый след, кивнул, не выдержал, посмотрел сквозь бокал на Юльку, увидел ее моргающий глаз, счел его изумленным, сунул нос в бокал, энергично вдохнул, вино пахло… вином оно пахло. Кивнул. Пригубил. Покатал жидкость по языку. Ну, нормально. Вино. Не хуже того, что стоит у нас в суперах на средней полке. Кивнул уже утвердительно.
— Кажется, ты заставил его нас уважать! — засмеялась Юлька. — Вау, это было красиво! А ты действительно в этом разбираешься?
— А какая разница?
— Даа, ты смог бы продавать в Нью-Йорке подержанные машины… Ну и где, по-твоему, надо было встречаться?
— Да где угодно. Только не в Венеции, не в Вероне, не на мосту Ватерлоо, не на Монмартре и прочих обсосанных местах. В мюнхенской пивной, например.
Юлька посмотрела недоуменно.
— Или в Инсбруке, — поспешно продолжил я, чтобы не увязнуть в идиотских комментариях к пивной.
— А где это?
— Рядом, городок такой в австрийских Альпах. Я его проезжал по дороге сюда.
— А что там?
— Да в общем, ничего. Красивое и никому не нужное место. Можно подобрать и сделать своим.
Если я хоть что-то понимаю в женщинах, то эта случайная в общем-то фраза будет воспринята как предложение начать все с нового «ничего».
Юлька как-то подозрительно ухмыльнулась и подняла бокал:
— Ну, поехали!
Ну и что это — предложение ехать дальше вдвоем, или просто тост? Видимо, на моем лице ПИПа проступила работа мысли. А прекрасная Юлька меня разглядывала. Потом хмыкнула:
— Страшно?
Не без того. И почему-то немного обидно. И злорадно тоже. И грустно. Но при этом я завелся.
— Хочешь меня проводить до немецкой границы?
— Ну вот еще. Что с тобой, Саша? С какой стати немцы будут устанавливать нам границы?
Я выпил холодное белое вино большими глотками. Психологическое преимущество незаметно перетекло к противоположной стороне. А мне остался только поднадоевший внутренний коментатор, растерявшийся от обилия трактовок.
— А вообще, посмотрим. Куда нам спешить? Может, наоборот, ты захочешь меня проводить, — вдруг, как бы советуясь сама с собой, проговорила она.
Я вежливо улыбнулся и попытался допить из пустого бокала. Мы с Юлькой грустно посмеялись над этим. Потом она все-таки закончила мысль:
— Почему ты не спрашиваешь докуда?
— А что спрашивать? Все и так понятно.
* * *— … ты ведь считаешь, что я тебя предала?
— А ты считаешь, что лет восемь назад я бы так с тобой спокойно разговаривал?
Она молча за мной наблюдала. Потом все-таки спросила:
— И что бы ты сделал восемь лет назад?
— Сделал бы.
Легкая досада на ее лице. Словно триллер на самом интересном месте прервали для рекламы.
Мы внимательно смотрели, как из ниоткуда возникший официант меняет приборы. У него были пальцы пианиста и координация обезьяны. Покровительственно улыбаясь ему, Юлька сказала:
— А тебе не приходило в голову… Когда девочке семнадцать и она в чужой стране… А родители обезумели от впечатлений и непонимания… Тебе не приходило в голову, что этой девочкой так просто манипулировать? Любой зрелый и состоявшийся мужчина может создать ситуацию? — она слегка подумала и хмыкнула. — То есть, все-таки не любой, конечно. Но тем не менее.
— Не оправдывайся, — тупо сказал я.
— Я? Мы ведь не на Страшном Суде. А объяснить могу. Если, конечно, тебе интересно.
Пожалуй, лучшее, что я смог сделать — это изобразить на лице светское любезное внимание. Не уверен, что это получилось естественно.
— Так вот… Это была моя первая работа, — она промокнула губы, внимательно посмотрела на бордовый отпечаток, затем скомкала салфетку. — Неважно. Короче, уже через несколько месяцев меня послали на стажировку в Италию. Вместе с Марио, моим шефом. Представляешь, какая удача! Ведь это тогда и представлялось настоящей жизнью. Ужин в Нью-Йорке, а обед в Риме.
