Елизавета Михайличенко - Повестка в Венецию - Нижние ноты
— Ты знаешь, что первый раз до меня дотронулся? С тех пор, как вышли из номера? — она прижалась ко мне, зарылась носом в шарф. Шарф этот мне подарила Орка на двухлетие нашего «хаверута».
— Это от голода. Зверски хочется жрать, — полусоврал я. — А когда ты духи успела сменить? Эти мне больше нравятся.
— Я не меняла.
— Не может быть.
— Может. У этих духов есть «нижние ноты». Нет, правда. Это так называется. Когда через какое-то время проявляется истинный запах. После взаимодействия духов с с кожей. Когда устанавливается гармония.
— Что, запах духов для каждого разный?
— Да. Запах настоящих духов индивидуален. А твой шарф пахнет женскими духами.
— Да? Это потому, что у нас еще жарко. Он долго лежал в шкафу. У нас один шкаф.
Держась за руки чтобы не потеряться, мы обрели почву под ногами у моста Риальто, прошлись по нему, а потом углубились в сушу. Было людно. Ларек на углу чем-то напоминал наш школьный буфет на большой перемене. Не разжимая рук, мы протиснулись к прилавку. Щедрый выбор сэндвичей, вино, кофе. То, что надо, по народным ценам. Кофе дороже вина. Ага, вот значит как выживают в этом городе сами венецианцы. За несколько долларов мы получили сэндвичи с крабами, сэндвичи с неизвестными мне морскими гадами, сэндвичи с копчеными сальностями, по бокалу местного «Вальполичелла» и по чашке кофе. В качестве бонуса прилагалось подзабытое чувство локтя.
Толпа, торговля, уход от воды, все это как бы отодвинуло многозначительные декорации, и возникшее ощущение ярмарки сразу все упростило. Здесь уместно быть сытым, веселым, поверхностным и жаждать удовольствий. Большая перемена, одним словом.
Мы прошли мимо общественного туалета с кучкой разъяренных туристов разных оттенков кожи и наречий на входе. МикроООН. Объединяла их неспособность постичь изощренную систему оплаты. А я врубился лихо, на одном опасении, что не смогу разобраться. Бумажными купюрами, но через автомат. А потом полученный талон надо было прокомпостировать в еще одном пропускнике. В нормальном состоянии это постичь было невозможно. Кроме того, я успешно выступил в роли инструктора — так как предбанник был общий, обучил кучу народа обоего пола как дорваться до отправления своих нужд. Ухахатывающаяся Юлька, похоже, мною слегка гордилась.
Затем мы вышли на охоту за образами и сравнениями. И сразу все вокруг преобразилось. Веницианцы, в хорошей европейской одежде над резиновыми охотничьими сапогами, проходили мимо, спокойно неся свои «петербургские» лица. Прочие же итальянцы все время двигаются, как воробьи подбирающиеся к пище. Создается вокруг тревожное подозрительное пространство. Как-то им не доверяешь. Это был мой улов. А Юлька сказала:
— Гондолами управляют упыри. Ты заметил, как они смотрят — маняще и томно. Ох…
Мы так и шли, как первоклашки — за руки. Смеялись. Вспомнили, как я катал ее и Светку на украденной лодке.
Той ночью мы угнали моторку. Не специально, а просто все так сложилось. Шли втроем на берег за романтикой и костром, а оказались на средине реки, под холодными осенними звездами, пьяные, мокрые, с заглохшим мотором. Кончилась водка, поднялся ветер, было уже предрассветно, трезво и плохо. Нас сносило в залив. Юлька хохлилась. Светка странно улыбалась и говорила о смерти. Что хотела бы умереть, но ей неприятна мысль о могиле. А тут есть шанс, что тела не найдут. Меня это страшно злило, потому что до смерти было еще далеко, а до уголовной ответственности — рукой подать. Но я оказался неправ. А она как будто знала, что на ее надгробье кто-то напишет «дура».
— А помнишь наш последний месяц? Перед моим отъездом. Когда мы прощались? Я подумала… знаешь, у нас ведь был медовый месяц наоборот. Я чувствовала себя невестой-вдовой…
— Ты тогда уже знала, что это прощание?
— Честное слово — нет.
Ее увезли родители. От всего, что вокруг завертелось. От меня. От светкиной смерти. От неблагополучной компании. К светлой американской мечте. Да что там. Нормальное родительское телодвижение.
— А помнишь, уже в аэропорту…
Она тянула из меня воспоминания, как шелковую нить из несчастного червя. Может быть она знала, что будет шить из этого шелка? Алые паруса?
— А помнишь…
— Помню…
Помню даже насколько это было не так. Ей почему-то хотелось, чтобы мы казались наивными, даже глупыми, не отвечающими ни за себя, ни за поступки. Понятно, впрочем, почему. Я решил быть великодушным. Пусть.
Очевидно, великодушие как-то отразилось на моем лице — перед пристанью нас тормознула бойкая итальянка. Цыганским профессиональным взглядом она осмотрела мои ботинки, затем Юльку в целом:
— Господа, вы люди искусства? Не поставите ли вы свои подписи под призывом усилить борьбу с наркоманией? Вы ведь знаете сколько наркоманов среди молодежи?
— Где крестик ставить? — спросил я.
Перед моим носом распахнулась папка с разлинованным листом:
— Вот здесь, пожалуйста, ваше имя, адрес…. о-о, вы из Иерусалима, вот тут подпись, спасибо, а здесь, рядом с вашей подписью, укажите пожалуйста сумму, которую вы решили пожертвовать для борьбы с наркоманией среди молодежи…
— Подожди! — театрально вскричала Юлька, уперла левую руку в бедро, а правой замахала у меня перед лицом. — Ты хочешь отдать им деньги? Да? Но если ты отдашь этой женщине деньги, нам не хватит на дозу!!!
* * *Моя левая нога вела себя пристойно и даже захотела посмотреть еще что-нибудь. Дворец Дожей.
Дожи оказались простыми венецианскими генсеками — правили пожизненно, но по наследству власть не передавали. Каждый последующий дож выбирался венецианским ЦК. Надо же, встреча с первой любовью вернула и детские советские ассоциации. К счастью, только мне.
Мы поднялись по Лестнице Гигантов, мимо статуй Марса и Нептуна на галерею второго этажа. Кое-где на стенах нам попадались выгравированные звериные морды с разинутыми ртами, алчущими доносов. Знаменитые «Пасти львов». В них честные граждане опускали компромат. Не заметить эти отверстия в стенах было невозможно, но Юлька шла мимо. Предательство прогрызло стены, как моль — ковры. Но, кажется, эта тема нас не волновала.
Пробыв всего ничего в Венеции, я уже недолюбливал птиц. Как должно быть их ненавидели сами веницианцы. Лезвие одной алебарды выглядело как раздавленный шинами голубь. У другой алебарды лезвие повторяло размах крыльев, а когтистая птичья лапа крючилась на другом конце.
Юлька неожиданно громко сообщила:
— Вау! Посмотри, какие у венецианцев были шлемы — с полями, как у шляп. Они были элегантны даже в бою! И воинственны даже в постели.
— В бою! Типичные пижоны. Посмотри на длину этих их шпаг и мечей. Для настоящего жаркого боя такое оружие не годится. Разве что пугать противника. Или опираться, как на костыль. Ну и привлекать взгляды женщин, конечно.
— Мурррррр!
Взгляды посетителей она точно привлекла.
— В одном эльзасском городишке, кстати, в стене крепости был высечен эталон меча. Так вот, оружейникам запрещалось делать большие по размеру. Дабы не снижать боеспособность армии ради чистого понта. А у венецианцев мечи раза в два больше. Тебе, наверное, не интересно?
— Нет, почему же. Очень интересно. Все по Фройду. По Фрейду, как мы говорили в детстве. А знаешь на самом деле почему на шлемах поля? Конечно, чтобы из-под них метать призывные взгляды!
Она чуть склонила голову, и поля ее шляпы как бы чиркнули по взгляду, оставив только его «нижний», что ли, слой. Зовущий из затемненности полей этой дурацкой дамской шляпы.
— Здорово, — сказал я честно.
— А то! — с роковой хрипотцой ответила Юлька и расхохоталась.
В смехе ее тоже проступили те самые «нижние ноты»…
На мосту Вздохов Юлька с детским каким-то восторженным ужасом уставилась на меня:
— Знаешь, в Венеции было два вида наказания за серьезные преступления. Угадай, какие.
— Мокрые.
— Мокрее не бывает. Только смертную казнь они считали еще легким наказанием. А самое страшное — галерные работы. Это было навсегда.
— То есть пока не загнется? Значит, не так уж надолго.
Юлька вдруг уселась на ступеньку, сняла шляпу, тряхнула рыжими прядями. Хмыкнула. Вскочила и запустила шляпу, как инопланетную тарелочку — плашмя. Мы проследили, как красиво и плавно опустилось бордовое войлочное пятно на мутную воду канала под мостом.
— Вот так, — рассмеялась Юлька, — смотри, похоже, что у канала появилась кнопка аварийной сигнализации. Будем считать это жертвой. В честь всех приговоренных!
Она запнулась, обнаружив пялящихся на нас, вернее, на нее пожилых скандинавок, отмытых в стиральной машине времени до одного общего цвета. Юлька внимательно в них всмотрелась, а потом страдальчески поморщившись, громко сообщила миру:
— А наша обдолбанная цивилизация считает жизнь — высшей ценностью. Жизнь рассматривается без обстоятельств, в стерильном виде. Мучают обреченных больных в госпиталях. Придумали грех самоубийства. Идиоты!
