Федор Сологуб - Том 3. Слаще яда
Аполлинарий Григорьевич, прощаясь, сказал:
– Надеюсь, что вы позволите мне иногда заглядывать к вам?
– Пожалуйста, буду очень рада, – сказала Шаня. – Дядя будет очень жалеть, что вы его не застали. Он очень занят в эти часы своею конторою.
Проводила гостя Шанечка и потом долго не знала, хорошо ли она сделала, что была с ним так любезна. Она рассеянно отвечала на расспросы любопытной Юлии.
Аполлинарий Григорьевич прямо от Шани поехал к Варваре Кирилловне, – успокаивать ее.
– Ну вот, я ее видел, – сказал он, входя в гостиную, – видел своими глазами эту пресловутую Шаню.
Варвара Кирилловна и Мария уставились на него любопытными глазами и принялись расспрашивать. Рассказав о своем посещении, Аполлинарий Григорьевич сказал:
– Не бойтесь, – не опасна эта Шанечка. Она не сумеет овладеть им окончательно. До свадьбы дело не дойдет.
– Ну не слишком надейтесь, – недоверчиво сказала Варвара Кирилловна.
Аполлинарий Григорьевич уверенно говорил, с самодовольною миною покручивая седой ус:
– Уверяю вас. Она его сама от себя отвадит. В ней есть довольно прелести, чтобы его любезною быть, но женою… Нет, она совсем не нашего круга.
Варвара Кирилловна вздохнула и сказала:
– Ох, плохое утешение! Бывали примеры, на горничных женились. Я боюсь, что ваш визит только поощрит эту особу, и она теперь еще смелее будет добиваться своего.
Аполлинарий Григорьевич усмехнулся.
– Тем хуже будет для нее самой, – сказал он. – Надо только открыть Евгению глаза на все ее прелести. Когда перед нами есть враг, то надо не пренебрегать им, а хорошенько узнать его и действовать против него его же собственным оружием. Действовать напролом, – это значит только раздражать Евгения. «Где силой взять нельзя, там надобна уловка». И мы с вами условимся вот в чем, – я буду стоять в разговорах с ним за эту девицу, – понимаете? Чтобы с наихудшей стороны подчеркнуть все ее мещанство и невоспитанность. И уж вы не удивляйтесь тому, что я буду ее хвалить: «Не поздоровится от этаких похвал».
Варвара Кирилловна недоверчиво покачивала головою. Но Мария сразу приняла сторону Аполлинария Григорьевича. Она говорила:
– Конечно же, мама, так гораздо благоразумнее. Таким способом гораздо легче открыть Евгению глаза на все ее отрицательные стороны. А чем больше с ним спорить, тем больше он будет находить в ней одно только хорошее.
Глава сорок девятая
Гнус опять сумел получить точные сведения о Шане и, улучивши момент, опять отправился доносить Жглову. На этот раз он сказал Жглову, что отношения между Шанею и Евгением зашли слишком далеко.
Жглов пришел в такую ярость, что бросился на Гнуса с кулаками. Гнус опрометью выбежал из кабинета. Жглов выскочил было за ним в коридор, но вовремя остановился, вернулся к себе и с такою силою захлопнул за собою дверь, что стекла в окнах задребезжали.
Дядя Жглов вернулся домой мрачнее ночи. Позвал к себе Юлию и долго допрашивал ее.
Юлия ничего не знала. Только посинела от ужаса и так задрожала, когда отец подошел к ней, что ему даже стало ее жалко.
– Дура! – сказал Жглов. – Мало тебе от меня за провизора достается, так еще в чужом пиру похмелье терпишь. Позови сюда Шаньку.
Шаня пришла и с первого же слова созналась во всем. Сказала спокойно:
– Врать и запираться не стану. Что сделала, то сделала.
Жглов был взбешен. Сжимая кулаки и задыхаясь от бессильной злости, он бешено кричал:
– Что же мне с тобой делать, негодная!
Шаня молча пожала плечьми. Дядя Жглов кричал:
– Да на что же ты надеешься?
– Он женится, – спокойно сказала Шаня.
– Дура! Идиотка! – кричал дядя Жглов, стуча кулаками по столу.
– Какая есть, – спокойно отвечала Шаня. Дядя Жглов бешено кричал:
– Как я об этом отцу скажу? Шаня ответила спокойно:
– Моя вина, я и в ответе.
Шанино спокойствие поражало дядю Жглова. Он кричал:
– Что ты стоишь, как каменная, как идол какой-то! Стыда и совести у тебя нет. Другая бы от такого стыда слезами изошла, прощенья бы просила, в ногах бы валялась.
Шаня печально улыбнулась. Сказала:
– Стыдиться мне нечего, я никому зла не сделала и ни перед кем в этом не виновата. А и виновата, так я сама и отвечу. Бог накажет или помилует, а у людей просить прощенья мне не приходится.
– А га, вот ты как поговариваешь! – злобно сказал дядя Жглов. – Ну, посмотрим, что родители скажут, а пока я свои меры приму. Пошла вон! – крикнул он на Шаню.
Шаня вышла от него по-видимому спокойная. Но слова дяди Жглова о своих мерах наводили на нее страх. Она строила десятки догадок о том, что это за меры, и одна догадка была неприятнее и страшнее другой.
«Пусть со мною делает, что хочет, – боязливо думала она, – только бы Евгения оставил в покое».
Меры, которыми дядя Жглов пригрозил Шане, состояли в том, что он решил переговорить с Евгением и предъявить ему некоторые требования. Он ничего не сказал об этом Шане, но в тот же вечер послал Евгению письмо, написанное на большом листе плотной почтовой бумаги с напечатанным в левом верхнем углу адресом нотариуса Жглова.
Милостивый государь,
Евгений Модестович, имея необходимую надобность переговорить лично с Вами по неотложному и крайне важному для Вас делу, покорнейше прошу Вас пожаловать в мою контору завтра, в среду, от 7 до 8 часов вечера, или прошу Вас сообщить мне, когда я могу посетить Вас с вышеуказанною целью. Готовый к услугам,
П. ЖгловЕвгений сначала решил не идти и на письмо не отвечать. Тон письма и особенно содержание его показались ему необычайно дерзкими. Он свирепо разорвал письмо и бросил его в корзину под своим письменным столом.
Потом Евгения взяло раздумье. Если не идти и ничего не отвечать, то Жглов может и сам прийти, и притом в самое неудобное время. А если его не принять, то он может обратиться к Варваре Кирилловне. Тогда будут неприятные разговоры, сцены, «молебны».
Евгений сообразил, что уж лучше идти. В назначенный день он пошел к Жглову, хотя и с большою неохотою.
Дорогою томили Евгения тоскливые думы о предстоящем разговоре. Осенний дождь, унылый ветер, слякоть и полутьма, пропитанная матовыми излияниями зыбкого, но все же мертвого света от уличных электрических фонарей, – все это наводило на Евгения тоску.
Было без четверти восемь, когда Евгений вошел в дом дяди Жглова. В скучной, чопорной обстановке конторы тоска Евгения усилилась. Пока ходили докладывать о нем, он так упал духом, что уже подумывал, как бы улизнуть.
Жглов пригласил Евгения в свой деловой кабинет и прямо начал, сурово сдвинув брови:
– Мне намно говорить с вами о моей племяннице.
Евгений был так смущен, что даже это «намно» вместо «надобно» только слабо позабавило его.
Жглов был мрачнее обычного. Весь он был похож на большую рассерженную обезьяну. Взоры у него были суровы, слова грубы, и речь шла прямо к делу.
– Как же вы так, молодой человек, – говорил он, – подсыпались к молодой девушке из хорошего дома и обольстили ее. На что же это похоже!
Евгений сказал нерешительно и конфузливо:
– Я непременно женюсь на Шане, как только окончу курс. Непременно женюсь, даю вам честное слово.
Жглов спросил сурово:
– Что же мешает вам сделать это теперь? Согрешили, так и покройте ваш грех.
– Теперь никак невозможно, – лепетал Евгений.
– Почему же-с вы теперь не можете? – свирепо спросил Жглов.
– Но я должен кончить курс в специальном учебном заведении, – отвечал Евгений, – а туда женатых не принимают. А недоучкой что же я буду? и что я стану делать? Учителем в гимназии мне быть совсем неинтересно.
Жглов недоверчиво усмехнулся и угрюмо сказал:
– Вы можете выхлопотать разрешение жениться. Теперь есть и женатые студенты. Скоро женатых гимназистов увидим. Да и как же иначе, коли учатся молодые люди нескончаемое время. Подайте прошение ректору, он разрешит.
– Это очень трудно, – нерешительно сказал Евгений.
– Мне думается такого рода дело, – говорил Жглов, – что с вашими связями это ничего не стоит. Да и почему трудно? Другим же разрешают.
– Я женюсь, как только буду самостоятельным, – сказал Евгений. – Моя мать против этого брака, и пока я живу в семье, не могу же я ссориться со своими.
– Уйдите из семьи, – посоветовал Жглов. – Все равно с женою в мамашиной квартире тесно жить. Да и Шаня вряд ли этого захочет.
– Но на что же мне жить? – спросил Евгений. – У меня ограниченные средства. Не могу же я заниматься уроками, отбивать хлеб от бедняков, которым жрать нечего.
– Моя племянница имеет свой капитал, – сказал Жглов. – Скромно жить, так на обоих хватит.
