Федор Сологуб - Том 3. Слаще яда
Шаня и сама все более распалялась.
Вино, цветы, – ах, разве эти бессильные сами по себе отравы бросают в объятия милого!
Сладко было сбросить одежды, обрадоваться наготе своей, и обрадовать его, и прильнуть, и отдаться. И потом, еще в неизведанном дотоле блаженстве взаимности, ощутить радость новой влюбленности.
Сочетались ярость страсти и нежная влюбленность, и так остро почувствовала Шанина душа это сочетание, этот голову кружащий пожар!
Потом, когда усталая нежность приникла к ним, отрадно было говорить нежные, озабоченно-ласковые слова и чувствовать, как сливается душа с душою.
Когда уже они собирались уходить и Шаня, стоя перед зеркалом, пришпиливала шляпу, она сказала:
– Теперь у нас все должно быть общее. Трусливо-благоразумный буржуа проснулся в душе Евгения.
– Да, конечно, – пробормотал он, – конечно, я не отказываюсь, но только…
Шанечке стало стыдно, что она словно напрашивается на что-то. И пришлось ей объяснять свои слова. Она сказала:
– Мои деньги должны теперь принадлежать тебе.
Евгений слегка покраснел, не то от радости, не то от смущения, и сказал:
– Полно, Шанечка, мне не надо. Мне своих денег хватит.
– Нет, пойми, – убеждающим и простодушным тоном говорила Шаня, – ты мне отдаешься, я – тебе, но разве я только твоя игрушка?
– Ты – мое божество! – восторженно сказал Евгений.
– Прежде всего, я – твоя жена, – говорила Шаня, – и должна тебе помогать.
Слово «жена» показалось Евгению слишком прозаичным, напоминающим о каких-то обязанностях. Ему приятнее было бы услышать более поэтическое название «любовница». Но он сказал:
– Конечно, мы будем помогать друг другу.
– Перед тобою блестящая карьера, – говорила Шаня.
– Конечно, – уверенно сказал Евгений.
– Глупо теперь тебе в чем-нибудь нуждаться, – говорила Шаня, – отказывать себе в чем бы то ни было. Это только расстроит твое здоровье, подорвет твою энергию, помешает успеху, – ведь я же сама тогда многое потеряю.
Евгений слушал и самодовольно улыбался.
Глава сорок восьмая
Началось счастливое время, безоглядно-счастливое для Шани, гордо-счастливое для Евгения.
В эти первые дни Евгений гордился и победою над Шанею, и чувством самостоятельности от родных, и тем, что у него такие высокие и благородные чувства, и тем, что пылкая Шаня ему подчиняется. Он чувствовал себя главою будущей семьи.
Но скоро гордое счастие его было омрачено возобновлением домашних сцен. Едва Хмаровы переехали в город, как они узнали, что Шаня вернулась.
Мать Нагольского встретила Шаню на улице. Сейчас же отправилась к Хмаровым. Даже сыну ничего не успела рассказать, – поторопилась, чтобы успеть раньше других принести Хмаровым эту неприятную новость.
Евгения дома не было. В гостиной сидели Варвара Кирилловна, Мария и Аполлинарий Григорьевич.
Едва успев поздороваться, Нагольская, вульгарная, грубая дама в слишком пестрой шляпе, поспешила возвестить:
– Шанька-то ваша, вашего Евгения душенька, опять в Крутогорске. Иду я сейчас по улице, и вдруг прямо мне навстречу идет какая-то цаца расфуфыренная. Смотрю, да это Шанька! И такой у нее счастливый вид, точно она двести тысяч выиграла.
Варвара Кирилловна и Мария замерли от ужаса. Они смотрели с трепетною надеждою на Аполлинария Григорьевича. Он усмехался самоуверенно и хитро и покручивал длинный ус.
– Разведем! – уверенно сказал он.
Даже слишком уверенно для того, чтобы это было убедительно.
– Вы только не волнуйтесь, Варвара Кирилловна, – продолжал он, – и не вмешивайтесь. Я беру это на себя.
Варвара Кирилловна говорила с ужасом:
– Вы бы посмотрели, какие у нее глаза. Это – колдунья. Аполлинарий Григорьевич засмеялся.
– С Лысой горы? Уж нет ли у нее хвоста? – шутливо говорил он.
– Она его гипнотизирует, – говорила Мария. – Он такой впечатлительный, и у него такой мягкий характер.
Нагольская с грубым пафосом восклицала:
– Сколько мы видим жизней, разбитых из-за таких тварей!
Однажды Аполлинарий Григорьевич, оставшись наедине с Евгением, сказал ему:
– Евгений, познакомь меня с твоею невестою, – с Шанечкою Самсоновою.
Евгений с удивлением посмотрел на Аполлинария Григорьевича. Так удивился и так испугался этому неожиданному желанию, что даже слегка побледнел. Аполлинарий Григорьевич продолжал:
– Ведь если ты твердо решился жениться на ней, то надо же понемногу познакомить ее со всею нашею семьею.
– Я знаю, ты будешь ее отговаривать и смущать, – сказал Евгений.
– Вовсе нет, и не думаю, – возразил Аполлинарий Григорьевич. – Я бы к тебе не обратился, если бы у меня были такие мысли. Ведь я мог бы познакомиться с нею и без твоей помощи. За кого же ты меня принимаешь? Совершенно не понимаю, почему бы тебе ее со мною не познакомить.
Начиная сдаваться, Евгений спросил:
– Да, но где же я ее с тобою познакомлю? К нам ее привезти нельзя, а к тебе, – но ведь тетушка, может быть, примет ее неласково.
– Зачем же к нам! – сказал Аполлинарий Григорьевич. – Мы к ней отправимся. Ведь ты же бываешь у них в доме?
Евгений жестоко смутился, покраснел. Растерянно говорил:
– Нет, я там не бываю. Ты, дядя, не знаешь, – этот ее дядя, нотариус Жглов, это какой-то антик, совершенно дикое существо. У них никто не бывает. Он даже и жениха своей собственной дочери к себе не пускает.
Аполлинарий Григорьевич усмехнулся. Сказал:
– Так ты его побаиваешься? Ну ладно, я и сам познакомлюсь. Меня пустят. И бояться мне нечего.
– Я тоже не боюсь, – с достоинством отвечал Евгений, – но я не хочу нарываться на дерзости и не хочу подводить Шаню под неприятности. Этот дикий человек способен прибить ее.
– Ну, – сказал Аполлинарий Григорьевич, – твоя Шанечка в обиду себя не даст. Только я не понимаю, – раз что ты не бываешь у них в доме, где же ты встречаешься с нею?
Евгений, досадливо и смущенно поеживаясь, говорил:
– Ну мало ли где можно встречаться!
На другой же день Аполлинарий Григорьевич отправился в дом Жглова, знакомиться с Шанею.
Дядя Жглов, по обыкновению, был в конторе.
Шаня была очень удивлена и смущена, когда прочла переданную ей визитную карточку Аполлинария Григорьевича.
С любопытством и с веселою злостью вышла она к нему в гостиную.
Высокий, стройный, белоусый господин в превосходно сидящем черном сюртуке, с цилиндром в обтянутой черною перчаткою левой руке, любезно улыбаясь, подошел к Шане.
– Простите мое нетерпение познакомиться с вами, Александра Степановна, – сказал он. – Я слышал от Евгения о вас так много трогательного и хорошего, что не мог отказать себе в этом удовольствии.
Шаня была в недоумении. Любезность и теплый тон Аполлинария Григорьевича почти подкупали ее, но дрожавшая под густыми, пушистыми усами усмешка опять дразнила ту веселую злость, с которою Шаня готовилась встретить это неожиданное нападение, – ведь она была уверена, что этот человек пришел не с доброю целью.
С любезным и непринужденным видом светской дамы Шаня пригласила его сесть и сказала:
– Вы, конечно, пришли ко мне по поручению Варвары Кирилловны.
Как дикий зверек, почуявший врага, Шаня готова была ринуться в схватку, и ноздри ее раздувались.
Аполлинарий Григорьевич весело подумал: «Ого! кошечка готова показать свои коготки!»
Он любезно засмеялся, непринужденно помахал рукою и сказал:
– Ничего подобного! Терпеть не могу вмешиваться в чужие дела! Я достаточно жил в свете, чтобы знать, что такое вмешательство ни к чему доброму не приводит. И теперь я к вам пришел от себя. Знаете, как говорят мальчики, когда их спрашивают: «Ты от кого пришел?» – «От себя». Вот так и я от себя пришел.
Он опять посмеялся, и Шаня невольно улыбнулась. Но сказала:
– Я знаю, вы все против меня.
Аполлинарий Григорьевич ответил ей с серьезным и значительным видом:
– Уже из того, что я к вам пришел, вы видите, что это не совсем так. И, спеша перевести разговор на менее щекотливую тему, продолжал:
– Моя добрая приятельница, Ирина Алексеевна Манугина, очень хвалит ваше прилежание и ваш тонкий вкус. Надо вам сказать, что я принадлежу к числу горячих поклонников прекрасного таланта Ирины Алексеевны и очень высоко ставлю ее как человека – отзывчивая, в высшей степени добрая и благородная натура. Если можно посещать наш драматический театр и испытывать там моменты высокого художественного наслаждения, то это лишь потому, что там играет Манугина.
Шаня покраснела от радости, слыша похвалы Манугиной.
Разговор перешел на театр, искусство, литературу. В легком, свободном разговоре незаметно пролетело полчаса.
