Анатолий Курчаткин - Солнце сияло
Но теперь проблему с постельной сценой предстояло решать. Агентство согласно договору обеспечивало Барану не только съемку клипа, но и размещение на телевидении, и останься эта сцена, ни о каком нормальном размещении нечего было и думать.
Бывает молчание, которое называется гробовым. При всей моей нелюбви к подобным эпитетам я вынужден воспользоваться им. Только им и можно передать молчание, что разразилось, когда экран, отбушевавшись клипом, разлил по себе глубокий небесный ультрамарин.
Я знал это молчание, оно мне не было внове. И я ждал, когда ему придет совершенно неизбежный конец, без особого замирания сердца. Хотя и не без того.
Кто оказался слабым звеном - это Баран.
- А? Что? Как, а? - произнес он, обводя всех по очереди взглядом - от своего "друга" до финансового директора.
Я впервые услышал в его голосе нотки неуверенности. А пожалуй, в нем была и искательность.
Генеральный директор, проскрипев крутящимся креслом, повернулся ко мне.
- С болтов слетел? - с яростью проговорил он. - На порно потянуло? Куда с таким клипом, в подпольных клубах показывать?
Он, несомненно, имел в виду постельную сцену. Но получалось, раз обращался ко мне, и отвечать должен был я. В обоих смыслах: отвечать на заданный вопрос и отвечать за сцену.
- Да, - сказал я, - мне это тоже не нравится.
- А какого хрена тогда снимал?!
- Желание заказчика.
- При чем здесь желание? Заказчик не обязан знать наши проблемы! А ты что, не знал, что снимаешь? Ты заказчику объяснить должен был! Заказчик что, не понял бы?!
- А что такое-то? - спросил Баран. В голосе его звучала все та же искательная неуверенность.
Сейчас самое время было вступить в разговор Гене. Но он молчал. Сидел, сжав свои костистые губы, костисто вперив взгляд в пространство перед собой, - будто разговор, что происходил, его не касался.
Ничего другого, как взяться за объяснение самому, мне не оставалось.
- Я вам говорил, Алексей, - сказал я, обращаясь к Барану по имени, чего обычно избегал, иначе, как Баран, он во мне не звучал, - я вам говорил, что с такой постельной сценой клип могут взять только в ночные эфиры. А на дневное время, тем более, в прайм-тайм - исключено.
- Как это исключено? - В голосе у Барана появилась сила. - С какой стати? Что такое?! - Эти последние слова он адресовал уже генеральному директору.
Генеральный пожал плечами. Теперь, когда настал его черед отвечать Барану, та ярость, с которой он упражнялся на мне, странным образом исчезла, словно ее и не было.
- Да, к сожалению, - сказал он. - Все так. - Он как бы оправдывался перед Бараном, просил прощения. - Не знаю, почему режиссер не сумел объяснить вам все это дело. Должен был.
Я внутренне взвился. Я должен был! А Гена? На что тогда у них арт-директор?
Толку, однако, если б я взвился не только внутренне, не было бы никакого.
- В принципе, - сказал я, - можно убрать всю сцену. Материал в исходниках есть, вполне можно использовать на замену.
Я еще договаривал - раздался рев. Это был Баран.
- Что?! - ревел он иерихонской трубой. - Убрать? Ты, падла, думаешь, что несешь? Я тебе плачу, падла! На хрен мне клип без нее! Я плачу, чтоб убийственно было!
Снести от него "падла" стоило труда, но потом мне придется наслушаться от него и не такого.
- Волки должны быть сыты, а овцы целы, - раздался голос Гены. Что лично на меня произвело куда большее впечатление, чем оскорбление Барана. Раскрывший рот Гена - это было все равно, как если бы заговорил сфинкс.
- Да, вот давай! - вскинул руки генеральный директор, призывая всех обратиться вниманием к Гене. - У нашего арт-директора, - повернулся он к Барану, - глаз - алмаз, он скажет - как бритвой, но чтоб отрезать лишнее никогда!
- Ну? - сурово понукнул Гену Баран.
Оживший сфинкс изверг из себя целый словесный фонтан:
- Немного смягчаем сцену. Чуть-чуть. Подрезаем уголки. Здесь секунду, здесь две. По самой малости. И разбиваем ее на две части. Что, кстати, будет для нее только лучше. Ей это даже требуется. - Гена сфокусировал взгляд на мне и ткнул в меня пальцем: - Ты, между прочим, и сам это должен был сделать. Без того.
Моего ответа, со всей очевидностью, не требовалось.
- Это какие такие уголки? Какие секунду-две? - все так же сурово вопросил Баран. Но вопрос его свидетельствовал, что крючок заглочен и рыбу можно тянуть.
- Давайте смотреть. Прямо сейчас и наметим. - Гена глянул на меня своим костистым взглядом и протянул руку, требуя отдать пульт. Взял его, направил на телевизор, приготовясь запустить пленку. - Скажем, вот то место, где ее рука ползет по бедру и она пальцами все ближе, ближе... Вот там чуть-чуть раньше оборвать.
Обсуждение закончилось тем, что мне было предложено "смягчить" постельную сцену - с конкретной раскладкой что и как сделать, в том числе, разделив ее на два куска, - и еще, чего, в общем, я и ожидал, раздробить на части эпизод со взрывающимися автомобилями, чтобы наложение поменьше бросалось в глаза, и привести в удовлетворительное состояние те две склейки, что не удовлетворяли и меня самого. Насколько мой клип удался - об этом никто даже не заикнулся.
Позднее, когда вся история с клипом Барана будет закончена, я пойму, что это обсуждение было заранее срежиссированным, хорошо поставленным спектаклем. И я в качестве его участника оказался такой же рыбой, заглотившей свой крючок, как и Баран. Точнее, я заглотил свой крючок еще раньше - когда взялся за клип. Постановщики спектакля пригласили меня не просто в качестве режиссера, а еще и мальчика для битья. Я должен был оттягивать на себя гнев Барана. Им очень хотелось его денег, они не желали пропустить их мимо кармана, но опасались, что это и случится, работай они с ним в открытую. И они решили втемную. Подставляя меня. Надо полагать, они собирались довести эту постельную сцену до нужной кондиции, понемногу обстругивая ее - дожимая Барана, а передаточным механизмом этого усилия должен был служить режиссер - мальчик для битья: все из раза в раз делающий не так, все портящий, во всем виноватый.
Возможно, у них уже был успешный опыт работы втемную - так умело они ловили на крючок и потом водили на глубине, изматывая и отнимая силы. Но тут они дали маху. Они ошиблись в оценке Барана. В том, как он поведет себя.
Что говорить, и я не ожидал того, что он выкинет.
Баран отправился со мной на монтаж. Когда его страдающий кишечными болями директор позвонил и сообщил мне о желании шефа, я, естественно, с ходу отказал в этом. Монтаж - слишком интимное дело, чтобы делить его с кем-то, с кем будешь чувствовать себя так, будто выскочил голым на людную улицу.
- Вы не понимаете, что говорите. - Директор Барана проявил неожиданную настойчивость в отстаивании желания шефа. - Вас не просят. Вас ставят в известность. Заказывайте пропуск. Два пропуска. Второй для меня.
"Пошел к черту", - хотелось послать мне его, но я не позволил себе этого. Не исключаю, потому что не мог позволить.
- Это невозможно, - повторил я еще раз - и отсоединился.
Через полчаса после разговора в дверь позвонили. Когда раздается звонок в дверь, хотя вы никого и не ждете, вы тем не менее идете и открываете.
Я так и сделал.
На пороге стояли директор, с которым мы только что говорили по телефону, и тот квадратный "друг", во рту которого, похоже, навечно поселилась жевательная резинка.
Спустя несколько мгновений все мы были уже в квартире, входная дверь закрыта, и "друг", ворочая челюстью и любовно поглядывая на свой квадратный кулак, который он ласкал ладонью другой руки, говорил мне:
- Ну, ты что нервируешь людей? Тебе кто платит, ты забыл? Тебе напомнить надо? Ты этого хочешь?
Я еще только начинал догадываться, в какую историю влип. Но драться из-за того, чтобы Баран, кровь из носу, не присутствовал на монтаже, - я не был готов к такому подвигу.
Я решил: что ж, пусть. Посидит ночь, посидит другую. Десять часов, не отрывая глаз от экрана. И все один и тот же эпизод по тридцать раз. Час одна склейка, еще час - ни одной. Да на третью ночь его насильно ни на какой монтаж не затянешь.
- Хорошо, - сказал я. - Договорились.
Клип поплыл и стал разваливаться, только я его тронул. Пошел несинхрон изображения и звука, части расчлененных эпизодов отказывались занимать свои новые места, две склейки, что требовалось переделать, разом превратились в двадцать две, если не в тридцать три. Я это, правда, все предвидел и заранее настроился на долгую тягомотную работу. Но Баран, сидя рядом со мной перед монитором, занервничал. Ты что, на хрен, все развалил, разъехалось же, блин, все, то и дело слышал я от него.
Впрочем, в первую ночь Баран вел себя, можно сказать, терпимо. Его снесло с винтов во вторую.
- Куда к херам! - вдруг закричал он - так что дремавшие поодаль на стульях видеоинженеры враз встрепенулись. - Ты что, так и будешь тут колупаться?! Демонстрируешь мне, как пашешь? В гробу я видал! Будешь сейчас клеить, как я скажу!
